Эдик из Хашури

1.Побег из…


На дворе стоял  апрель, яркий и радостный.  Попробуйте-ка поучитесь в такую погоду!  Тем более,  когда в кинотеатре фильм крутят  «Молодые капитаны»!  Эдик да и все его друзья, и ребята из класса уже ни по разу посмотрели фильм, но хотелось бы ещё раз убедиться, что с Серёжей Крыловым всё будет хорошо, ведь шторм это не шутка! А тут уроков под завязку, и на дневной сеанс они ну никак не попадают. А на вечерний не пустят.

А потом вдруг оказалось, что к немецкому не готов никто, ну совсем, ну ни капельки, ну ни единый человек.  Да и вообще, ещё чего не хватало – учить фашистский язык! Вон  они уже и так войну развязали в Польше.

Нет, фашистский язык – это не про них! Вот  испанский бы – другое  дело! Жаль, в Испании уже давно Франко к власти пришёл, фашист,  приспешник Гитлера.  А они вот опоздали испанским республиканцам помочь, ещё слишком маленькими в тридцать седьмом были. А то бы давно на фронт сбежали. Эдик бы точно сбежал. И тогда – держись Франко! Вряд ли бы он со своими фашистами смог победить республиканцев.  Эдик вздохнул: «Эх, не повезло!  Тогда ещё совсем малявкой был».

А Венедиктыч  всё талдычит и талдычит: «Учите немецкий, учите немецкий! Языки надо знать!» 
А они и так на двух языках говорят, на грузинском и русском, а некоторые ребята даже на трёх, ещё и на армянском вдобавок, а кто-то на азербайджанском, осетинском или греческом.  И зачем им ввели немецкий в третьем классе? Говорят, ради эксперимента. Не повезло их классу! Все остальные немецкий с пятого изучают.

Эдик ещё раз вздохнул и уставился в окно. Эх, сбежать бы с немецкого, да в кино махнуть!  Немецкий последним.  Вон и Резо уже подговаривает ребят сдёрнуть с последнего, всё равно никто не готов.  И  как раз на сеанс успеют.   Вот сейчас предпоследним будет рисвание, а потом можно и в бега.

Но не успел прозвенеть урок с урока,  как в класс ворвался учитель немецкого со своей неизменной указкой и портфелем под мышкой.
- Вместо рисования будет немецкий! Занимаемся без перемены и я вас отпускаю на десять минут раньше, - заявил он.

-У-у-у… - пронёсся по классу недовольный гул. Но Венедиктыч хряснул по парте указкой и начал урок.  Стал спрашивать домашнее задание. И все вставали и говорили, что не готовы.

 Ух, как  Венедиктыч разозлился!  Все  конечно схватили по паре в журнал. А он начал гонять их по пройденному материалу. Весь урок мучил. А перед самым звонком объявил, что они наказаны и оставлены после уроков на дополнительное занятие по немецкому.  Он дал задание выучить от сих до сих, пообещал, что скоро придёт и будет спрашивать.  Потом вышел в коридор и запер кабинет снаружи на замок.

Они почувствовали себя львами и тиграми в клетке, причём львами и тиграми всех зоопарков мира. Ах, вредный-вредный Венедиктыч! Понятно почему тебя терпеть не может вся школа!

Ребята уныло расселись кто за парты, кто на парты. Кто на подоконники. Друг Эдика  Резо сидел на подоконнике и с тоской смотрел за окно. Рамы были распахнуты настежь. В класс врывался свежий ветер и аромат цветущих деревьев и от этого становилось ещё тоскливей.

И вдруг Резо сказал: «Всего-то третий этаж!»  Он не успел договорить,  как весь класс ринулся к окнам.

- Спускаемся! Спускаемся! – загалдели мальчишки.
- Тихо вы! Надо всё сделать в тишине, а то услышат, - шикнул на них Резо.
- И надо разукраситься, чтобы никто нас не узнал, - добавил он и стал натирать лицо мелом. 

В считаные секунда ребятишки измазали лица мелом и теперь походили на бледных привидений.

Резо высунулся в окно и сказал: «Вот видите под окном  бордюр, как раз хватит чтобы пройти. Вылазим на бордюр по одному,  добираемся до водосточной трубы и по ней спускаемся вниз». 

Они повыкидывали ранцы из окон и друг за другом стали вылазить на бордюр. Потом по одному прошли по бордюру до трубы и сползали по ней на землю. А  девчонки оказались даже хитрее, они  не стали спускаться по трубе, а спрыгнули на пристрой и уже с пристроя перебрались на крышу сарайки и благополучно поспрыгивали вниз.  Всё прошло шито-крыто. Одного лишь не заметили беглецы, что из соседнего окна  их пробирающуюся по бордюру череду увидал лаборант.  Когда вдоль окна на уровне третьего этажа одно за другим прошествовали  известковой белизны лица ла некоторые ещё и с косичками, он в страхе отпрянул в сторону, и закрыл глаза, а когда открыл за окном никого не было. Он кинулся вон из кабинета.

А беглецы похватали свои портфели и ранцы,  и поспешили к летнему кинотеатру.  Там  они отодвинули висящую на одном гвозде доску забора и пробрались в кинотеатр.  И тут им просто-таки несказанно повезло! В этот раз крутили самый любимый фильм Эдика «Дети капитана Гранта».  Вот это была поистине удача!

А в это время в учительской перепуганный лаборант рассказывал учителям о своём видении.
Венидиктыч побледнел и бросился к кабинету, на ходу отыскивая  кармане ключ. Каким же было его удивление, когда он обнаружил класс абсолютно пустым.

Вечером беглецов ждало возмездие.  Каждого. На протяжении всего вечера за окном очередного ученика вдруг вырастала страшная белая физиономия, которая возникала из темноты и тут же исчезала. Затем раздавался стук в дверь и это чудище появлялось на пороге. Все домашние вздрагивали. И тут звучал до жути знакомый голос: «Ну как нравится?» Чудище заходило в дом и только тут дети узнавали… Венедиктыча. 

Венедиктыч извинялся перед родителями, объяснял, что по дороге он запнулся и упал во весь рост в пролитую на землю извёстку, Прям лицом в самую известковую мяшу. А то, что сейчас лицо сухое, так просто уже успело высохнуть. Родители почему-то ему верили, предлагали умыться, но Венедиктыч отказывался и пояснял, что приведёт себя в порядок дома.

Венедиктыч начинал всячески нахваливать ребёнка, мол, какой он молодец, как старательно учит немецкий язык. Затем учитель невозмутимо доставал из кармана  листочек с заданием по немецкому, пояснял, что это необходимо выучить на зубок к следующему занятию. Ошарашенные родители кивали и обещали, что урок ребёнком будет выучен.  После этого Венедиктыч  раскланивался и исчезал в темноте.

И к Эдику нагрянул в его длинный-предлинный дом. И ведь мама с папой тоже поверили, что Эдик самозабвенно учит немецкий язык.

Самое странное, что после этого побега и визитов Венедиктыча дела с немецким у класса наладились. И ребята вдруг поняли, что Венедиктыч совсем и не злыдень, а очень даже весёлый человек.


2.Длинный дом


Сколько себя помнит Эдик всегда жил в этом доме. Дом  был длинный-предлинный, прямо таки вытянутый фасадом вдоль тротуара. Параллельно тротуару тянулась грунтовая дорога,  но уезженная и утоптанная до состояния брусчатки.  За дорогой начиналось железнодорожное полотно. А сама дорога вела от вокзала. Это была самая необычная улица Хашури – Почтовая.

Дом на Почтовой, 14,  считался двухэтажным. Да он таким и был когда-то давно-давно в девятнадцатом веке, когда в Хашури железной дороги и в помине не было. А потом построили железную дорогу, а за одним сделали насыпь по всей длине улицы и получилось, что первый этаж дома, да и сам двор оказались ниже уровня новой дороги метра на три, то есть, превратился в подвал. Теперь двор и первый этаж утопали в глубине, а дорожка от калитки вела прямо ко второму этажу, и от этой же дорожки вниз во двор к первому этажу спускалась лестница.  Да и все дома на этой улице были такими.  Поэтому Почтовая улица и была необычной.

В доме Эдика было двенадцать комнат. А сколько их должно было быть в бывшем дворянском доме?

Они жили в доме вчетвером: папа, мама и Эдик.  Вы спросите, а кто четвёртый? А четвёртым был  младший папин брат – Степан Лалаянц.  Папа и Эдик тоже были Лалаянцы. А  вот у мамы была другая фамилия – Манчишвили.  Мама не захотела её менять, сказала, что будет носить родную фамилию в память о своих предках.  Но в этом  для Эдика не было ничего удивительного – у грузинских и армянских женщин после замужества было принято оставлять свою родную фамилию.

Папа и Степан работали в артели. Артель занимала весь первый этаж дома.  Это была обувная артель «Красный обувщик», кроме папы и Степана в нём работали ещё их помощники и другие мастера.

Вы скажите, а причём здесь дворянский дом, если в нём была обувная, а попросту, сапожная  артель? А притом, что дом принадлежал маме Эдика, Марии, а Мария была из дворянского рода. 

А папа вообще происходил из князей, как и его брат Степан.  Вы скажите: как так, какая-то путаница – князья и вдруг сапожники!  А никакой путаницы, потому что папа и Степан были князьями по рождению, а родились они вовсе и не в Хашури, а в Гяндже, это в Азербайджане, ещё дальше к югу от Хашури.  Вообще-то город Гянджа уже несколько лет носил другое название – Кировабад, но папа и Степан по привычке называли его Гянджа, а точнее по-армянски – Гандзак.

У папы и Степана  было ещё два брата – Макич и Вано. Братья совсем маленькими, за десять лет до  Октябрьской революции, остались сиротами и всё своё имение потеряли, а потом трое из них и вовсе оказались в Грузии и выучились на сапожников.  Вано потом в Тбилиси поселился, а Серго и Степан в Хашури.

Папа вообще слыл мастером, он шил настоящую модельную обувь. Половина Грузии из числа всяческих начальников старались шить обувь у папы. Начальники не боялись шить у папы, потому что не знали, что он княжеского рода, а папа и Степан никому об этом не говорили, мало ли кем они родились, если  своего княжеского богатства лишились ещё до революции.  Но на всякий случай семья Эдика никому об этом не распространялась. Да и Эдик эту тайну узнал  случайно, услышал разговор родителей и спросил, они ему вкратце рассказали, но взяли слово держать язык за зубами. И Эдик держал.

В мастерской на первом этаже чего только не было! И  всяческие колодки разных размеров, от совсем маленьких детских, до огромных мужских. Колодки применялись для натягивания  почти готовой обуви, чтобы она приняла нужную форму.   Ещё в мастерской был различные молоточки и мелкие гвоздики. И лапа. Лапой называлась специальная деревянная или металлическая палка для приколачивания подошвы.

Эдик называл папу Чоджа.  Все звали Серго, а он – Чоджа. Потому что, когда Эдик только начинал говорить у него никак не получалось сказать Серёжа, а п всякий раз выходило – Чоджа.  Папе очень нравилось, что Эдик называл его Чоджей. И мама с папой не стали переучивать Эдика. И когда Эдик стал совсем большим – целых десять лет, он всё равно продолжал называть папу Чоджей.  Вот друга своего называл Серёжей, а папу Чоджей.

А маму Эдика звали Марией. И он тоже называл её Марией. Не мама, не мама Мария, не мама Маро, а  именно Мария.  Кстати, по-грузински, (а родным языком Эдика был грузинский, он ведь в Грузии родился), мама звучала как дэда.  А папа по-грузински – это мама.  А если ласково, то – дэдико и мамико. Но Эдик называл родителей по имени Чоджа и Мария.  И Степана просто по имени – Степан и всё.

В их длинном доме часто собирались гости. Они садились за большой круглый стол, и все угощались вкусными грузинскими и армянскими блюдами.  Тамада, это главный человек за столом, говорил длинные красивые тосты.  Друзья  Чоджи и Степана танцевали и было очень весело и радостно на душе. 

А потом Мария брала в руки гитару и все пели.  Это были самые лучшие и красивые на свете песни. Голоса то сливались воедино, то каждый звучал по отдельности,  переливаясь и журча как ручейки.  Они были разные, эти голоса и низкие, и средние, и высокие, но они так замечательно переплетались между собой и создавали удивительный песенный узор.  И Эдик старался впитать в себя каждую ноту, каждую песенную строчку.

А порой по выходным к Марии приходили подруги. Они тоже  сидели за накрытым столом и тоже пели. А ещё Мария играла на пианино. А когда она играла – Эдику даже плакать хотелось, так  удивительно, та нежно и грустно звучала музыка

Эдик любил свой длинный дом. Когда к ним приезжали гости, то было где их поселить. А гости приезжали часто,  ближние и дальние родственники Марии из деревни, и Чоджины друзья, и друзья Степана. И просто заказчики из других уголков Грузии.   И дядюшка Вано с семьёй частенько наведывался из Тбилиси.

И даже из далека, из самого Гандзака приезжал Макич с двоюродными сёстрами Эдика Такуш и Марусей.  Вот тогда было здорово!  Мария в такие дни пекла разные сладости, которые ребятишки поглощали в огромных количествах.  Чоджа и Макич водили их в парк на качели и карусели, в кино, покупали мороженое и воздушные шарики. А ещё они ходили на базар за чурчхелой и батибути. А ещё на базаре продавали самые вкусные во всей  Грузии назуки – сладкие лепёшки с  изюмом и корицей.

А по вечерам Мария снова брала гитару и все пели.

Мария в такие дни пекла сладости, которые ребятишки поглощали в огромных количествах. А по вечерам Мария снова брала гитару и все пели.

Сестрёнки были весёлыми, задорными, смеялись и пели звонко, танцевали по каждому поводу и без повода. Дом наполнялся беготнёй, радостным смехом и весельем. И казалось, что старый дом сам превратился в ребёнка.

________________
Словарик:
Артель – добровольное объединение людей для совместной работы;
Батибути – сладкие шарики из воздушной кукурузы скреплённые вишнёвым сиропом;
Чурчхела – лакомство на ниточке в виде длинной колбаски из сгущённого виноградного сока с грецкими орехами и изюмом;
Хашури – город в Грузии.


3.Первая драка

У Эдика было много друзей и приятелей.  Его все любили и уважали за доброту, прямоту, честность и смелость.  За широкую открытую душу.  За то, что он всегда заступается за слабых. И за то что никогда никого не задирал,  но если задирали его или друзей, или, например,  девчонок – сдачу   так даст, что мало не покажется.

Правда, когда Эдик был маленьким его постоянно обижали и даже лупили два соседских мальчишки, два вреднючих брата-погодка.

Стоило Эдику только выйти на улицу, как  он тут же зарёванный возвращался домой. И всё эти противные драчуны: то игрушку отберут, то обзовут обидно, то вообще кулаками отмутузят. 

Эдик жаловался Марии,  она брала его на руки и говорила:  «Шени чири мэ!» и ласково целовала в макушку. Но время шло, Эдик рос, а мальчишки его продолжали обижать.  А он продолжал приходить со слезами к маме. А потом мальчишка заметил, что мама прекратила брать его на руки и говорить «шени чири мэ»,  а всё чаще стала говорить чтобы он давал сдачи.

 И вот когда Эдику было уже пять и он снова пожаловался, что его отлупили соседские мальчишки, мама подвела его к большому зеркалу и сказала: «Посмотри, какой ты громадный и сильный парень, а всё жалуешься, как маленький.  Если ещё раз пожалуешься – я сама тебя отлуплю!»

Эдик удивлённо уставился на маму.
- Мария, но их же двое!
- Зато ты выше и сильнее.  И смелее. Тебе не в кого быть трусом. Ты должен уметь защищать, всех кто слабее тебя, если хочешь стать по-настоящему храбрым, сильным и благородным как рыцарь и как Баши-Ачук, и Арсен из Марабды. А для этого должен научиться драться. Иди на улицу и если будут наскакивать – бей первым.  А то честное слово, сама отлуплю. За  трусость!
- Я не трус! – закричал Эдик и выбежал за ворота.

И тут же нос к носу столкнулся с братьями-забияками.  И не останавливаясь заехал по носу сначала одному, потом другому. Братья схватились за расквашенные носы и вытаращились на Эдика.  Потом в голос заревели и бросились домой.

Эдик шёл по улице и чувствовал себя победителем.  И встретил своего друга Резо, который в припрыжку бежал навстречу и гнал перед собой железный обруч.  Резо радостно бросился к Эдику.
-А правда ты их побил?  Ребята говорят ты им носы расквасил.
- Правда, - ответил Эдик.
Резо заулыбался:
- Так им м надо! Не будут вдвоём на одного!

Потом они играли на улице, гоняли обруч, лазали по деревьям.  Только сбегали ненадолго к Эдику домой перекусить.

А потом они встретили целую толпу мальчишек с их околотка, некоторые мальчишки были даже старше Эдика. И всё они приняли Эдика и Резо в свою компанию и весь остаток дня они вместе играли в лело и казаков-разбойников.

Уже ближе к вечеру Эдик и Резо отправились домой.  И завернув за угол вдруг наткнулись на всё тех же братьев-забияк, которые в этот раз  заедались на двух девчонок. Девчонки плакали, а братья махали у них перед носом кулаками и дразнились.

У Эдика внутри всё заклокотало. Недолго думая он подскочил  к хулиганам. Резко за плечо развернул одного из них лицом к себе и снова заехал кулаком в нос.  Второй из братьев взревел и бросился на Эдика с кулаками, но тут вмешался Резо и они вдвоём гнали братьев до самой калитки.  Так второй раз за день братья-забияки получили отпор.

А ведь Мария права – это так здорово заступаться за других!

И Эдик вдруг почувствовал себя,   как на вершине самой высокой горы. Внутри у него всё ликовало, и настрой был такой, что если сейчас на кого-нибудь из друзей или просто на незнакомца нападёт полчище врагов – он разделается со всеми подчистую, потому что он сильный, храбрый и благородный, как рыцарь.  И не важно, что ему всего только пять – сегодня он стал рыцарем и Баши Ачуком и Арсеном из Марабды. И у него есть друг, можно сказать,  брат – Резо, который тоже настоящий рыцарь!

Уже  поздно вечером сквозь сон Эдик услышал разговор Марии, Чоджи и Степана.
- Эдик сегодня подрался, носы соседским ребятишкам разбил, - сказал Чоджа.
- Я знаю. Это я велела ему их отлупить. – ответила Мария.
- Ты с ума сошла! Что  скажут люди? Какой стыд! Наш сын стал абреком.
- Нет, не абреком. Он просто наконец-то понял, что каждый парень, каждый мужчина должен уметь защищать и защищаться.  А для этого надо научиться драться.
- Но ведь можно как-то по-другому. Он всегда был добрым мальчиком и вот эта драка…
- По-другому никак. Есть такие, которые не понимают доброго слова и никогда не поймут.  Они понимают только кулак.
- Не знаю, не знаю, верно ли это,  - засомневался папа.
- А ты хочешь, чтобы его всю жизнь обижали и помыкали им? Он парень и должен уметь защитить и себя, и друзей,  и родню. И свою девушку, когда станет взрослым. И если он не научится этому в детстве, то не научится никогда. А я не хочу, чтобы мой сын был слюнтяем.

Папа вздохнул,  а всегда молчаливый Степан вдруг сказал: «Мария полностью права!»
___________________

Словарик:
Абрек – разбойник на Кавказе;
Арсен из Марабды – народный герой, защитник слабых и обездоленных, грузинский Робин гуд;
Баши-Ачук – защитник слабых и обездоленных, народный  герой;
Лело – грузинская игра в мяч;
Шени чири мэ (груз.) – твоя боль мне.


4.Праздник


Самый лучший день в году – это несомненно Первое мая!  Догадайтесь почему?  А вот ни за что не угадаете!  Потому что это не просто праздник. А это ещё… Это ещё День рождения Эдика!

Они с самого утра все вчетвером Мария, Чоджа, Степан и Эдик  наряжались в самые свои красивые одежды и шли по украшенному нарядному городу на парад, Вообще-то парад назывался демонстрацией. Это сейчас Эдику хорошо известно, конечно, ему ведь уже десять стукнуло! А  когда он был маленький,  он называл это яркое весёлое шествие парадом и думал, что все радуются потому что у него День рождения.   Люди шли по главной площади города в колоннах,  с большими красными флагами и маленькими флажками, с бумажными цветами на палках, цветочными гирляндами, воздушными шариками.

Чоджа  накануне первого мая всегда покупал Эдику шарики и флажок. Утром Чоджа со Степаном надували эти шарики, привязывали к флажку и давали Эдику.  И когда они шли по улице к месту сбора колонны, Эдик сидел на плечах у папы. Ветер трепал воротник его матроски, а Эдик и радостно кричал: «Люди! У меня сегодня День рождения!»  И все встречные ему улыбались, совали в руки конфеты и поздравляли с Днём рождения.

А потом они все вместе шли в колонне. Кругом были весёлые улыбающиеся лица. Люди пели, поздравляли друг друга с праздником. Эдик продолжал сидеть у папы на плечах и размахивая флажком с шариком, всё также громко кричал: «У меня сегодня День рождения!» И все в колонне смеялись и радостно махали ему в ответ. Это же здорово, когда все так радуются и празднуют твой  День рождения! И Эдик радовался всем людям. 

Однажды дяденька-военный  спросил, знает ли Эдик какой сегодня праздник.  А Эдику тогда уже целых четыре года исполнилось. Ну как не знать какой праздник! И Эдик, сидя у папы на плечах,  выдал дяденьке про День рождения. Ох, как дяденька смеялся! А потом, когда просмеялся, погладил Эдика по голове и подарил плитку шоколада.

Теперь-то Эдик знает, что Первое мая – это праздник, Международный день солидарности трудящихся. И накануне Первомая залазит на крышу своего дома и вывешивает красный флаг. 

В этом году в честь его десятилетия Мария, Чоджа и Степан прямо таки расстарались!  Они сказали, что надо пригласить всех ребят из класса и учительницу. И он пригласил. Весь класс собрался и даже учительница пришла.  Поздравила Эдика, подарила ему книжку про Робинзона Крузо, посидела со всеми немного за столом и ушла, сославшись на дела.

Стол ломился от вкусностей. Мария постаралась на славу! Каких только сладостей не было. Но это ведь ребятишки, им главное поиграть, побегать. И веселье продолжилось во дворе. Они и в игры играли, особенно в лело, и на перегонки бегали, и танцевали, и песни пели.  Это был самый лучший день рождения на свете!

А вечером собрались взрослые гости и родня, и друзья, и соседи. Эдик к тому времени так устал, что еле сидел за столом. А гости ели и веселились, и произносили тосты, и пели, и танцевали. Как же, двойной праздник! Эдик  смотрел во все глаза, слушал во все уши, но чем дальше – тем больше начал клевать носом. А потом его совсем разморило и он уснул прямо за столом. И даже не почувствовал, как папа унёс его на второй этаж и уложил в кровать.
 
Вот так Эдик встретил своё десятилетие и так прошло Первое мая 1941 года.


5.Батибути и бутылки

Наступило лето, а с ним и каникулы. Вот уже три дня Эдик гостил у родни в Тбилиси. Здесь в Сололаки,  на маленькой Гергетской улочке, в доме номер 9 жил его родной дядюшка Вано с семьёй: тётушкой Леной и двоюродной сестрёнкой – маленькой Раечкой.

Сегодня Эдик проснулся  от яркого жаркого луча пробивающегося сквозь шторку и громкого крика на  улице:  «Батибути! Батибути!»  Он вскочил, натянул одёжку и выскочил во двор. Огромный платан во дворе стоял умытый после ночного дождя, да и всё кругом дышало свежестью. Было раннее тбилисское утро,  ясное и радостное.   Ярко-синее, словно сшитое из шёлка небо  распласталось над  городом,  над всеми этими пестрыми улицами, домами с резными балкончиками, красными железными крышами,  храмами, платанами, горами. Замечательное мирное утро! 

За забором  продолжали кричать:  «Батибути! Батибути!»  Эдик выглянул за ворота. Там  посреди мостовой,  выложенной крупной брусчаткой, стоял большой толстый старик в старой выцветшей чохе и  с огромным хурджином, доверху набитым бело-розовыми батибути.  Рядом со стариком громоздилась  тележка со стеклотарой.

Вокруг старика толпились дети с пустыми бутылками. Детей было много,  похоже, что весь околоток сбежался сюда. Очередной ребёнок клал в тележку бутылку Старик доставал из хурджина  большую круглую батибутину, похожую на распускающийся бутон сказочного цветка  и подавал ребёнку. Ребёнок благоговейно брал в руки это огромное, размером с два взрослых кулака, бело-розовое благоухающее чудо и отойдя всего лишь на шаг вонзал зубы в эту вкуснотищу.  И  казалось что кругом расцвели диковинные сазочные цветы. Или далёкие кометы, яркими шарами спустились детям прямо в ладошки.

Эдик любил батибути, также как все тбилисские дети. Каждое летнее утро заслышав крик «Батибути» дети сбегались к источнику звука со всех окрестных дворов,  а цена-то удовольствия была всего одна  пустая бутылка.  Старик осчастливив ребятишек любимой сладостью двигался со своими хурлжином и тележкой дальше, оглашая округу зычным «батибути».

Вот и сейчас старик стоял в окружении детей. А счастливчики уже хрумкали свои батибутины. Эдик понял, что нужно в спешном порядке достать пустую бутылку, а лучше две, для соей младшей двоюродной сестрёнки Раечки.

Он  бросился домой в надежде попросить бутылку у тётушки Лены.  Но тётушки дома не оказалось. Она, как всегда, с утра пораньше  отправилась на базар. Дядюшки Вано дома тоже не было. Эдик порылся в шкафах – пустота, даже намёка на бутылки нет.  Единственная подходящая бутылка была с молоком, стояла на столе в глубокой посудине с водой.  В эту бутылку всегда покупали у молошницы молоко, поэтому взять её Эдик не решился.  Он вышел во двор, порыться в сарае. Но и там бутылки напрочь отсутствовали.

Тогда он решил пойти за бутылкой к соседке и вышел на улицу.  Проходя мимо старика он вновь взглянул на хурджин. Но видимо его взгляд был так красноречив, что старик вдруг спросил: «Что мальчик, бутылки нет? Ну возьми так, без бутылки!»  и протянул мальчишке  батибути. Эдик отрицательно закачал головой.
- Бери! Бери! – прогудел старик и грозно добавил, - а то обижусь и больше к вам сюда не приду!

Эдик взял батибути, подблагодарил старика и побежал домой, чтобы разделить лакомство с Раечкой. Дома он подумал, что надо всё-таки старика отблагодарить и принести ему пустых бутылок за просто так.  Потому что в свои прежние приезды Эдик несколько раз видел, что старик порой даёт детям батибути, без всяких бутылок. Ну, что делать, если бутылок нет, а сладкого хочется!

- У него ведь наверное артель, как у  Чоджи и этак  старик со своей добротой может вконец разорится. Надо ему помочь, -  решил Эдик.

Раечка проснулась и они разделили батибутину на двоих.  А потом Эдик спросил, где могут быть пустые бутылки. Раечке было всего пять, но для своего возраста она была очень смышлёным ребёнком и назвала все возможные места нахождения бутылок. 

Перво-наперво они слазили в подвал и там разыскали целую батарею бутылок,  полных  разных  цветных жидкостей: жёлтых, оранжевых и бардовых. Эдик стал открывать бутылки одну за другой. И в каждой из них оказалось ткемали, только разного цвета и разной кислоты. Эдик подумал, что раз всё равно ткемали, то можно слить несколько бутылок  в одну посудину. И стал искать подходящую тару. Но тары не нашлось и пришлось бутылки обратно закупорить.  Затем они снова поднялись в комнату и залезли под кровать. Но и под кроватью ничего похожего на бутылки не было.

- Надо идти на мусорку, уж там-то точно море бутылок, - подумал Эдик и они с Раечкой отправились на ближайшую мусорку. Они обследовали всю мусорку, каждый миллиметр, но бутылок не было. А ведь ещё на днях Эдик пробегая мимо видел несколько стеклянных бутыльков.  Это было ужасное невезение.

Ребятишки вернулись домой ни с чем.  И тут совершенно случайно они наткнулись за шкафом на полупустую бутылку. Какая-то прозрачная, чуть желтоватая жидкость плескалась на самом донышке. 

Эдик откупорил  и понюхал. В  нос резко ударил острый запах чеснока и чачи. Это был какой-то лечебный настой для втираний. Точно такой же делала мама, и когда кто-нибудь из домашних болел, она давала выпить чайную ложечку этого настоя или натирала им больное место.

Эдик вылил остатки  настоя  и промыл бутылку. Запах вроде бы улетучился.  И тут мальчишка заметил на горлышке небольшой скол. Нет, такую бутылку точно нельзя было отдавать хорошему человеку. И Эдик недолго думая перелил молоко из целой бутылки в эту, надколатую..
 
И они с Раечкой отправились искать старика.  Спрашивали у встречных мальчишек и шли по следу и ведь догнали его у самого выхода из Сололаки, почти за городом.  Эдик всё правильно рассчитал – батибути у старика уже не было, а значит рассчитываться ему с ними не чем. И можно с лёгким сердцем отдать бутылку старику.  А ещё лучше незаметно запихнуть в тележку. Что Эдик и попытался сделать.

 Но старик всё-таки заметил.
 - Забери обратно, - сказал он.
И тут Эдик ответил старику его же словами:
- Не возьму! А то обижусь и больше покупать батибути не буду.
И старик вдруг засмеялся и погладил детей по головам.

Пришла тётушка Лена и стала варить детям кашу.  Она налила молоко в кастрюльку, потом принюхалась и сказала:
- Ничего не пойму, почему молоко вдруг стало пахнуть чесноком7

И  Эдик сказал:
- Тётушка, не надо каши, мы лучше так выпьем молоко. 
И Раечка кивнула в знак согласия.

- Ну уж нет, - ответила тётушка Лена, - такое молоко вы пить не будете!

И стала переливать его обратно в бутылку, чтобы оно скислось. И только-только успела перелить, как дверь распахнулась и вошли дядя Вано и его знакомый. Эдик с Раечкой недолюбливали этого знакомого. Он был хитроват, говорил с язвинкой и всегда старался принизить собеседника. Это чувствовали даже дети. Он редко заходил в гости. Но сегодня  пришёл и тут же съязвил в адрес Эдика.

А потом гость увидел бутылку с молоком и заявил дяде Вано, что не прочь испить молока, так как накануне он чем-то сильно отравился. Желание гостя – закон! Дядя Вано протянул ему бутылку и стакан. Но вредный дядька не стал наливать молоко в стакан,  а  не отрываясь заглотил  его прямо из бутылки. Всё, до последней капли. 

Эдик и Раечка с живейшим интересом смотрели как дядька расправляется с молоком. И только когда он выпил всё до донышка в нос ему ударил запах чеснока. 

Дядька вытаращил глаза и закричал:
-Что ты мне подсунул! Я же не ем чеснок!  Ты меня отравить хочешь!
Он швырнул стакан и выскочил из дома.

Дядюшка Вано  застыл с выпученными глазами и раскрытым ртом.
И тут тётушка Лена сказала:
- Извини, я не успела предупредить, молоко действительно пахнет чесноком. 

Эдик и Раечка не выдержали и расхохотались во всё горло. 

А дядюшка Вано закричал:
- Что мне теперь делать?  Я опозорен на весь город! Гостя угостил отвратительным молоком!

Но потом дядя Вано глянул на хохочущих Эдика и Раечку. И вдруг расхохотался сам.
- А ведь  это к лучшему!  Я не знал, как отделаться от этого прилипчивого человека, а теперь он сам отстанет.
И тетушка Лена понимающе улыбнулась.

 А на следующий день Эдик взял Раечку за руку и они отправились в магазин. И Эдик на те деньги, что Чоджа дал ему на мороженое для Раечки и для него, Эдика,  купил две бутылки лимонада, который они выпили по дороге да ещё друзей угостили. А ту злосчастную чесночную бутылку заменили на две новых. 

_____________

Словарик:
Сололаки – один из старых районов Тбилиси.
Хурджин – сумка для ношения грузов из двух мешков, соединённых между собой перемычкой. Шилась из ковровой ткани, носили сумку перекинув через плечо – один конец сумки сзади, за спиной,  другой спереди.
Ткемали – сладко-кислый грузинский соус из дикой кислой сливы-ткемали, наподобие алычи;
Чоха – грузинское название черкески, народная мужская грузинская приталенная одежда.



6.Сообщение по радио

Июнь был в самом разгаре. Дни стояли жаркие, прям хоть из реки не вылезай.  А по Хашури их протекало целых две – Кура и Сурамули.  Старшие ребята ходили купаться на Куру, а младшие довольствовались Сурамули. 

Эдик дал родителям слово, что не будет бегать на Куру и своё слово держал.  Мальчишки их околотка  с утра до вечера пропадали на Сурамули. Речка была неглубокая,  чистая,  течение спокойное, вода теплющая.  Плескаться  и плавать в ней одно удовольствие.  Мальчишки загорели до черноты.

Незаметно прошло больше половины июня. Но этого не замечалось, ведь впереди ещё было два с половиной месяца каникул и море всяких интересных дел. Они со старшими мальчишкам собрались полазить по Сурамской крепости и Хашурской башне,  посмотреть древний храм Цроми, который построили ещё  в 7 веке, забраться  на гору Горинамкли,  сходить на высокогорное озеро Кодицкаро и на водопад Биджниси. В общем, задумок было много.

А в воскресенье Эдик с родителями собирались поехать в деревню, к родне. Но у Чоджи и Степана накануне появился срочный заказ. И они решили  поехать в следующий выходной.

В воскресенье Мария ушла к подруге, а Эдик с друзьями умчались  на речку.  Они устроили морской бой, брызгались, барахтались в воде, старились спихнуть друг друга с плотика. И в самый разгар игры на берег прибежал Серёжка.
- Парни, война! – закричал он.

- Врёшь! – засмеялись мальчишки.
- Нет серьёзно! По радио объявили. Гитлер напал.
- Да не может быть, у нас же с Германией договор! -  сказал Резо, - Эдик, как он называется?
- Пакт о ненападении.
- Точно, пакт о ненападении.
- Да правду говорю. По радио сказали.  На площади толпа народу,  все слушают.

Мальчишки наспех похватали одежду и, одеваясь на ходу, ринулись на городскую площадь. Там у столба с репродуктором толпился народ. Лица  у всех были напряжены и суровы. Люди слушали голос диктора. У многих женщин по щекам катились слёзы.

Радио замолчало, но народ не расходился. Женщины продолжали плакать. Мужчины молчали.
- Да мы наподдадим этому Гитлеру!  Да он получит от Красной Армии  по полной!  Будет знать, как нападать! – горячились мальчишки.
- Да тише вы! - шикнул на них кто-то из взрослых. 

И Эдик вдруг понял, что и вправду война.
Он бросился домой,  влетел в мастерскую и сходу закричал: «Папа, война!» И сам не заметил,  как впервые назвал отца папой.

- Что ты такое говоришь, мальчик?! – изумился Чоджа и даже привстал от удивления.
Степан вскочил и подошёл к  Эдику:
- Повтори. Повтори, что ты сказал.
- Война. Гитлер напал.
- Не может быть. Он что с ума сошёл этот Гитлер!

Эдик увидел лицо отца и у него бешено заколотилось сердце – папа словно в одно мгновение постарел.

Степан накинул пиджак и собрался  дойти до соседей, чтобы выяснить точно, что же произошло. Но тут в мастерскую зашла встревоженная Мария и сообщила что на Советский Союз напала фашистская  Германия.
А потом мама заплакала.

- Мамочка, не плачь, - сказал Эдик, - мальчишки говорят, что ничего страшного. Красная Армия как наподдаст Гитлеру, и мы с мальчишками Красной Армии поможем. Мы тоже пойдём на войну,  мы же  Юные Ворошиловские стрелки!

- Ох, Эдик, Эдик, - вздохнул  отец, - какой же ты ещё маленький.

- Вы глупенькие, -  сказала мама, - вы ещё ничего не понимаете.  Знаете сколько людей погибнет. Даже представить страшно.  И папа твой уйдёт на войну и папины братья, и мои братья, и соседи наши, и друзья.

Мама обняла Эдика и прижала к себе. И Эдику вдруг стало очень тревожно.




7.На вокзале

Хашури был узловой станцией.   Раньше здесь делали пересадки пассажиры, формировались поезда. А сейчас все железнодорожные пути были заполнены воинскими эшелонами.

Война чувствовалась во всём. У военкомата толпились мужчины. По городу ходили люди в военной форме. 

Артель «Красный обувщик» почти  опустела – многих артельщиков  призвали в армию. Чоджа и Степан тоже ходили в военкомат и просились на фронт. Но их пока не взяли, но сказали, что могут призвать в любой момент.

Теперь Чоджа и Степан спешно доделывали заказы, надо было разделаться с делами и тогда уже спокойно идти в армию, зная, что  все заказчики остались при обуви. 

Все эти дни Мария была сама не своя. Потом немного успокоилась и записалась на курсы санинструкторов.  Теперь она целыми днями пропадала на курсах.  Чоджа и Степан были заняты в мастерской и Эдику пришлось взять готовку на себя.  Он и раньше видел как готовила Мария и даже немного помогал ей, поэтому сварить что-нибудь простое, например лобио, он мог и сам. Или лепёшки испечь.  Конечно, Эдик прекрасно понимал, что его лобио не такое вкусное как у мамы, а если честно, то совсем даже не вкусное, но родители и Степан ели  да нахваливали.

Некоторое время спустя Чоджа и Степан снова пошли в военкомат. И добились таки,  июль не успел её закончиться,  как они надели военную форму и перешли на казарменное положение. 

А потом папа пришёл домой и сказал, что завтра их отравляют на фронт.  Перед этим он зашёл с этой вестью к маме на курсы и она отпросилась  проводить его на вокзале.

На следующий день вокзал заполонился людьми. Была первая крупная отправка на фронт хашурцев и жителей окрестных деревень.  Сквозь толпу не протолкнуться, похоже весь город собрался на этом перроне.  Слёзы, крики, рыдания, причитания женщин, сдержанное молчание мужчин. Старые, молодые, юные лица женщин. Посерьёзневшие лица детей. И молчаливые  лица мужчин разных возрастов, от совсем старых – провожающих, до совсем юных – уходящих  на фронт. Казалось, всё мужское население Хашури и округи  отправляется в действующую армию.

Эдик с Марией пришли провожать папу и Степана. Сердце Эдика тревожно бухало.  Он впервые по-настоящему понял, что всё это взаправду, война взаправду и горе людей взаправду.  И, что  все эти мужчины сейчас уедут в этом эшелоне, и некоторые из них навсегда.  И папа уедет, и дядя Степан. 

Эдик даже не замечал, что думал сейчас о Чодже и Степане  не как о своих завсегдашних лучших друзьях и по совместительству папе и дядюшке, а просто как о  папе и дяде, самых родных, самых любимых, которые совсем скоро уедут в страшную неизвестность.

Эдик во все стороны вертел головой стараясь увидеть папу или Степана.  По перрону проходили группы военных, но ни Чоджи, ни Степана среди них не  было. Подъезжали грузовики с новой партией солдат, но и там отца и Степана не наблюдалось. Солдаты выпрыгивали из грузовиков и сразу бежали на поиски своих.  Но где же папа и Степан?

- Смотри внимательно, - сказала ему Мария, - чтобы не пропустить.

И Эдик смотрел.

В толпе он увидел много знакомых лиц. Вон  соседка, тётя Этери провожает своего мужа, дядю Арчила, и другая соседка, тётя Ануш тоже провожает мужа Рубена.  А мамина приятельница Дарэ – своего сына Сандро. А старики Зурабишвили сразу двух внуков и сына. У Резо отец уходил и они пришли на вокзал всей семьёй. И другие знакомые кого-то провожали, каждый своего, родного и навек любимого. 

Но больше всего Эдика поразила незнакомая женщина. Она была уже пожилая, очень пожилая. Она  стояла обхватив обеими руками двух совершенно одинаковых молоденьких солдатиков.  Скорее всего внуков. Женщина даже не плакала, она молча вцепилась в них  но так, что даже костяшки пальцев  побелели.  Солдатики были до того юными, что со своими оттопыренными ушами, круглыми глазами и тонкими шеям выглядели совсем мальчишками, одетыми в солдатскую форму.

Другая женщина сидела на вокзальной лавочке, а на колени к ней положил голову солдат, тоже молоденький, как те два брата. Женщина гладила его по голове, а по лицу у ней катились слёзы.

Мужчина в военной форме держал на руках двух маленьких детей, мальчика и девочку, что-то ласково им говорил и периодически целовал в макушки. Рядом стояла молодая женщина и, прижавшись к солдату плечом, тихо плакала.

Ещё один мужчина уже очень взрослый, с густыми усами стоял, обняв худенькую маленькую старушку. 

Другого мужчину со всех сторон облепили дети разных возрастов. А  он гладил их по головам, каждого поочерёдно. Рядом с ним в голос рыдала женщина, видимо мать этих детей.

Молодые солдаты прощались с матерями, бабушками,  невестами и с такими же молодыми, как они сами, жёнами. Некоторые  молодые женщины держали  на руках младенцев.

А  ещё было несколько девушек в военной форме.  Совсем молоденьких, почти девчонок. Их тоже провожали матери и бабушки. И тоже были слёзы. И мамы, и бабушки обнимали их, целовали и гладили по головам. Но девчонки держались стойко, старались улыбаться  и что-то тихонько говорили родным.

Эдик удивился: «А разве девушек берут на фронт?»
-Да, - ответила Мария, - это санинструкторы и связистки. Без них на фронте не обойтись.
- Но ты ведь тоже на санинструктора учишься. Тебя тоже заберут? – испугался Эдик.
- Нет, меня не заберут, я буду в тыловом госпитале, мне уже сказали. Так что не бойся.

Эдик и Мария пробирались сквозь людскую массу и всё высматривали папу и Степана.  И вдруг Эдик на ступеньках одного из вагонов увидел отца, тот усиленно всматривался в толпу.

И Эдик  закричал что есть силы: «Папа! Чоджа!»  И  Мария  закричала: «Серго! Серго! Мы здесь!»
 
А затем они увидели пробирающегося к ним Степана. И тоже кричали: «Степан! Сюда, сюда!»

Отец бросился к ним, обхватил обоих, прижал к себе.  И говорил, чтобы они не волновались, что всё будет хорошо. Что война скоро закончится и они снова будут все вместе.

Сквозь толпу пробрался Степан. Он был не один, а со своей  знакомой.  Степан назвал её своей невестой и пожалел, что не успел познакомить с роднёй в другое, более подходящее для этого время. Невеста его тоже уходила на фронт.

А потом раздалось: «По вагонам!»

  И вся огромна масса людей в защитной форме бросилась по своим местам. А остальная масса – провожающие – откликнулась страшным рыданием, криками, причитаниями. И через секунду все эти крики, вопли и рыдания слились в один общий непроходящий громкий, гулкой и страшный рёв.
 
Папа успел расцеловать Эдика и Марию  и запрыгнул на ступеньки вагона.  И  оттуда ещё что-то кричал и махал рукой.

Эшелон тронулся. Толпа качнулась и бросилась вслед.  И  казалось перрон качнулся вместе со всеми и остановил эту рыдающую толпу.  Народ ещё долго стоял и махал вслед эшелону. Потом толпа схлынула.  Территория вокзала  постепенно опустела. Над отрыдавшимся перроном и привокзальной площадью повисла гнетущая тишина.

 

8.Треугольнички от папы

Город без мужчин опустел.  Из  мужского населения остались лишь старики,  пока ещё не призывная молодёжь, да некоторые взрослые мужчины. Дни потянулись тревожные и тоскливые. Они были сплошь заполнены ожиданием письма от папы и Степана.

 По радио передавали неутешительные сводки. Красная Армия с кровопролитными боями отступала, отступала, отступала…
 Враг стремительно приближался к Кавказу.

Мама теперь работала в госпитале, медсестрой.  Эдик как-то совсем не заметно для себя почти перестал называть  её Марией, а всё больше мама да мама.  Мария теперь дежурила в госпитале сутками. А иногда оставалась и на сверхурочную.  А Эдик хозяйничал в доме. Ему было  очень неуютно одному в таком огромном доме. 

Госпиталь, в котором работала мама, находился в местечке Сурами, что в пяти километрах от Хашури. Мама добиралась до госпиталя пешком, на это у неё уходило примерно полтора часа. В дни дежурств маме приходилось вставать часа на два раньше обычного, чтобы добраться до госпиталя.

Они каждый день ждали письма от папы, ох как ждали! Но заветный треугольничек никак не приходил. Прошло уже две недели с момента отправки, а они не знали, где он и что с ним. Зато почти сразу же пришло письмо от Степана. Оказывается,  они с папой попали в разные военные части.  Степан оказался в одной из стрелковых дивизий папа тоже попал в стрелковую дивизию, но в другую и её направили в иное место службы, а куда Степан не знал.

И вот в один из дней, когда Мария была на дежурстве, Эдик обнаружил в почтовом ящике треугольничек.  Это было письмо от папы!

Эдик даже не стал его читать, а сразу же побежал в Сурами, в госпиталь.  Ох, как он мчался! Напрямик,  не разбирая дороги.  И некоторое время спустя он протянул маме письмо. Они читали его вместе и у мамы из глаз текли слёзы, и одновременно она улыбалась.

Папа писал, что с ним всё хорошо, что их стрелковая дивизия в боях пока не участвует, и чтобы они не волновались. Спрашивал, есть ли что от Степана, и как там Вано, в армии ли он  с его хромой ногой или нет. И что слышно о Макиче. А также просил, чтобы как только они получат письмо – сразу же ответили ему.  Мама посмотрела на штемпель, оказалось, что письмо было в пути две недели.   Она всё это время места себе не находила.

Мама повеселела, да и у Эдика на душе стало легко и спокойно.  И он подумал, что завтра с утра непременно  напишет письмо папе.  И он отправился домой, но сначала решил сходить посмотреть Сурамскую крепость. Он как раз недавно прочитал легенду о ней. А потом  музее узнал и историю крепости.

Крепость возвышалась над окрестностью и поражала свой величественностью и красотой. Она была построена на неприступной скале. И в неё можно было попасть через один-единственный вход, который в старые времена  был сильно защищён и тщательно охранялся. Крепость построили в средние века, примерно в двенадцатом столетии. В то время  на Грузию постоянно делали набеги всяческие враги. И эта крепость прикрывала перевал через Лихский хребет,   Перевал был дорогой  из Восточной Грузии в Западную.

Легенда о Сурамской крепости была страшной и героической одновременно. Когда Эдик  читал эту легенду, он невольно думал, а смог бы он так встать на защиту своей земли.

Легенда гласила, что в стародавние времена враги  постоянно нападали на Грузию и решили люди построить неприступную крепость, чтобы защищала она грузинскую землю от набегов. Но они не были строителями и до этого никогда не строили таких больших сооружений.  Выбрали они подходящее место на скале и стали возводить стены крепости. Почти построили и вдруг одна из стен рухнула, а вместе с ней упала и крепость. Люди снова стали строить, и снова повторилась таже история.

Вновь люди принялись за строительство и вновь крепость рухнула. А враги того и гляди нападут.  Медлить  нельзя. И пошли люди к гадалке. А гадалка эта была злая и вредная. И  обычно люди избегали общения с ней. Но тут собрали дары и пришли к гадалке.

Гадалка долго смотрела на небо, потом на камни, из которых строили крепость. Подносила камни к ушам и слушала их. А потом сказала, что надо замуровать в стену мальчика по имени Зурико. Двенадцатилетнего мальчика Зураба,  единственного сына у матери. Самого красиво, умного, и отважного мальчика во этом селении. И чтобы мать была вдовой,  и сама добровольно привела сына.  И  чтобы мальчик не плакал и не боялся, а сам, по собственной воле,  принял решение отдать свою силу духа стенам крепости и спасти свой народ, свою землю от завоевателей.  И тогда стена не рухнет.

И такой мальчик нашёлся.  Его действительно звали Зураб и он был единственным сыном у матери.

Привела мать сына к месту строительства. А там уже народ собрался. И сама гадалка пришла.  Вновь повторила гадалка свои слова и добавили, что прежде чем замуровать мальчика в стену, люди должны выкопать глубокий котлован,  заложить в него камни и скрепить их известью и землёй. .Люди так и сделали.

А когда всё было готово,   Зураб  взошёл на основание стены и люди со слезами на глазах и с плачем стали замуровывать его в стену. Мужественно и стойко принял свою долю Зураб.  Мать стояла с закрытыми глазами и время от времени спрашивала: «Сын мой, Зураб, до куда камни?» А мальчик отвечал:  «По щиколотку, мамочка». Через некоторое врем она снова спрашивала: «Сын мой, Зураб, до куда камни?»  И  он отвечал: «По колени, мамочка». И снова спрашивала мать и снова были ответы: «По пояс мамочка», «По горло мамочка».

А в последний раз Зураб ничего не ответил. И лишь тишина стала ответом на вопрос матери. И тогда мать упала на землю у стены и горько зарыдала. А стена продолжала стоять и не падала,  видимо мальчик Зураб и в самом деле передал ей свою стойкость. 

Долго лежала мать у стены, а люди стояли рядом. Гадалка исчезла. А потом и мать мальчика ушла  от крепости, чтобы навсегда покинуть это селение. Но люди не расходились. А через некоторое время  к людям подошёл старый странник и сказал, что он сильно спешил, но опоздал. И открыл людям тайну, оказывается прежде чем класть сены – надо  было всего-то заложить фундамент, что люди по совету гадалки и сделали. 

А ещё он сказал, что гадалка уже давно-давно  была зла  на мать мальчика за то что когда будущий отец Зураба женился не на ней, а на этой бедной женщине, потерявшей теперь сына.  И вот таким страшным образом отомстила матери и сыну.  Люди поклялись сохранить две эти тайны, чтобы мать Зураба никогда её не узнала.

А мать Зураба уходила всё дальше и дальше от крепости, но через некоторое время вновь оказалась у её стен. Ноги сами привели её обратно. Так и осталась она у стены до конца своих дней.  А потом, после того как вознеслась её душа на небеса, на том месте, где обычно стояла она, обняв стену, выросли прекрасные цветы.

А люди ведь действительно сдержали клятву и сохранили  тайну. И мать Зураба никогда  не узнала из-за чего на самом деле погиб её сын. А по стене, в которою замуровали мальчика, с тех давних пор и в жару, и в холод, стекают светлые, чистые и прозрачные капли воды. И люди говорят, что это слёзы матери.

Эдик вспомнил легенду. И ему стало и грустно, и горько. И одновременно с этим в сердце его вспыхнула гордость, что были и есть  такие люди, которые могут отдать жизнь за то, чтобы жили другие.

Когда Эдик вернулся домой, он неожиданно обнаружил в почтовом ящике ещё один треугольничек. И снова от папы. Теперь Эдик сразу же прочитал его.

Папа спрашивал почему они не ответили на предыдущее письмо и всё ли у них в порядке. Рассказывал о своих боевых товарищах. Написал, что подружился с очень хорошим человеком,  ленинградцем по имени Михаил. Что Михаил альпинист и до войны часто бывал в  Грузии,  а именно в Сванетии, лазал там по горам.  А ещё папа просил не медлить с ответом.

Эдик читал и сердце его ликовало. Это был поистине счастливый день.



9.Ради тебя я вернусь

Эдик ехал в Кировабад. Накануне от тётушки Асмик, жены дяди Макича пришло письмо в котором она просила  Марию по возможности приехать  к ним на некоторое время.

Оказывается Макич был теперь на казарменном положении и приходил домой  лишь изредка, в увольнение. Обе девочки заболели скарлатиной и лежали в больнице, а сама она сломала руку,  правую. 

Всё бы ничего, но две недели назад у Асмик и Макича родилась  дочка. И теперь младенец остался можно сказать без догляду, ни помыть толком, ни перепеленать.  Вот Асмик и просила  Марию приехать, помочь некоторое время, пока девочек не выпишут из больницы. А самой Асмик сейчас с такой рукой ни дров нарубить, ни воды принести, ни хлебные карточки сходить отоварить, ведь маленькую Тамарочку ей пока с собой не взять, а оставлять совсем одну боязно.  Хорошо, что соседи помогают, но Асмик  стыдно постоянно отвлекать  соседей от  их собственных дел.

Но куда Мария поедет?  Она ведь теперь работала в госпитале. Кто её отпустит.  И Мария сказала Эдику, что ему придётся поехать и помочь родне.  В общем-то, не так уж  и далеко, около шести часов пути и ты на месте.  Как раз у них из госпиталя в Кировабад отправлялась полуторка, по каким-то важным делам. И  Мария договорилась с руководством, что шофёр возьмёт мальчика с собой. 

В назначенный день Эдик пришёл вместе с Марией в госпиталь, чтобы отправиться в Кировабад, а по-старому в Гянджу.  С собой у него был небольшой вещмешок с гостинцами.   Мама поцеловала его в макушку и сунула в вещмешок записку с адресом.  И Эдик  отправился в свое первое самостоятельное путешествие. 

По дороге они разговаривали с водителем, дядей Авто. Это была такая забавная игра слов. В Грузии в те времена любые автомобили, даже грузовые, называли порой ни автомобилями, ни полуторками, ни машинами, а просто авто. И Эдику было весело от того, что он едет в авто, которое ведёт дядя Авто.

Путь лежал через Гори, Тбилиси, Рустави, грузинские деревни, а затем через  азербайджанский Газах.  А от Газаха уже и до Кировабада рукой подать. По дороге машину несколько раз останавливали патрули. Дядя Авто предъявлял документы и они ехали дальше.

Была уже осень – время сбора винограда. Над сёлами, которые они проезжали витал виноградных дух, это в специальных ящиках сельские жители давили виноград.  На полпути они остановились,  перекусили припасами и двинулись дальше. Дядя Авто расспрашивал Эдика о семье и родне, о школе, о друзьях.  И сам рассказывал мальчишке всякие смешные байки.  И Эдик даже не замечал сколько времени они  в пути.

Они ехали уже по Азербайджану, когда  двигатель полуторки заглох.  Прочно заглох. Дядя Авто сразу посерьёзнел, он долго копался в моторе, но оказалось, что что-то там основательно поломалось и дяде Авто без запчастей машину не починить. Нужна была помощь,   но уже близился вечер и дядя Авто сказал, что за помощью до ближайшего населённого пункта Эдик пойдёт завтра с утра.

Они ночевали в кабине. А утром дядя Авто, снабдив Эдика хачапури и бутылкой воды и велев никуда не сворачивать с дороги, отправил мальчишку на поиски людей. Перед этим он сказал Эдику, что если машину удастся скоро починить, то он отыщет его в ближайшем населённом пункте и довезёт до Кировабада. Но если через сутки дядя Авто не появится, то пусть  Эдик как-нибудь добирается сам, потому что неизвестно насколько Авто застрянет с ремонтом.  А ещё добавил, что тут кругом сельхозугодья  и  может быть Эдику повезёт встретить кого-то из местных сельских тружеников.

И Эдик отправился пешком. Он шёл по дороге никуда не сворачивая. Всё шёл и шел, но ни деревень, ни городков всё не было. Мелькали какие-то дорожные развилки, уводящие то в лес, то в поля, то к виноградникам, но Эдик продолжал идти никуда не сворачивая.  Солнце уже палило во всю. Он проголодался и съел весь хачапури  без остатка и запил успевшей нагреться водой.  Ноги гудели и он прилёг на обочине, чтобы немного отдохнуть и незаметно для себя заснул.

Проснулся мальчик от того, что кто-то тряс его за плечо.  Эдик открыл глаза и увидел старика. Старик  о чём-то спросил его на другом языке.  Эдик понял, что это азербайджанский язык, развёл руками и ответил по-русски, что не понимает вопроса.  Тогда старик на ломаном русском языке спросил, что небольшой ещё мальчик делает совсем один на дороге, вдали от людей. И Эдик рассказал старику о дяде Авто и его сломавшемся автомобиле. 

Старик велел Эдику сесть в стоящую на дороге арбу, и они двинулись вперёд.

А ведь дядя Авто правильно рассчитал. Эдику попался на дороге человек, и не просто человек, а добрый человек. Они познакомились.  Старика звали Гусейн.  По дороге Эдик рассказал старому Гусейну о себе, как и почему он попал на эту дорогу, рассказал о маме, папе и дяде Степане. Ближе к вечеру показались дымки над крышами, а  потом и сама деревенька. 

Арба подкатила к усадьбе и въехала во двор.  Старик  распряг вола и загнал его в стойло, а  затем пригласил мальчика в дом. Дедушка Гусейн, как стал называть его Эдик, рассказал жене о приключениях мальчика. Старушка выслушала его, засуетилась, отвела Эдика  к умывальнику, чтобы он умылся, а затем усадила за стол. Старик погладил мальчишку по голове и куда-то ушёл.  Пока Эдик ел,  старушка  постелила ему на топчане и он насытившийся и умиротворённый сразу же заснул.

Утром его снова накормили, положили в его вещмешок восточных сладостей и несколько спелых гранатов. И старик сказал, что сам отвезёт мальчика в Гянджу. Оказалось, что ещё вечером, пока Эдик ел,  он  дошёл до председателя сельсовета, и дяде Авто отправили на помощь трактор.

Теперь Эдиик ехал  в арбе и во все глаза смотрел по сторонам. Потом дедушка Гусейн спросил адрес,  куда отвести  мальчика и сообщил, что знает где этот дом.  Они снова разговаривали. Старик спрашивал, где воюют папа Эдика и дядя Степан. И сам рассказал, что двое его сыновей и внуки сейчас тоже на фронте.

Наконец показался Кировабад. Они проехали по городу и подкатили к реке Гянджачай. Арба проехала через мост на правый берег и остановилась около большого дома,  находящимся между  базаром   и старым армянским храмом.

Эдик соскочил с арбы и подошёл к старику. Старик приобнял  мальчишку, погладил по голове и сказал.
- Ыды, малшык. Тываи  тут жывут.
- Спасибо! Большое спасибо дедушка Гусейн!

Эдик пригласил старика зайти в гости, но старик ответил, что очень спешит, потому что рабочий день и ему ещё надо успеть на виноградник.

Эдик взял закорузлую крестьянскую руку старика и поцеловал.  Старик потрепал Эдика по плечу и слегка подтолкнул вперёд: «Ыды! Бут  староф!»

Макич жил в том же самом  доме в  котором родился, в их родовом квартале. Только квартал этот   после революции их семье уже не принадлежал, да и  занимала семья Макича не весь огромный дом, а лишь квартиру на втором этаже.

Асмик встретила его радостно. Но вместе с тем удивилась и спросила всё ли хорошо дома. И Эдик ответил, что папа со Степаном на фронте, а мама работает в госпитале, поэтому приехать не смогла. 

Асмик накормила Эдика и весь остаток вечера они проговорили. Асмик расспрашивала о Чодже. Степане и Марии,  о Вано с семьёй, о грузинской родне Эдика, об успехах в школе.  И рассказывала об их житье-бытье, периодически покачивая в люльке маленькую Тамарочку.

По утру Эдик включился в работу.  Асмик как могла помогала. Тамарочка была на удивление спокойным ребёнком, она почти не плакала. Накормленная и перепелёнатая она лежала в люльке и большую часть времени спала. А когда просыпалась, то подавала об этом знак кряхтение и тоненьким плачем.  Эдик тогда вынимал Тамарочку из люльки, перепелёнывал и отдавал Асмик. Да, ему пришлось научиться пеленать, хотя сначала у мальчишки это не очень-то получалось, но Асмик была хорошим учителем.  Асмик кормила Тамарочку и Эдик снова помещал ребёнка в люльку. Тамарочка засыпала, а  Асмик  начинала готовить, конечно, одной левой рукой это делать было трудновато. Но приходилось.

А ещё Асмик наловчилась шить с одной рукой.  У ней была ножная швейная машинка и Асмик здорово с ней обращалась, даже одной левой. Она заправляла ткань под лапку машинки, загипсованной  правой рукой придерживала ткань, а левой направляла.  Ну, а ноги, естественно, вертели колесо машинки.  Так и шила. Она шила на заказ и этим хоть немного подрабатывала. А ещё  ей приносили ткань и она шила для солдат портянки  и  стёганые рукавицы.

Через три дня к ним заехал дядя Авто. Он уже починил машину, сделал все порученные начальством дела и собирался обратно в  Сурами. Дядя Авто спросил у Эдика как он добрался до Кировабада и как у него дела.  И сказал, что если Эдик хочет, то пусть напишет маме записку.  Потом он забрал записку, распрощался и уехал.

Три недели прожил Эдик в Кировабаде. Мальчик приносил воды и дров, топил печь,  выносил мусор,  навещал сестрёнок в больнице, ходил на базар, отоваривал хлебные карточки.  И часто заходил в казармы к дяде Макичу. Там мальчишку уже знали и сразу звали Макича. Макич приходил на  КПП и Этик рассказывал ему новости. Иногда Макича отпускали в увольнение.

Наконец сестрёнок выписали из больницы. Теперь они сами могли помогать матери.  Эдику надо было возвращаться в Хашури.  Асмик через знакомых удалось найти машину, направляющуюся в Грузию и она договорилась, чтоб водитель взял с собой мальчика.

Перед самым отъездом Эдика в Хашури дядю Макича отпустили в увольнение. Он пришёл домой и сообщил, что завтра их отправляют на фронт.  Он по очереди расцеловал дочек, Эдика,  тётю Асмик,  затем вынул из колыбельки маленькую Тамарочку,  поцеловал её в макушку и сказал: «Ради тебя я вернусь».

На следующее утро Макича вместе с его воинской частью отправили на фронт.
__________
Словарик:
Авто – короткий вариант имени Автандил;
Арба – телега с высокими бортами в Закавказье;
КПП – командно-пропускной пункт.
Скарлатина – очень заразная детская болезнь, когда воспаляется горло.



10.Тыловые будни


Эдик вернулся в Хашури. На это раз путешествие прошло без приключений. За  три недели, что Эдик не был дома произошли изменения. В Хашури появились первые эвакуированные.  Кругом чувствовалась тревога, она словно витала в воздухе и заполняла собой всё пространство.  Город стал выглядеть как то неуютно.

Ходили слухи, что в некоторых районах Тбилиси нет воды и не ходят трамваи. И люди горько вздыхали, что трамваи, наверное, тоже на фронт ушли.

Ещё говорили, что весь Черноморский флот сейчас находится в Батуми и Поти, поэтому со стороны Чёрного моря фашисты Грузии не страшны. А ещё мальчишки болтали, мол бомбы в Грузии сейчас делаю из бетона, потому что металла мало. Эдик сначала засмеялся, подумал, что мальчишки врут. Это ж надо придумать – бомбы из бетона!   А потом поразмыслил и пришёл к выводу, что возможно так оно и есть. На всякий случай Эдик спросил про бетонную бомбу у мамы и Мария ответила, что всё может быть и так ли важно из чего сделана бомба, главное чтобы она уничтожала врага.

Тётушка Лена написала в письме, что дядя Вано работает теперь не в артели, а на сапожной фабрике, и лишь вечерами дома подрабатывает для себя: кому набойку набить, кому порванный  сапог починить, кому стоптанный башмак в порядок привести. А новую обувь сшить сейчас почти  никто не заказывает, разве что какой-нибудь начальник.

Ещё она сообщила, что в Тбилиси эвакуировали целый самолётный завод, тётя Лена называла его авиационным. Но Эдику гораздо удобнее говорить   самолётный.

Так вот, тётушка писала, что много эвакуированных  приехало вместе с этим заводом, и скоро там выпустят первые самолёты. А ещё она написала, что в Тбилиси открыли целых 14  госпиталей, но мест всё равно не хватает, потом что раненые всё прибывают и прибывают.  Поэтому под новые госпитали отдали несколько школ, а детей из них перевели в другие школы. Теперь школы переполнены, и дети учатся аж в три смены. Хорошо, что Раечка ещё маленькая и в школу не ходит. 

А сама тётя Лена вступила в  артель надомников при швейной фабрике и на дому шьёт для солдат обмундирование. Нормы большие и она помногу  часов просиживает за машинкой, но всё равно, это удобнее, чем ходить на фабрику, экономится время на дорогу,  потому что трамваи сейчас не ходят. И работая дома она успевает не только норму выработать, но и приготовить еду и что-то по дому поделать, и сходить хлебные карточки отоварить.  Да ещё и Раечка под приглядом, потому что мест в детском саду нет,  их в первую очередь предоставляют эвакуированным и детям военнослужащих. А у них военнослужащих не имеется,  потому что Вано не взяли в армию из-за ноги.

Ещё она написала, что многие знакомые ушли в действующую армию.  А в очереди за хлебом говорили, что у одной семьи на дверях квартиры написано «Дома никого нет. Все на фронте» и там, действительно, ушла воевать целая семья – муж, жена и трое сыновей. Лена потом ходила туда, и видела эту надпись. Квартиру сейчас оберегают соседи, мало ли что.

Кроме того, тётя Лена сообщила, что в Тбилиси каждый день ловят немецких лазутчиков, и чтобы они там в Хашури были бдительны.

 У них в Хашури тоже многое чего изменилось.  Мужчин теперь мало. Кто не ушёл в армию – записались в ополчение. Многие,  и пожилые мужчины, и допризывная молодёжь,  и женщины состояли теперь в городской самообороне. 

Людям стали приходить первые похоронки. Вот и к нескольким их соседям пришли и знакомым.  Дома, в которые ворвалось горе было видно издалека – на их фасадах висели большие портреты погибших на фронте родных людей.  А на некоторых домах даже по два портрета. А ведь это было ещё только начало войны.

В Сурами в  одном из санаториев организовали детский дом  в который привезли из Ленинграда триста детей сирот. Многих из них, особенно малышей,  сурамцы и хашурцы разобрали по домам. 

В доме у Эдика теперь жили эвакуированные. Мама оставила себе среднюю часть дома, а  обе боковые части отдала приезжим.  Она разрешила прорубить отдельные входы и получилось три квартиры.  Эдику стало даже лучше, не так страшно, как было в огромном доме одному, когда у мамы случались ночные дежурства.   Да и обогреть такое небольшое пространство было значительно легче. 

Топлива было мало, и Эдик частенько ходил на вокзал и собирал в ведро угольную крошку, всё равно она была бросовой. Но, конечно, лучше было не попадаться. Но что делать, когда уже холодно, а угля в доме почти нет, и купить невозможно.  Крошка загоралась с трудом, а прогорала быстро, но всё равно хоть какое-то тело давала. Эдик все вечера теперь просиживал у печки-буржуйки. На ней и обед готовил, когда Мария была на дежурстве. Маме удалось выписать уголь только к середине зимы. И тогда Эдик прекратил свои вылазки за угольной крошкой.

В школе тоже были разные дела. Чаще всего они собирали металлолом. Обшаривали весь город и натаскивали в школьный двор кучу железяк. Потом приходил грузовик, в него грузили лом и везли на вокзал, загружали в вагон и ом отправлялся  на  один из металлургических заводов.  Старую бумагу тоже по всему городу, но ею больше занимались девчонки, а они, парни, предпочитали железный лом.  А ещё ребята собирали подарки солдатам на фронт, выпускали стенгазеты и боевые листки для госпиталя и навещали раненых с концертами

У  Эдика много времени уходило на домашнее хозяйство. После занятий и разных дел в школе он приносил воды,  затапливал буржуйку, готовил немудрёный обед,  пока светло наспех делал уроки и бежал на улицу, чтоб хоть немного поиграть с друзьями. Даже бывшие его враги, братья-забияки, перестали быть забияками и играли теперь с ним и его компанией. И когда мальчишки играли, они на время даже забывали, что война.

Поздно вечером Эдик снова топил буржуйку, чтоб к  утру  сохранилось хоть какое-то тепло, ведь буржуйка не русская печь – она выстывала очень быстро.
Эдик разогревал на буржуйке ужин и когда мама приходила с работы её уже ожидала горячая еда.

Так и проходили дни, в делах и ожиданиях писем от папы  и Степана.
____________
Словарик:
Буржуйка – железная печка для обогрева жилица и приготовления пищи.



 11. Куча дел и всякая всячина


Прошла уже половина декабря.  Новый год не за горами. Когда Эдик был совсем маленький и мама говорила, что Новый год не за горами, или Первомай не за горами, он всегда выбегал на улицу и смотрел в сторону гор, всё стараясь высмотреть где же там Новый год или Первомай. Уже не за горами, а всё ещё не пришёл.  Теперь Эдик и сам употреблял эту фразу «не за горами»  и она ему очень нравилась, так как куда лучше звучала, чем допустим, «скоро» или  «рядом».   

Эдик вообще часто задумывался о звучании слов.  Например, оказывается, когда хочешь спросить о причине чего-то или узнать каким образом случилось   –  надо говорит «почему?», а не «зачем?» как говорят у них в Грузии. Об этом ему сказал новенький мальчик, который  вместе с мамой приехал в Хашури из Подмосковья и теперь учился в их классе. 

Объяснению предшествовал настоящий курьёз. Новенький мальчик предупредил учительницу, что завтра не придёт на занятия.
-Зачем? – спросила учительница.
Мальчик растерялся. Он никак не мог понять вопроса.
Учительница повторила.
-Зачем?
Мальчик молчал, соображая, что ответить, потом нерешительно произнёс:
- Затем.
- Зачем затем?
- Потому что.
- Зачем потому что?
Наконец мальчик сообразил, что от него требуется и ответил, что они с мамой поедут по делам в Тбилиси.
- Ну ладно, - сказала учительница, - езжайте. Хорошо, что предупредил.

Постепенно Эдик стал различать эти «почему?» и «зачем?». Вот,  допустим,  решил человек узнать из-за чего пошёл снег или дождь, но надо говорить «Почему пошёл дождь?», «Почему пошёл снег?»  и тогда сразу становится ясно – потому что плохая погода.  А если спросить «Зачем пошёл дождь?», «Зачем пошёл снег?», то ясно же, что не зачем! К чему он нужен! Хотя, впрочем, снег пусть идёт, снег – это красиво.  Да, снег…  жаль что он ненадолго выпадает и быстро тает. Но всё равно, зима уже. И Новый год не за горами.

Новый 1942 год они встретили вместе с мамой. У мамы как раз был выходной.  Эдик накануне выбрался в лес и принёс оттуда меленькую сосёнку. Совсем маленькую, на тумбочке умещалась.  Он вырезал из газетной бумаги  флажки, раскрасил их красками и нанизал на нитку. Получилась замечательная гирлянда. Мама достала коробку с ёлочными украшениями и они нарядили свою «ёлочку» в сказочное убранство. 

Мама наготовила лобио из фасоли, состряпала из кукурузной муки мчади, и даже хачапури испекла. Сколько  она заплатила на базаре за сыр,  Мария Эдику так и не сказала. А из остатков теста и изюма она  сделала сладкие назуки. Да ещё и вяленую хурму достала из подвала и чурчхелу! В результате стол просто ломился от угощения, конечно, не так  как до войны, но всё таки. 
.
Потом мама отправила Эдика звать в гости соседей.  Потому как, что за праздник без гостей!  И гости, те самые эвакуированные женщины с детьми,  которые проживали теперь в двух крайних половинках, пришли. Сначала они немного смущались, но потом освоились и за столом потекли разговоры,  а после и песни зазвучали. И даже почти не замечалось, что вместе с ними  нет папы и Степана.

Вот так они и встретили Новый год  А  затем снова потекли будни, полные тревог и надежды на лучшее.  Но ведь не только тревогами и надеждами жили дети. Если вечно тревожиться и надеяться можно и с ума сойти. А дети есть дети, они и  в лело играли, и войнушку,  и мяч гоняли как заправские футболисты,   даже дрались порой.

Учебный год близился к концу.  Уже вовсю  буйствовала весна.  И тут тоже было различие «зима буянит»,  а «весна буйствует».  Ну да ладно с ними, с тонкостями употребления.  Главное, что его понимали, когда он говорил по-русски. Во всяком случае, раненые солдаты в мамином госпитале, куда он порой забегал после школы, точно понимали. 

Первое мая нынче было грустным и Эдику даже не хотелось думать, что у него сегодня День рождения. А ведь ему уже исполнялось одиннадцать. Совсем большой парень! И он даже постарался об этом забыть. Но мама-то помнила.  И Первого мая он получил от неё замечательный подарок – новую матроску с настоящим флотским воротником. 

А  после полудня Эдика ждал сюрприз – мама  позвала в гости его друзей. Они сидели за накрытым столом,  уплетали мчади с айвовым джемом и запивали компотом из сухофруктов. Но самым вкусным было кизиловое варенье. Точнее даже не варенье, а то, что приготовила из него Мария.  Мама совершенно случайно обнаружила в кладовой пару банок этого варенья. Они затерялись на полке ещё с довоенных времён.  И вот совершенно кстати нашлись. Варенье за пару лет до того засахарилось, что каждая отдельная кизилинка покрылась густым слоем сахара.   Эдик попробовал и оценил. Мама  выложила кизилинки  на поднос, и поставила их на солнце. Они подсохли и подвялились, прям настоящие конфетки!  Правда конфетки с косточкой, но всё равно неимоверно вкусно. Кизиловый сироп тоже засахарился до густоты. Мария  толстым слоем размазала его по плоскому блюду и нарезала на квадратики. И тоже на солнце, вялиться.  В результате получился изумительный мармелад.   

А потом мальчишки играли,  веселились,  гоняли мяч.   День рождения удался на славу!   Всё ж таки мама, есть мама!

Наступило лето, а с ним и каникулы. Но это только считалось, что каникулы. В  июне дети работали на прополке в соседнем колхозе, потом всей школой собирали лекарственный травы, сушили и сдавали в аптеку. Собирали и сушили для солдат на фронте вишню и черешню. И металлолом собирали и бумагу.   Всё это называлось трудовой четвертью.  И только в июле наступили настоящие каникулы.

Эдик поехал в селение рядом с Хашури к пожилым родственникам с маминой стороны, погостил  с недельку у них, помог с прополкой фасоли и кукурузы и отправился к другим родственникам, они тоже были уже пожилыми и тоже нуждались в помощи.  Сыновья тех и других с прошлой осени сражались с фашистами.

 Но всё-таки каникулы есть каникулы. И вернувшись от родственников Эдик по полдня стал пропадать с мальчишками на реке. Воды  натаскает, карточки хлебные отоварит, дома немного приберёт и на речку.  А там уже друзья поджидают.  Такие же, как Эдик, лохматые,  с ободранными коленками и локтями. От  скудной пищи они были тощими и сухими как вобла. А от постоянного пребывания на солнце стали совсем коричневыми, только зубы блестели, да белки глаз. Накупаются до умопомрачения, а затем футбол гоняют или в лело играют. Здорово! Иногда кажется и не война вовсе. Вот только всё время есть хотелось и они постоянно жевали то незрелые яблоки, то айву, вяжущую язык, то дикие абрикосы,  то недоспевшие грецкие орехи.  От этих грецких орехов  руки и рты становились тёмными, как грязные, но зато орехи, даже не зрелые,  хорошо утоляли голод. 

Но больше всего им нравилось кино, и если получалось, то они тайком пробирались в летний кинотеатр, и смотрели всё подряд, и кинохронику, и фильмы. 
 
А ещё Эдик вместе с Резо и соседскими мальчишками, теми самыми, которые эвакуированные, частенько ходили в ближайшие леса за фундуком, кизилом, грушами-дичками и дикой сливой-ткемали.  Иногда даже им дикая айва попадалась. Сами плоды в это время были ещё незрелыми, но из сушёных листьев айвы получался отличный напиток, наподобие чая.  Всё что приносили,  дети  раскладывали  в своих дворах на солнечных участка и сушили на зиму.  Зимой всё это уйдёт за милую душу, в мирное-то время никто не отказывался от такой вкуснятины, а сейчас и подавно.
_____________
Словарик:
Лобио – грузинское блюдо из варной фасоли с раздробленными грецкими орехами и зёрнышками гранатов;
Мчади – лепёшка из кукурузной муки.



12. Битва за Кавказ


Сводки с фронтов становились всё тревожней и тревожней. Направлением главного удара гитлеровцев летом 1942 года стал  Кавказ. Фашистские  войска прорвали нашу линию обороны и  взяли Ростов-на-Дону. Дорога на Северный Кавказ и в Закавказье была открыта. 

Враг рвался на Кавказ, ведь там были месторождения нефти в Баку и в Грозном. И даже в Грузии нефть добывали, правда месторождения были небольшие, но всё таки… А кроме того в небольшом городке Тырныаузе  был вольфрамо-молибденовый комбинат, где перерабатывали  вольфрамовую и молибденовую руду и вырабатывали из неё  необходимый для строительства самолётов вольфрам и молибден.  И в самой Грузии тоже были месторождения вольфрама и молибдена. Да ещё и марганец  в Грузии добывали, так нужный и в производстве стали и в медицине.  Так что очень нужны были Гитлеру и Кавказские горы,  и Закавказье. Спал и видел, что завоюет.

Враг подходил к Кавказу всё ближе и ближе.  И вот   25 июля 1942 г. фашисты вторглись в предгорья Кавказа и началась Кавказская битва.  А потом фашисты прорвались к перевалам, а прямо за перевалами уже Грузия. Некоторые говорили, ничего страшного, мы в тылу. А какой там тыл если в некоторых места от начала перевала до Грузии всего семнадцать километров.  Хорошо что хоть до Хашури от ближайшего  перевала далековато – двести километров. Но  с другой стороны это всего три-четыре часа езды, расстояние что ли? Да ещё миллионная турецкая армия на юге, у самой грузинской границы, вот-вот перейдёт в наступление, чтобы  соединиться с немецкими  войсками. Так что, как не крути, Грузия совсем даже не тыл, а прифронтовая территория и это Эдик понимал очень чётко.

Когда фашисты взяли Бгаларский перевал, то оказались уже в двадцати километрах от Гудауты. Прошагал четыре часа, а то и меньше  пешком и уже на абхазском побережье Грузии.  А если на танках и машинах, то за двадцать минут управятся. От этих мыслей становилось тревожно и сердце начинало колотиться так, как будто и не сердце совсем, а барабан, по  которому,  что есть силы  лупят барабанные палочки.

На Марухском, Клухорском, Санчарском перевалах шли кровопролитные бои. Перевалы по нескольку раз переходили из рук в руки.  Но всё-таки нашим удалось закрепиться на перевалах.

А через перевал Бечо  наши альпинисты перевели в Грузию полторы тысячи людей из маленького горного городка, где  был  комбинат перерабатывающий очень редкую, но необходимую для производства металла руду.  И люди не только перешли перевал вместе с маленькими детьми, но и перенесли на руках част руды с комбината и уже готовый металл. Целых 23 дня группа за группой шли эти полторы тысячи человек, но все перешли, ни один не погиб. А перевал очень высокий и сложный. А  это ведь были дети, женщины и старики, но они не только перешли по перевалу в Грузию, но и смогли они смогли перенести металл! 

Красноармейцы  через другой, ещё более трудный перевал Донгузорун тоже перенесли руду, большую её часть, а также  оборудование.  Да ещё тридцать тысяч голов скота перегнали! Всё  это  Эдику рассказала мама, а им об этом на политминутках говорили в госпитале. 

А потом вообще люди сказали, что фашисты уже на территории Грузии,  в районе Казбеги. И линия фронта проходит по Дарьяльскому ущелью.  Там, конечно, наши построили бетонные дзоты, но всё равно страшновато, фашистов много, вдруг они прорвут нашу оборону. 

Хорошо, что Эдик вооружён, у него есть старинная сабля, да ещё мамин дядя ещё давно-давно подарил папе ружьё с патронами. Но Чоджа не охотник и поэтому ружьё висело на стенке незаряженным, просто так, а патроны вообще были запрятаны подальше  в ящик комода. Теперь Эдик нашёл эти патроны, на всякий случай.  И саблю начистил. Конечно, с саблей на танки не попрёшь, но может быть танки через перевалы и не переберутся. 

Эдик хорошо умел стрелять. Ещё  год назад он подтвердил право на  значок  «Юный Ворошиловский стрелок», но этот значок выдавали с тринадцати лет,  поэтому самого значка  Эдик не получил, но зато получил грамоту за победу в соревновании по стрельбе, и тренер в школе сказал, что  Эдик  всё равно считается  юным Ворошиловским стрелком, хотя и без значка.

Учитель в школе объяснил, что когда фашисты заняли предгорья Кавказа, то Закавказье  оказалось отрезанным от советского тыла, транспортная связь с остальной страной прервалась. и теперь только от республик Закавказья зависит получат ли воины,  защищающие перевалы и кавказские горы,  всё необходимое для ведения боёв.  Связь с остальным Союзом сейчас только по Каспийскому морю через Баку и  Красноводск.

Ещё  учитель сказал, что  в горах Кавказа  даже один-единственный  снайпер может задержать целую дивизию. А генерал Нестор Лабадзе собрал снайперов в истребительные отряды, ух и задали же они жару фашистам!  Генерал Леселидзе  так организовал оборону перевалов и гор, что немцы надолго завязли  в этих местах, пытаясь выбить наши войска с перевалов.

И в конце учитель добавил, что в горах побеждают те, кто умеют хорошо ходить и  лазить по горам. И хотя у фашистов есть хорошо подготовленные горные стрелки и целая дивизия альпинистов, но у нас-то тоже есть альпинисты и горные стрелки, а ещё есть сваны – жители грузинских высокогорий, а сванские мужчины альпинисты от рождения.  И генерал Леселидзе поднял на защиту перевалов и гор всё мужское население Сванетии.

Мальчишки да и Эдик были уверены, что наши всё равно победят, должны победить, потому что Кавказ кроме всего прочего – это нефть, а значит бензин для самолётов, машин и танков, а попробуй-ка  сдвинуться с места  в танке  или в самолёте без бензина.  И как не рвись Гитлер к этой нефти – всё равно зубы пообломает о Кавкасиони.

___________
Словарик:
Кавкасиони – грузинское название Кавказских гор.


          
13. Бдительность никому не помешает


Про диверсантов ходили всякие слухи. Мол, они под видом обычных людей пробираются на военные объекты и взрывают их. И подмазываются к простачкам и пытаются выведать разные секреты, а вдруг кто-то проговорится, о какой-нибудь тайне. Или  втираются в доверие к детям,  и тоже всё выведывают и выведывают.

Вот и тётушка Лена писала, что Тбилиси лазутчики так и шастают по улицам. Да и перед каникулами их в школе предупреждали, что надо быть бдительными, потому что в Грузии ежедневно вылавливают по 100-200 диверсантов и лазутчиков.

Мальчишки наделали себе пугачей и на всякий случай всюду ходили с ними.
В конце августа Эдик и Резо возвращаясь из леса, встретили  на лугу  странного человека. Он был в защитных брюках и светлой рубашке. В руках он держал полевую сумку. На сумке, как на планшетке лежала тетрадь и человек в ней что-то старательно зарисовывал и записывал. Мальчишкам стало любопытно. Они подошли совсем близко и поздоровались по-грузински. Человек ответил им на русском, но с еле уловимым акцентом.

- Послушайте, мальчики,  вон там вдали Хашури? – спросил  человек.
- Да, Хашури, - ответил Эдик.
- А что вы делаете? – поинтересовался Резо.
- Я злаки ищу,  я  селекционер, семинолог,  чтобы вам было понятно – злаковед. 

- А тут много злаков? – спросил  Эдик.
- Много.
В это время Резо заглянул в тетрадку дядьки и вытаращил глаза.
Эдик это увидел и тоже заглянул. И оцепенел. Листочек был сплошь изрисован всякими схемами. Тут и дурочку понятно, что это план местности. А рядом со схемами цветочки, колосочки.

Дядька прошёл чуть дальше, а мальчишки немного отстали.
- Слушай, он злаки ищет,  а что это значит? Это значит,  он ищет злаков, зладеев по другому, которые вместе с ним в Грузию пробрались и теперь вредят.   Видишь, как он внимательно по сторонам смотрит. Выискивает гад, своих дружков. – прошептал Резо в страшном волнении. 

Эдик сначала удивился, почему Резо сказал «зладеев», а не «злодеев». А потом вдруг понял почему. Потому что злаки – это зладеи и есть! Эдик, конечно, знал, что злаки – это  зерновые растения. Но дядька-то совсем не злаки ищет. Злаки – это условное слово, для отвода глаз. Дядька  специально так говорит, чтобы никто ничего не понял и вконец запутался.  Очень уж подозрительный дядька. Вот чего он каждую травинку так внимательно разглядывает, колоски срывает и растирает в руках, а потом нюхает и на язык пробует. Но это для отвода глаз скорее всего. Не иначе что-то замышляет.  Самое главное, что он в тетради всё время что-то рисует и пишет,  наверняка план местности снимает,  дороги и тропинки зарисовывает и какими-то закорючками свои схемы помечает.  Чтоб по этим планам фашисты потом легко сюда проникли. Ну точно лазутчик. Вон один, тоже всё время учёным  прикидывался, всякие травинки, цветочки рисовал, бабочек, стрекозок зарисовывал,  а сам шпионом оказался, карты местности рисовал! Да такие точные!  Даже у наших таких карт нет! Целых сорок три прохода и перевала насчитали на его схемах. на картах. Сосед об этом своим домашним рассказывал, а он в военкомате работает, он знает, что говорит. А сынуля его  об этом мальчишкам с их улицы под большим секретом рассказал.

Эдик и Резо между собой сразу же стали называть дядьку «злаком».

- Ты видел, он в тетрадке схемы местности рисует, и цветочки и колоски зарисовывает –  тихим шёпотом сказал Эдик.
- Помощь нужна, - в ответ прошептал Резо, - нам одним с ним не справиться.
- Может быть попробуем? – спросил Эдик.
- Не-е! Он видишь какой большой! Без помощи никак.
Эдик  подумал-подумал и решил, что Резо прав.
- Тогда ты беги за помощью, - предложил Эдик
- Нет, ты беги. Ты выше меня. Бегаешь быстрее, ноги вон какие длинные! А я его забалтывать буду, чтоб никуда не удрал.

Эдик и правда был выше Резо и бегал быстрее. Он кивнул и помчался в сторону города.

Резо ходил за дядькой по пятам и засыпал его вопросами. Самое странное, дядька не отмахивался от Резо, а  обстоятельно отвечал.
- Зубы заговаривает! – думал Резо.
- Какой любознательный мальчик! – думал человек с полевой сумкой.

Ни Эдика, ни красноармейцев видно не было. И Резо понял, что ждать дальше некуда. Или  Эдик бежал так быстро, что упал и сломал ногу,  и сейчас героически ползёт, превозмогая боль, чтобы предупредить наших. Или  его поймал второй «злак» и сейчас пытает.

А «злак» между тем двигался  дальше и Резо показалось, что шпион намерен пуститься в бега.
- Ну нет,- подумал Резо, - просто так ты не уйдёшь, подлый «злак»!

Резо выхватил из-за пазухи свой пугач, направил его на шпиона и закричал: «Руки вверх! Вы арестованы! Предупреждаю, что стреляю без предупреждения!»

Выкрикнул таким грозным голосом, что остался собой доволен. Вон как он шпиона пуганул своим пугачом! Сейчас точно сдастся!  Но дядька удивлённо оглянулся и спросил:  «Мальчик, ты чего?»

А Эдик тем временем добежал до ближайшего патруля и закричал во весь голос:
- Дяденьки военные! Дяденьки военные! Мы «злака» поймали! Там сейчас Резо за ним следит!
- Какого злака, мальчик?
- Ну шпиона!  Он  других «злаков» ищет, тоже шпионов!
Солдаты переглянулись. Уж очень сильно был взбудоражен мальчишка. Может быть действительно кто-то подозрительный. И они двинулись за Эдиком.

Шпион и не думал никуда бежать.  Он присел на свой валяющийся рядом вещмешок.
- И долго ты думаешь меня так держать?
- Пока наши не придут, - буркнул Резо.
-  А-а, вот в чём дело! Ты думаешь,  что я  шпион! -засмеялся дядька, - ну что ж, подождём наших!
- Ага,  «наших», как бы не так!  Ещё посмотрим о каких это «наших» говорит этот шпион, - подумал Резо и очень разозлился на дядьку.

- Может  быть перекусим? – спросил через некоторое время шпион, - у меня хачапури есть и томаты, и яблоки.
- Ну точно отравить хочет! – подумал Резо, но вслух ничего не сказал, а лишь отрицательно помотал головой. При этом мальчишка не переставал держать пугач направленным на шпиона.

- Ну, как хочешь, - вздохнул  шпион, - тогда и я не буду.

Шпион откинулся назад и прикрыл глаза. И кажется даже задремал. Или делал вид. Но Резо-то знал, что шпион прикидывается, а просто  ждёт, когда внимание  Резо ослабнет и он опустит пугач.  Ну уж нет! Резо не такой простачок!  И мальчишка не спускал со шпиона глаз.

А Эдик с подмогой всё не шёл и не шёл. У Резо уже рука затекла держать тяжёлый пугач.  Но, что делать, приходилось из последних сил.  И ноги устали, и страшно захотелось сесть. И пить тоже хотелось. Но Резо терпел.

А шпион словно прочитал его мысли.
- Может быть ты пить хочешь?
- Издевается, гад! – подумал Резо и мотнул головой, мол, отстань со своим питьём.
- Ну как хочешь, - снова вздохнул дядька, - а я вот бы попил, но ты ведь не разрешишь в рюкзак залезть…

Резо отрывисто произнёс: «Нет!»  и подумал, что разреши тебе в рюкзак, а ты какую-нибудь железяку вытащишь и по башке мне шарахнешь. Ага-ага! Нашёл дурочка!

И вдруг как из-под земли выросли солдаты. Наши! А с ними и Эдик!

Дядьку окружили он достал документы и протянул старшему по званию.
При этом он представился:
- Самарский Всеволод Сергеевич, селекционер, сотрудник института растениеводства. Эвакуирован из Ленинграда, в данный момент работаю в Грузинском сельскохозяйственном институте и занимаюсь изучением диких злаковых.

Документы  проверили. Вроде бы всё в порядке, но на всякий случай дядьку препроводили куда  надо. 

В итоге со «шпионом» разобрались.  Он  на самом деле оказался учёным-селекционером,  изучал дикие злаки для улучшения урожайности культурных зерновых.  Он был одним из ведущих учёных. И  у него была бронь от армии, потому  как  в правительстве считали, что в тылу  своими исследованиями он принесёт больше пользы, чем на фронте.  А  то, что небольшой акцент, так это у него  миндалины удалили и что-то там неправильно сделали. И с тех пор он немного не так звуки произносил.

Всеволод Сергеевич  даже не обиделся на мальчишек. На следующий день он пришёл к  Эдику домой.  В руках у него была громадная сумка.
- Ну здравствуй, Эдуард Сергеевич! Привет, тёзка по отчеству! – сказал  учёный и пожал Эдику руку. И попросил позвать Резо.

 Мама как раз была на выходном. Она  немного удивилась визиту, но пригласила гостя в дом. 

Когда мальчишки прибежали Всеволод Сергеевич раскрыл сумку и выложил на стол огромный арбузище.

-Вот, скороспелый. Селекционный, из соседнего подшефного совхоза. Должен быть спелым и сладким!

Все сели за стол. Арбуз разрезали. Он действительно оказался спелым и очень сладким.  Прям арбузный сахар! 

Они ели арбуз и Всеволод  Сергеевич смеясь рассказывал маме историю его ареста бдительными  юными «энкэвэдэшниками». Именно так он их и назвал.  А Эдика ещё величал тёзкой по отчеству.

Мария слушала, улыбалась и покачивала головой.

Перед уходом учёный ещё раз пожал мальчишкам руки, потрепал их по макушкам и улыбаясь сказал:
- Молодчины! Бдительность никому не помешает!
 


14. Мама


Пробежало лето. Начался учебный год, полный тревог и волнений. В разгар Кавказской битвы, в один  из дней сентября Эдик нашёл в почтовом ящике письмо. Нет, не треугольничек.  Казённый конверт. В нём лежал листочек. Когда Эдик взял листок в руки у него защемило сердце. Это была похоронка. На Степана.  В похоронке говорилось, что Степан пал смертью храбрых при обороне Северного Кавказа.

Теперь у Эдика был свой, особый счёт к фашистам. 

Наступила зима. Шёл декабрь сорок второго.  До Нового года было ещё далековато, целых три недели. Но Эдик  так ждал этот праздник и частенько думал, что нынче надо будет снова поставить ёлку.  И может быть, на тридцать первое декабря у мамы выпадет выходной и они встретят Новый год вместе, как в прошлый раз. Лишь бы только мама не разболелась. Хотя, с другой стороны, может быть и не надо ёлочку, какой уж тут праздник, ведь у них траур по дяде Степану.

В последнее время Мария чувствовала себя нехорошо. У ней часто прихватывало сердце и она  пила сердечные капли. Они теперь постоянно стояли на столике рядом с её кроватью и ещё одну бутылочку с каплями мама носила с собой в сумке.  Ей становилось всё тяжелее и тяжелее ходить на дежурства в госпиталь в такую даль, аж до Сурами и терять на дорогу по полтора часа вперёд и столько же обратно.

Но мама упорно ходила на работу.  Она даже представит не могла, что может не выйти на смену. А порой даже и в сверхурочную оставалась. Хотя всё чаще подумывала о том,  а не снять ли ей в Сурами комнатку, где бы они поселились с Эдиком, и даже сказала сыну об этом. И Эдик подумал, что так будет лучше.  Подумаешь до школы дальше, он что добежать не может что ли, не маленький ведь уже. Ему бегом полчаса и на месте!

Мария очень тяжело пережила весть о гибели Степана.  Она сначала даже не хотела сообщать об этом Серго, зная, как это сразит мужа. Но потом всё-таки написала.

Мама даже внешне изменилась. Раньше  она была высокой, статной, смуглой и черноволосой с кое-где пробивающейся лёгкой благородной сединой.  С величественной осанкой и поступью. С тонкими красивыми  и немного строгими чертами лица. Все вокруг всегда говорили, что она истинная красавица. А сейчас словно бы ростом уменьшилась, стала сутулиться.  В  волосах  седины прибавилось во много раз, а лицо стало очень бледным. Только черты лица остались прежними, такими же красивыми и строгими.

Госпиталь, в котором работала мама теперь считался не тыловым, а прифронтовым, потому что шла битва за Кавказ и развернулась она совсем рядом с Грузией, за перевалами Кавказского хребта. А работали в госпитале сейчас только одни женщины. Все мужчины-медики ушли на фронт.
 
Мама всей душой переживала  за каждого раненого. И за папу, конечно.
В один из дней мама вдруг не пришла со смены домой. Эдик поначалу заволновался, но потом подумал, что она  осталась на свехурочную  и успокоился. 

Утром раздался  стук в дверь.  Эдик открыл и испугался. На пороге стояла врач маминого отделения и одна из медсестёр.  Медсестра сделал шаг к Эдику, обняла  и прижала к себе.  А врач произнесла: «Эдик, крепись».

 Сначала он подумал, что что-то с папой. «Хорошо, чтобы только ранили, только ранили! Чтобы живой!» - частым молоточком застучало у него в голове.

 Но словно сквозь туман до него донеслось: «Твоя мама…»


            
15. Скажите, кто не терял?


Врач сказала, что у мамы взорвалось сердце от постоянных переживаний за раненых, за погибших и  за папу.  Оказалось, что у мамы был порок сердца и её совершенно нельзя было так много работать физически и волноваться нельзя. А она  ещё и на свехурочные оставалась. Эдик ничего не знал об её больном сердце, она виду не подавала, и никогда не говорила об этом, и не жаловалось. Выпьет какие-то лекарства  и всё.  Ну иногда к врачу сходит. А оно… вот оно что – сердце больное. И если бы не война… она бы так сильно не волновалась и физически бы столько не работала.  Ах, если бы не война.

Эдик проплакал несколько суток.  Потом слёз уже не было. У  него плакала душа.  Теперь у него стало два особых счёта к фашистам. Даже три, потому что ещё Венедиктыч.

Но надо было продолжать жить и ждать папу с фронта. Обязательно ждать!
Сильно ждать и тогда папа непременно вернётся. Мама об этом не раз говорила. Да и по радио  постоянно стихотворение передают «Жди меня». И даже в фильме песню такую поют.  Значит это правда, что надо ждать сильно-сильно. И Эдик ждал.

После похорон Марии  Эдика хотели забрать в деревню родственники. Из одной деревни, из второй, из третей. И тётя Лена с дядей Вано хотели забрать. И соседи по дому звали к себе жить, и соседи по улице, и мама Резо, и мама братьев-забияк. Но Эдик от всех приглашений отказался. Нет, он будет жить дома.

- Как же я уеду? – говорил он, - а письма от папы?
- Ты напишешь ему новый адрес и он будет присылать письма туда.
- А вдруг,  пока моё письмо идёт, у папы сменится номер полевой почты? И  папа письма не получит.  И  мы потеряемся.
- Соседи будут забирать письма и пересылать тебе.
- А вдруг письмо потеряется в дороге? Нет, я никуда не поеду.
- Тебя заберут в детдом.
- Я сбегу.
- Тебя снова заберут.
- А я снова сбегу!

В конце концов, родня выложила на стол деньги ему на прожитьё  и Эдик остался дома. Он  ходил в школу, просиживал уроки и шёл домой. Но сначала непременно оправлялся на кладбище. А потом уже добирался до дома и сразу заваливался спать.   Резо, видимо, рассказал об этом  своей маме, потому что она пришла и сказала: «Собирайся будешь жить у нас!»  Но Эдик упёрся.  И тогда она взяла с него слово, что он не будет заходит на кладбище каждый день.  И Эдик пообещал.

Но постепенно мальчишка всё же приходил в себя.  Он стал интересоваться школьными делами, а после школы  всё больше времени проводил у Резо. Домой приходил только ночевать.  И даже перестал топить печку, спал прямо в верней одежке, укрывшись кучей одеял  и старой буркой. Ничего не делал, только хлебные карточки и отоваривал.

Эдик даже не заметил как наступил и прошёл Новый год. Эта зима сорок третьего тоже была холодной и ветреной.  Эдику было так тоскливо в пустом доме.  Сидеть и знать, что его  Марии, его любимой мамы больше нет, что она не придёт. Никогда.

В начале января ему приснилась мама и сказала: «Нельзя так, Эдик! Ты  совсем забросил наш дом! И он стоит нетопленный и немытый,  как круглый сирота.
И ещё, пообещай мне, что когда тебе будет совсем тяжко – ты уйдёшь жить к родственникам.  Не надо их обижать отказом».

Когда Эдик проснулся, сердце у него бешено колотилось.  Первым делом он бросился топить печку.  Затем прибрал в доме и протёр окна.  И ему  даже показалось, что старый дом улыбнулся.

Он отправился за хлебом, но когда подошла его очередь,  с ужасом обнаружил, что карточек нет. Мальчишка в растерянности рыскал по карманом, но везде было пусто. Без карточек хлеба ему, конечно, не дали.  Но продавец сказал: «Ищи!  Может быть найдёшь. Многие теряли. Скажите, кто не терял?» В толпе раздалось: «Теряли, теряли. Тебе, мальчик, надо идти в ОРС. Может быть и восстановят, хотя обычно не восстанавливают».

Эдик трижды приходил в ОРС, но всякий  раз двери были закрыты на замок. И Эдик перестал ходить. Он немножечко знал сапожное дело, самую малость. В своё время дядя Степан смеха ради научил его пришивать заплатки и наколачивать набойки. А потом в полу шутку полу серьёз добавил, что вдруг пригодится. И ведь он оказался прав. И Эдик решил попробовать. Он вырвал из тетрадки листочки  и написал объявления, что вновь открыта сапожная мастерская по адресу Почтовая, 14. И развесил объявления на видных местах. 

Эдик перетащил наверх, в комнаты,  сапожные инструменты и низенький столик отца, запас кож, подошв и набоек. И  стал ждать заказчиков. И ведь заказчики пришли. Они помнили прекрасных мастеров артели «Красный обувщик».  Каково же было их удивление, когда они увидели мальчика, прибивающего подмётки на башмаки. Это были старые башмаки Эдика, именно на них он и тренировался.

С первым заказом, поменять подмётки,  Эдик справился.  И на полученные деньги купил на базаре хлеба. А затем появились следующие заказы. И Эдик приободрился. Теперь  у него были деньги на хлеб, а в кладовой запас хурмы и грецких орехов. Этим он и спасался.  А некоторые заказчики расплачивались продуктами, кто фасолью, кто кукурузной мукой, тоже неплохо. И лобио можно сварить, и мчади состряпать, хорошо, что мама его этому научила.  А однажды какой-то дяденька даже кусочек сыра принёс!

Но в один из дней всё закончилось. Он ушёл на базар за хлебом, а когда вернулся, то обнаружил дома полный кавардак. Замок в дверях был раскурочен, одно из окон выбито, но главное – пропали  сапожные инструменты, и кожа, и подмётки, и набойки, и дратва, в общем всё.  Мальчишка бухнулся на кушетку и расплакался от бессилия и обиды.  Потом он вспомнил мамины слова: «Если будет совсем тяжко – иди к родне».

Эдик собрал котомку и ушёл к родне.



16.Родные люди


Сначала Эдик  направился в самое ближнее селение,  к маминому дяде Нодару.  А Эдику он, стало быть, приходился дедом. Нодар  уже был седым стариком, да и его  жена ему под стать.  Оба их сына воевали.  Старики приняли  Эдика с радостью. Выслушали о его житье-бытье без мамы и старый Нодар попенял мальчику, что тот сразу же не послушал его и не пошёл жить к ним.
 - Да ладно тебе, старый, - оборвала деда Нодара бабушка Сесилия, - ведь пришёл же, и хорошо!

По мере сил Эдик помогал старикам – дров принесёт, воды натаскает, куриц покормит,  поможет дедушке Нодару мешок кукурузы на мельницу утащить, а обратно кукурузную муку принести.  Козе сена набросает,   в хлеву почистит.  Молока коза давала мало, и шло оно на приготовление сыра.  Бабушка  подкопит молока, сквасит и  сыр сделает. А сыр, когда мяса нет – первое дело.  И хачапури с ним, и просто так,  с лобио или с мамалыгой, тоже вкусно. Да, маловато надаивалось, но бабушка Сесилия умудрялась каждый раз выделить Эдику стаканчик свежего козьего молока.

Мальчику хорошо у них было, душевно. Родной  дом, иначе не скажешь. Но Эдик понимал, что старики отдают ему самое последнее. А чувствовать себя лишним ртом  мальчик не хотел.  Примерно через неделю-две он сказал Нодару и Сесилии, что хочет проведывать ещё одних родственников, живущий в соседней деревне. Сначала старики его отговаривали, мол куда он пойдёт один, зима, холодно, ветра страшенные.  Но в конце концов Эдику удалось их уломать.  Ему положили в котомку еды на дорогу и гостинцев родне,  и Эдик отправился ко второму маминому дяде Николозу.

Второй мамин дядюшка был ещё старее, точнее он был даже не дядюшкой, а двоюродным дедом.  А Эдику приходился прадедом. Это был крепкий сухой старик, у которого  в его восемьдесят лет ещё  хватало силы худо-бедно управляться с хозяйством.  Здесь его тоже приняли  с распростёртыми объятьями. И также как бабушка Сесиль,  жена деда Николоза бабушка  Нино старалась  дать Эдику всё самое лучшее.  Эдик тоже помогал как мог, как умел.

Старики были довольны.  И ему самому было спокойно и хорошо. Родные люди. Что  ни говори,  родная кровь – это родная кровь.  Но Эдик чувствовал, что они тянут его из последних сил. И мальчик решил отправиться дальше. Он ведь не нахлебник. Повторилась та же история, как и у Нодара с Сесилией. Не отпускали, но уломал.  И снова отправился в путь с провиантом и гостинцами.

На это раз дорога вела его к маминой двоюродной сестре тёте Кето.  Он несколько раз  бывал с родителями в гостях у Кето.  Но тогда они ездили на поезде, а сейчас Эдику пришлось идти пешком.

Самый короткий путь до деревни, где жила тётя Кето  был  по железнодорожному полотну. И к тому же самый надёжный, уж точно не собьёшься с дороги.  Сначала Эдик шёл довольно ходко. Но  шагать по шпалам было  тяжеловато,  и мальчишка стал  уставать. Он шёл уже не так бодро.   

Немного погодя  Эдика нагнали четверо парнишек немного старше его.   Они пробирались в сторону Гори и оказались попутчиками Эдику.  Дальше мальчишки пошли вместе. И тут им повезло. На одном из разъездов, когда проходящий в сторону Гори товарняк сделал маленькую остановку,  мальчишкам удалось взобраться на платформу. Некоторое время спустя они были в Гори. Страшно хотелось есть. Эдик вытащил свои припасы. Но много ли этого для пятерых голодных ртов! И они отправились на базар.

Народу на базаре было не так уж и много. Примерно одинаково, что покупателей, что торговцев.  В основном торговали  сушёной хурмой, чурчхелой,  изюмом, сухофруктами, кукурузой и кукурузной мукой,  грецкими орехами, хлебом и сыром.   Торговцами были крестьяне из ближайших деревень, пожилые мужчины, женщины и подростки.
-  Деньги же нужны, - сказал Эдик мальчишкам, - у меня, ребята, нет ни копейки.
- Не бойся! Еда будет, - заверили его.

Они разделились на две группы и пошли в разные стороны базара.  Один из мальчишек  их группы подходил к прилавку и деловито приценивался. Второй стоял рядом и рассматривал товар.  Тот, который приценивался, брал  товар в руки, вертел затем брал другой,  говоря, что мол лучше выберет этот.  Потом  начинал искать по карманам деньги, извинялся, говорил, что забыл дома, а может быть вообще  потерял и они отходили от прилавка.

Неожиданно  Эдик заметил, что второй мальчишка, в тот момент когда первый разговаривал с продавцом, вертел большую хурму в руках. Вертел-вертел, потом вроде бы положил её обратно на прилавок, и вдруг оказалось, что засовывает эту хурму в карман. Эдик даже глаза вытаращил.  Потом ему стало очень стыдно и он отошёл в сторону.  Стоял и не знал, что делать, и мальчишек голодных было жаль.  И крестьян тоже, он ведь не раз видел,  как даётся им урожай.

Подбежали  мальчишки, хвастаясь приоткрыли котомку, там на дне лежало несколько штук вяленой хурмы,  маленький круглый хлебец и кусок сыра.
- Живём! – весело сказал один из них, - да ещё те, что-нибудь принесут. Но не успел он договорить, как раздался истошный крик:  «Воры! Воры!»

- Беги! – крикнул Эдику второй мальчишка и вместе с приятелем бросился наутёк. И Эдик тоже рванул с базара. Он бежал и ему казалось, что  погоня мчит за ним  по пятам. Наконец мальчик оказался за городом.  И тут ему повезло,  по дороге проезжала арба заряжённая волом.

- Дяденька! Дяденька! Как добраться до  Карели? - закричал  Эдик.               
- Садись! Я в Карели, - сказал человек.

Эдик уже однажды путешествовал на арбе и у него остались самые хорошие воспоминания.  И сейчас он проворно залез в повозку, и они двинулись вперёд. Вол шёл не спеша. И Эдик мог хорошо разглядеть окрестные пейзажи.

Так Эдик добрался до деревни, где жила двоюродная сестра мамы тётя Кэто. Когда тётя Кэто увидела Эдика на пороге она всплеснула руками  и  сказала:               
-  Ну, наконец-то!               
И бросилась обнимать Эдика и уцеловывать.
-О, шени чири мэ, - приговаривала тётя Кето, - где же ты так долго был, сынок?

________
Словарик:
Шени чири мэ - твои беды мне.



17.У тёти Кето


У тёти Кэто было трое детей, все младше  Эдика.  И все девчонки.  Муж тёти Кэто  ещё с осени сорок первого был на фронте. И она одна управлялась с хозяйством. Да ещё на ферме дояркой работала.  Ни свет- ни заря убежит на утреннюю дойку. А после дойки остаётся на ферме с телятами управляться. Потом дневная дойка. После неё домой прибежит, по хозяйству чего-то поделает и снова на ферму,  вечерняя дойка, как её пропустишь. А от маленьких девчонок какая помощь? Разве, что только самая старшая Нуца.  Она и в доме приберёт,  и обед немудрёный сготовит, и за маленькими сёстрами посмотрит.

Теперь всеми мужскими делами занимался Эдик. Дров  нарубит, печь затопит, воды принесёт, в хлеву почистит,  овечке корма даст. Тётя Кето нарадоваться на него не могла.
- Какой у меня теперь помощник! – говорила она женщинам на ферме, - золото-ребёнок!               
-Это сынок Марии? – спрашивали её.               
- Да, Марии, Царствие ей небесное! Хорошего сына воспитала.

По деревне упорно ходили слухи, что здесь завёлся некто нечистый на руку.  То козу у людей выдоит, то корову, то курица пропадёт, то из кладовой кукурузу или фасоль утащит. Слухи-то ходили, а поймать никого не могли. И время когда он, а скорее всего даже они,  придут и к кому придут не предугадать было. Кражи происходили то днём, то ночью, поди-ка вычисли.

В один из дней тётя Кэто подменилась на ферме с другой дояркой и собралась по делам в город. Нуцу и Эдика она решила взять с собой. Двух младших Кето отвела к родственнице мужа, а с Нуцей и Эдиком  пошла по дороге в сторону города.  При выходе из деревни их нагнал колхозный газик. В нём сидели шофёр и три женщины – председатель  колхоза и  двое бригадиров  направлялись в районный центр.

В машине было единственное  свободное место.  Поэтому на ходу всё переиграли и  Кето поехала  одна. А  ребятишки отправились домой.  Дети, конечно, немного расстроились, но они прекрасно понимали, что Кето сэкономит уйму времени, уехав в райцентр на машине. Они пошли домой, но решили идти не по деревне,  а короткой дорогой, через пригорок  сразу к огороду, а там через плетень и уже дома.

Накануне очень дымила печь, еле-еле смогли её растопить. Тётя Кето сказала, что скорее всего надо чистить дымоход от сажи и копоти. Вот  Эдик с  Нуцей и  решили его почистить.  А надо сказать, что печка в доме у тёти Кето была вовсе не буржуйка, а настоящая каменная – пристроенный  к стене очаг-камин  с широким дымоходом.

Дети, само собой, не знали как чистят печи-камины. Но решили, что надо взять веник и скребок, залезть по верёвке внутрь дымохода и соскрести копоть со стенок. Так они и сделали. Залезли на крышу, привязали к трубе верёвку и спустили в дымоход. Затем по этой верёвке спустились в дымоход сами. Дети были худенькие, тонкие, а дымоход широкий, так что они свободно в нём уместились и немедленно стали соскребать сажу со  стенок. Конечно  в дымоходе было душно, пахло гарью и они время от времени  спускались по верёвке вниз, спрыгивали  в топку, выбегали на улицу, отдыхивались и вновь по верёвке спускались в трубу.  Дело помаленьку двигалось. И дети уже представляли, как обрадуется Кето.

В какой-то момент дверь в дом приоткрылась,  и в комнату крадучись пробрались две фигуры.  Одна из фигур  открыла ларь к котором хранились фасоль и кукуруза и стала выгребать их в мешок. Другая фигура рылась  на полках платяного шкафа.

И вдруг из камина  выскочили два чёртика. Худые, небольшого росточка, чернющие с головы  до  ног.  У  одного из чёртиков торчали в разные стороны два  рога, а у другого рожки, видимо, были маленькие и затерялись среди  всклокоченных волос.
Фигуры вначале оторопели, они словно приросли к полу.

 Чёртики уставились на них и один из чёртиков писклявым голосом  произнёс:  «Гости!» и двинулся в сторону фигур.

Фигуры  издали дикий умопомрачительный рёв, огласивший всю округу и плавно перешедший в нескончаемый визг.  Запинаясь за собственные ноги фигуры ринулись к выходу и стали ломиться в дверь, но та  не поддавалась. Фигуры охватила паника.  К тому моменту как к дому Кето сбежались люди  фигуры с отчаянными воплями ломились в дверь, но дверь прочно держала оборону.  Фигуры что есть силы  бухались в неё с разбегу, но только поотшибали себе бока и плечи.

А дверь, надо сказать,  была толстенная, дубовая и очень прочная.  Она сама словно нокаутировала долбящихся в неё. Стукоток  стоял страшенный, но всё без толку, дверь проявила стоический характер и чудеса героизма! Фигуры поняли, что в яростной схватке «они и дверь» победа осталась за дверью и  стали метаться по дому в поисках другого выхода. Наконец они сообразили, как ещё можно выбраться из ловушки и вывалились друг за другом в разбитое окно.

И вот что интересно испугаться-то испугались до умопомрачения, а вот мешки с награбленным из рук не выпустили. На этом-то и погорели.  У одной из фигур в мешке оказалось ожерелье из  бирюзовых бусин, старинный перстень и кусок ткани.  Все  тотчас узнали ожерелье и перстень тёти Кето,  которые до войны она  носила по большим праздникам.

Так совершенно случайно были пойманы воры, несколько месяцев обворовывающие своих односельчан. Ими оказались два брата-пьяницы, которым каким-то образом удалось не попасть в армию.

Чего же они так напугались воры объяснить не смогли, а только не переставая кричали «Черти! Черти! Черти!»   Воров увели и местный участковый запер их до приезда милиции. Позже, когда у них дома провели  обыск, то  обнаружили много чего краденого.  Хозяева этих вещей, конечно  же,  тот час опознали свои вещи.

Старшие ребята, комсорг  колхоза и трое представителей комсомольской ячейки,  подошли к дверям толкнули их внутрь и двери распахнулись.
- Так вот оно что, двери-то вовнутрь открываются, а они  в них ломились! – сказал один из комсомольцев.

Когда комсомольцы вошли в дом Кето, они увидели двух чумазых ребятишек, мальчика и девочку, которые старались под рукомойником отмыться от сажи и копоти.  У девочки  две тугие закопчённые косички торчали кверху,  как рожки.  И комсомольцы поняли всё.
- Печку чистили? – засмеялась комсорг.               
- Ага! – ответили Эдик с Нуцей.

Со словами «А вот и наши чёртики» комсомольцы вывели ребятишек на крыльцо. И тогда грохнул дикий хохот.

Потом люди ещё долго судачили  о  проделках воров и все пришли к единодушному мнению, что ворюги выслеживали кого нет дома, и тогда шли воровать.  А по ночам орудовали в хлевах тех, у кого не было собак. Вот и оставались непойманными. Вечером, когда Кэто вернулась из города и шла по деревенской улице домой, каждый встречный считал своим долгом рассказать ей эту историю. Причём в лицах и красках.

Через несколько дней Эдик сказал тёте Кето, что хочет вернуться в Хашури, потому что вдруг пришло письмо от папы. Тётя Кето, конечно, расстроилась, но отпустила мальчика домой, при этом взяв слово, что если ему будет трудно, то он обязательно к ним приедет. Они его всегда очень ждут.



18. Военный воспитанник


Эдик вернулся в Хашури. В доме было также пустынно и одиноко. Неожиданно для себя в почтовом ящике он нашёл письмо от папы.  Папа писал о  своих делах, спрашивал как они живут и как здоровье у мамы. И Эдик понял, что папа ещё ничего не знает. Получается, когда папа писал своё письмо – письма  с горестной вестью он  ещё не получил. Мальчик посмотрел на штемпель, треугольничек был отправлен через три дня после того как… Сейчас-то наверное уже знает, получил наверное письмо. Ведь почти два месяца прошло.

Эдику вдруг до жути захотелось увидеть папу, прижаться к нему и стоять так долго-долго.  И Эдик решил, что надо ехать на фронт, разыскать папу. Он не долго думая собрал котомку.  Хлеба не было, но он сунул в неё сушёной хурмы и грецких орехов. Как-нибудь до фронта дотянет. Тем более, тут не далеко.  Оказывается, папина дивизия защищает перевал.

Конечно на каком из перевалов папа точно Эдик не знал, но всё равно решил непременно его найти.  Всю местность обойдёт, но всё равно отыщет.  Он решил доехать до Зестафони, оттуда пойти в сторону гор.

Эдик  отправился на вокзал. Вокзал охранялся. Но ведь не даром Эдик жил рядом, он знал все ходы-выходы. Эдик пробрался на вокзал и притаился за железнодорожной будкой.  И увидел… Настоящий бронепоезд! Было понятно, что бронепоезд отправляется на фронт.  «Вот бы попасть в него!» - размечтался Эдик.  Но куда там! Бронепоезд тщательно охраняли. Да и потом, он же собрался разыскать папу.
Эдик заприметил эшелон, который явно направлялся на фронт.  На платформах укрытых брезентом стояли орудия, судя по очертаниям сквозь брезент – пушки. Да и паровоз был прикреплён по левую руку от состава, то есть с западной стороны. Значит, точно на фронт.   

Мальчишка выждал момент и пока рядом не было патруля, забрался в одну из телушек эшелона. В теплушке находились какие-то ящики, укрытые брезентом. Эдик забился в уголок и стал ждать,  когда эшелон тронется.  И дождался.

Двери теплушки раскрылись и показался патруль.  Эдику приказали сойти на перрон.  Его спросили кто он, откуда, зачем забрался в военный объект. И Эдик всё начистоту рассказал. Командир патруля сказал: «Иди домой, парень. Наши выбили фашистов с перевалов и с Кавказских гор вышвырнули. Так что папа твой теперь уже в другом месте воевать будет».
- Правда?               
- Да, сейчас только что по радио передали. Всё, домой иди.

Не успел Эдик добежать до дома, как страшный грохот потряс округу. На вокзале взрывались вагоны.  В небо взмыли огромные чёрные клубы дыма и  по этому чёрному небу алыми языками трепыхалось пламя.  Взлетали  в воздух обломки, и кругом витал удушливы запах гари. Эдик бросился обратно к вокзалу. Навстречу ему быстрым шагом прошёл военный.  И вдруг Эдик вспомнил, что видел его около эшелона.

На вокзале всё было оцеплено солдатами, на перрон не пробиться.  Оцепление, солдаты с собаками, патрули.  Эдик подошёл к одному из солдат и подёргал сзади за рукав. Солдат  обернулся, это был тот самый командир патруля, что выпроводил мальчишку с вокзала.   Командир патруля тоже узнал Эдика.
- Ну, парень, ты и везунчик!  Взорвался ведь тот самый состав, в котором ты прятался, причём соседний вагон. Диверсия.

И Эдик вдруг понял, кто тот дядька в военной форме.
- Дяденька командир, а я видел диверсанта. Он у эшелона был,  когда я прятался в теплушку. А после взрыва вон туда пошёл.
И Эдик указал направление.
- Какой он?               
- В военной форме. Высокий, худой, с усами. Нос немного набок.  На верблюда похож. И лицо вот такое, - Эдик скорчил гримасу, стараясь передать выражение лица подозрительного дядьки.

Командир патруля и ещё несколько солдат сразу же бросились в указанном направлении.

И лишь когда Эдик очутился дома – ему стало по-настоящему страшно. Если бы патруль его не нашёл, он бы точно взлетел на воздух вместе с эшелоном.

Утром сквозь сон он услышал тихие голоса. По дому кто-то ходил и разговаривал.  Эдик приоткрыл один глаз. Две фигуры в форме. И голос. Такой знакомый, такой родной! Эдик распахнул глаза.  И громкое радостное «Чоджа!»  рвануло во все стороны, похлеще вчерашнего взрыва.  Перед ним стоял улыбающийся папа. А рядом… тот самый командир патруля. Оказывается, они с папой были знакомы.
- Ну парень, - сказал командир, - ну и глаз у тебя, всё точнёхонько расписал. Поймали мы того. Он ведь и в самом деле диверсантом оказался. Тем самым, взрывальщиком.

Папа рассказал Эдику, что его дивизию после упорных боёв за Кавказ отправили на отдых. Сейчас они в Тбилиси. Дивизию переформировывают, в связи с большими потерями.  И папа забирает Эдика с собой. Эдика берут воспитанником, но только на время, пока дивизия формируется.  А потом они на фронт, а Эдика или в детдом, или к родне.  Эдик был согласен на всё, хотя втайне подумал, что может быть всё-таки получится уговорить командиров, чтобы его тоже взяли на фронт.

Кроме Эдика в дивизии оказалось ещё два мальчика.  Один ровесник Эдика, а второй года на два постарше.  Они были сыновьями погибших бойцов этой дивизии и оказались круглыми сиротами, к тому же ни бабушек, ни дедушек, ни других родственников.  Когда дивизию откомандировали на переформирование в Тбилиси, мальчиков нашли и приютили боевые товарищи их отцов.

Мальчишкам выдали солдатскую форму, но без погонов и знаков различия. Официально в списках дивизии они не значились. И по уговору должны были отправиться в детский дом, лишь только дивизия получит приказ выдвинуться на фронт.

Ну, а пока целых два месяца мальчишки были воспитанниками. Военный распорядок пришёлся Эдику по душе и солдатский быт тоже. Они с мальчишками с удовольствием участвовали во всех солдатских делах: и утреннюю зарядку выполняли наряду со всеми и кросс бегали, и картошку на кухне чистили, и учебные гранаты швыряли. Эдик научился собирать и разбирать автомат. И на стрельбище вместе со всеми ходили и им даже пострелять иногда давали. А водитель дядя Вахтанг стал учить Эдика управлять полуторкой.

Особое место занимали увольнения. В такие дни все трое воспитанников ходили в Муштаид кататься на детской железной дороге, в кино и в тир. Даже в цирке побывали.

Но время шло. Закончились и эти два месяца. Переформирование дивизии завершилось. Друзей Эдика определили в детский дом. А его судьбу решила Тбилисская родня.  Они так и сказали Серго: «Никаких детских домов! Эдик будет жить у нас".
Накануне отправки папа  отвёл Эдика к тётушке Лене и дяде Вано. Отныне Эдику предстояло жить в их семье.  А папа  снова ушёл на фронт.



19. «Лена идёт!»


Эдик жил у тётушки Лены, на Гергетской, с тех самых пор как папа снова ушёл на войну.  Дом дяди Вано и тёти Лены  был довольно большой, но вытянутый как трамвай. Все три комнаты шли друг за другом и окна были только со стороны двора. А со стороны улицы – сплошная стена. С боку к стене притулилось деревянное крыльцо, увитое диким виноградом.  Дверь с крыльца вела в первую вытянутую комнату с двумя окнами.  Комната была большущая и служила одновременно и прихожей,  и кухней. Точнее, прихожая плавно перерастала в кухню, без всяких там перегородок. А теперь эта комната-кухня-прихожая, или как называл её Эдик ККП, служила ему ещё и спальней.  Кровать мальчика. стояла в углу как раз напротив входной двери, и это было очень удобно – сразу видно, кто пришёл.

Во дворе рос огромный раскидистый платан  под которым стояла скамеечка и знойным днём здесь отлично было скрываться в тени. 

Во второй комнате жили тётушка и Раечка. А в третей, самой дальней, была сапожная мастерская дяди Вано. В эту комнату со двора вёл ещё один вход, чтобы клиенты могли сразу пройти в мастерскую минуя жилые комнаты. До войны дядя Вано буквально дневал и ночевал в своей мастерской.  Это   было его сапожническое царство.  В остальные комнаты он заходил разве что только принять пищу.

В армию его не взяли из-за хромой ноги. И он всю войну проработал в сапожных мастерских, где шил сапоги для нужд армии. А по вечерам брал заказы и работал на дому.

Сразу было видно, что главная в семье тётушка Лена. Она была настоящей командиршей. И дядя Вано называл её в шутку «Мой Генерал».  Она ну точь в точь была самым настоящим генералом в женском обличье. Высокая, статная, ладно и крепко сбитая, с громовым голосом и пудовыми кулачищами. Вот уж, родись она мужчиной, несомненно бы стала Генералом, причём, перескакивая через все предшествующие звания.

Полное имя её было Елена Станиславовна Войцехович. Почему Войцехович?  Да просто-напросто выйдя замуж за Вано, она оставила себе родную фамилию. Ведь в Грузии так было принято. Так вот,  Елена Войцехович – потомок  старого шляхетского рода. Её предки ещё во времена первого Польского восстания, проявили себя прекрасными воинами, боровшимися за независимость Польши.  Но восстание было жестоко подавлено, а её прапрадед, вместе с другими повстанцами – представителями  шляхты, был сослан царской властью в Закавказье.

Тётушке Лене, видимо передался боевой дух её прапрадеда.

Внешне Лена выглядела совершенно невозмутимой, но при этом отличалась взрывным характером, обострённым чувством справедливости, неимоверной добротой и недюжинной физической силой, сопровождающейся трепетным отношением к кулачным разборкам.  Ещё в детстве, лет в двенадцать-четырнадцать,  она только так гнула громадные кованные гвозди и подковы.  Богатырша, одним словом!

Однажды Эдик от зашедшего в гости тёти Лениного двоюродного брата дяди Константина услышал одну очень занимательную и красочную историю из тёти Лениного детства.  Дядя Константин был художником и умел не только отлично рисовать, но и красочно рассказывать.  Детство брата и сестры прошло в одной из грузинских деревень.  Их отцы были родными братьями и жили со своими семьями в одном большом родительском доме и поэтому, конечно же, всё друг о друге знали. А десятилетние Константин и Лена учились к тому же вместе в церковно-приходской школе. 

Конечно, дворянские дети должны были учится в гимназии, а не в церковно-приходской школе, но ближайшие  мужская и женская гимназии были только в Тбилиси. А дети были ещё малы и родители не решились отправить их на учёбу далеко от дома. Тем более, время было тревожное, неспокойное. Того и гляди грянут очередные бунты. В  памяти ещё были живы события семилетней давности, когда по всей Российской империи  прокатилась огненным смерчем  первая русская революция.  Да ещё  1914 год  в разгаре, Германская война началась. И турецкая армия того и гляди вторгнется в Грузию. В общем, детей в гимназию не отправили, до лучших времён. Математике, словесности, истории, географии обучали их на дому, но дополнительно они ещё и церковно-приходскую школу посещали.

А в церковно-приходской школе Закону  Божьему учил детей местный священник отец Варсонофий.  Нрава он был нехорошего, уж больно вреден и злопамятен. И по любому пустяку хватался за розги. Но ещё хуже розог был битый кирпич. В те времена детей за провинности в церковно-приходских школах или розгами лупили, или ставили голыми коленями на горох. Горох больно впивался в кожу и давил на коленные чашечки, боль невыносимая.

Но верхом изуверства было ставить провинившегося на битый кирпич. Кирпичи разбивали на мелкие-мелкие кусочки.  Острющие  края и ещё более мелкие  осколки больно впивались всеми своими остриями в голую кожу коленок, прокалывали и прорезали её. Вот уж эта боль была так боль! Не просто невыносимая, а в сто раз сильнее невыносимой. Из ранок начинала сочиться кровь, колени неимоверно болели, а после долгого  стояния ранки воспалялись, загнаивались  и их потом очень трудно было залечить. Отец  Варсонофий был большим поклонником битого кирпича.  В углах по двум сторонам от классной доски в специальных ящиках тонким слоем было рассыпано это орудие пыток. Тонким, чтобы ещё больнее. И часто сразу по два ребёнка стояли на битом кирпиче.

И вот однажды Лена на уроке Закона Божьего умудрилась задать отцу  Варсонофию вопрос, расплатой за который стал битый кирпич. А спросила он вот что: правду ли говорят люди, что Бога никто не видел?   И соседский мальчишка поддакнул, что именно так и говорят.

Ох, как взбеленился Варсонофий!  Он велел ей приподнять подол платья и встать голыми коленями на битый кирпич.  А мальчишку схватил за шкирку  задрал ему штанины выше колен и силой воткнул коленями в ящик.  Ладно хоть Лену не сам засуну в этот кирпич.   Лена встала туда сама. До этого её ни разу так не наказывали.  Острые осколки сразу же впились в коленки,  стало нестерпимо больно. Наказанный мальчик был  помладше Лены, он заплакал и вскочи на ноги.  И Лена увидела, как кровь стекает по его коленкам. Варсонофий подскочил к мальчишке и снова с силой ткнул его коленями в кирпич.   

Лена поднялась с колен, глянула на свои ноги, увидела кровь. Подошла к Варсонофию. А надо сказать, что поп этот был росточка маленького, сам тщедушненький, бородёшка жиденькая, но длинная.  Лена в свои десять ростом была  почти с него и уж точно сильнее.  Она схватила его за бороду,  намотала бородёшку на кулак, подтащила орущего и упирающегося  попа к кирпичу и бухнула его коленями в то самое место на котором только что стояла.  Потом подошла к мальчику, взяла за руку и вместе с ним вышла из школы. Константин выскочил из класса и побежал следом за Леной.

Дома дети рассказали о происшествии Лениному отцу. И когда  поп пришёл жаловаться на девчонку,  отец ответил, что поступил бы в детстве точно также.  Больше ни Лена, ни Константин в эту школу не ходили, их продолжали обучать дома.

Вот в этом была вся Лена! Как в детстве, так и сейчас. Она говорила на грузинском, как на своём родном, ну и на русском, разумеется, и на польском. И армянский знала.  А как же, всегда надо знать язык той местности, где живёшь. 

Тётя Лена  числилась в артели надомников при швейной мастерской и шила  для солдат гимнастёрки.  И осень ловко с этим справлялась. 

А ещё она была как бы негласной старостой  их квартала и даже соседних.. Её слушали все, от мала до велика, и седовласые старцы, и женщины всех возрастов, и ребятня. И  даже местная  шпана её побаивалась – кому  охота, чтоб прилетело пудовым кулаком в нос. А Лена была тяжела на руку и скора на расправу со всяческим проявлением наглости,  подлости и хамства.  Особо она не терпела, когда обижали слабых. Если Лена об этом узнает – обидчику уж точно не поздоровится! Этакий Робин Гуд районного масштаба. Надо ли говорить, что её знало всё Сололаки.

Можно было не называть фамилию Войцехович, скажет кто-нибудь «Лена» и все сразу понимают о ком идёт речь.  Люди  любили говорить особо наглым: «Вот погоди, придёт Лена – наведёт порядок!» или «Вот придёт Лена – уж она-то тебе задаст! Век помнить будешь!»
 
Мир устроен так, что хочешь не хочешь, но наглецы встречаются всегда, во все времена. Во время войны особенно сильно это было видно в очереди за хлебом. В Тбилиси все  жители были  прикреплены к какому-нибудь магазину своего района, это было удобно, хотя отоварить карточки могли  и в других местах. Очередь занимали с раннего утра, она растягивалась на целый квартал. Люди ждали подвоз хлеба часами,  уставали, раздражались, естественно, случались споры и склоки, разборки – кто стоял  на этом месте, кто не стоял. Люди чтобы не путаться писали на ладонях порядковый номер своей очерёдности. Но всегда находились наглецы, готовые вытолкнуть более слабого из очереди, или нахрапом пробиться по головам к самому прилавку. Очередь гудела, возмущалась, но что толку.

А среди шпаны встречались и любители вырвать из рук старика или ребёнка уже полученную пайку хлеба и убежать.  Поди поймай такого грабителя. Некоторое хулиганьё вообще этим промышляло. А милиционеры не справлялись да и кто был в рядах милиции – изувеченные на войне фронтовики: хромые, безрукие, без одного глаза…  Попробуй  догони, если у тебя хромая нога или одной руки нет.

Лена приходила к магазину, занимала очередь, писала на руке порядковый номер и уходила по своим делам. Через какое-то время возвращалась и ждала наравне со всеми.  Так вот, пока Лены не было, стояла толкотня, крики, разборки, взаимные упрёки. Некоторые напирали друг на друга, те, кто понаглее пытались пролезть вперёд. Но стоило в самом начале квартала показаться Лене, как «Лена идёт!» эхом прокатывалось по очереди и сразу же наступали тишина и порядок.



20. Как поступают с наглецами


Хлеб только-только подвезли, когда у магазин появился некий,  сытый на вид, налитой коротконогий человек в добротной защитной фуражке по типу военной, только без кокарды и обшитым тканью козырьком. А ещё на нём красовались  новые защитные галифе, широченные в области бёдер и новенький  полувоенный защитного цвета френч, почему-то перетянутым ремнём в районе нечитаемой талии. Даже мальчишки знали, что к фрэнчу ремень не полагается. А этот, сытый на вид, видимо, не знал.   Он был средних лет, с лоснящимся лицом от которого так и сквозило хамством и наглостью.  Нижняя губа презрительно и капризно оттопырена. Было впечатление, что он дуется на всех.                                 

- У него нет сына, я знаю, он мой сосед.
- Это ты здесь не стоял! – заорал во всю мощь наглый дядька и стал выталкивать старичка из очереди.

Старичок пробовал упираться. Но где ему тщедушному и старому. Раздались робкие возмущения: «Да отстаньте от старика! Он тут стоял!» Но наглец всё-таки вытолкнул старого человека и встал на его место.

И тут появилась Лена. Он подошла к Пузырю, встала руки в боки и молча уставилась на него.
- В чём, в чём дело? Почему так смотришь!» - нервно закричал Пузырь.
- Старика в очередь поставь, а сам выйди и встань в хвост.
-  Да я тут стоял!
- Я с этими людьми уже два года в очередях, тебя вижу в первые!

Пузырь в ответ стал грозить всеми карами небесными и земными. Мол, один только его звонок куда надо, и её упекут по-полной.
Лена послушала-послушала угрозы и вновь спросила:
- Так не будешь выходить?
- Нет!
- Последнее предупреждение!
- Да,  ты кто такая!- завизжал зловредный дядька.
- Сейчас узнаешь, - улыбнулась Лена.

Одной рукой она сгребла Пузыря за шкирку, другой  за ремень в месте предполагаемой талии, подняла как куль, вытащила из очереди и приземлила  на мостовую в метрах пяти.  Раздалось дружное: «Ва-а-а!..» Толпа  с изумлённым охом вдохнула и с не менее изумлённым выдохнула. Такого они ещё не видывали и не ожидали,  даже от Лены. 

Пузырь сначала оторопел,  потом  скоренько-скоренько отполз на четвереньках несколько шагов, вскочил и даже не отряхивая свой новенький наряд дал дёру. Ох,  как он улепётывал на своих толстеньких ножках! Его галифе, широченные в районе бёдер,  колыхались и хлопали как паруса  на ветру.

Раздалось громкое «Ура!»  Очередь ликовала.
 
Лена  поставила старичка на прежнее место.  И тут вся толка закричала: «Лена! Лена! Пусть он идёт вперёд, в начало очереди!»  Лена кивнула, подвела старичка к дверям магазина, головные очередники заулыбались, расступились и старичок оказался в самом начале. Как он растроганно прижимал руку к груди и раскланивался людям!

Больше в этой очереди Пузырь никогда не появлялся.

В следующий раз всё тоже произошёл на глазах Эдика.
Магазин  был уже открыт и вовсю отоваривали карточки. Очередь медленно, но всё-таки продвигалась. Эдик стоял в очереди и глазел по сторонам.

Два мальчика лет  шести и восьми вышли из дверей магазина. Старший держал в руке сетку-авоську в которой лежала целая булка хлеба ещё один кусок, такой кусок назывался довесок. Видимо, дети отоварили карточки или на всю семью, или на несколько дней. Они отошли уже от магазина на несколько метров, как их догнали два дылды.  Резким  движением один из них выдернул у мальчика из руки авоську с хлебом. И оба дылды  бросились удирать.

Мальчишки с рёвом кинулись догонять грабителей. Но где им угнаться. Из очереди на помощь малышне ринулись Эдик и ещё парочка ребят постарше, его приятелей. 

А в это время по тротуару к магазину спускалась Лена. Дылды, видать, подумали, мол, что там какая-то  встречная тётка, и продолжали бежать ей навстречу. Они явно  были из другого района. Лена увидела двух мчавшихся с хлебом подростков лет шестнадцати, бегущих за ними плачущих малышей, а следом Эдика и его приятелей.

Лена с ходу оценила ситуацию. Подножка. И тот, с авоськой, уже валяется на тротуаре. Лена выхватила из его руки авоську с хлебом, подняла дылду за шкирку и ногой придала ему ускорение, попав аккурат по месту пониже спины. Несостоявшийся грабитель помчался, запинаясь за собственные ноги. В след ему летел трубный голос Лены: «Запомни – если  у кого-то ещё хоть раз отберёшь хлеб, найду и башку сверну!»

Потом она протянула малышне хлеб, достала, носовой платок и вытерла тому и другому заплаканные мордашки. И молча  подошла к  очереди.

И Эдик понял, что с такой тётушкой ничего не страшно.



21. И грянуло солнце!


Оставшиеся два года до Победы Эдик прожил у тёти Лены и дяди Вано. И их дом  стал и его домом.

 А девятого мая в Тбилиси творилось что-то несусветное – это была одна общая нескончаемая ликующая радость.

Май близился к концу. Победный, тёплый и радостный, полный улыбок и возвращений воинов, он наполнял души людей счастьем и вселял надежду, что теперь жизнь вновь возликует, что всё наладится и никогда-никогда впредь войны не повторятся.  И даже те, кто потерял в этой страшной кровавой бойне своих родных горячо любимых людей, тоже радовались, с горечью в сердце, но радовались долгожданному миру.  Радовались за других, за своих детей, за свою землю, за весь выстоявший народ.

Дни были солнечными и ликующими.  В воздухе словно повисло и сияло, и  звучало на все лады, и множилось тысячекратно  самое лучшее на свете слово «Мир!» И каждый день приносил новое счастье – чьё-то долгожданное возвращение с войны.  Возвращение Домой!

Однажды в самом конце мая рано-рано утром скрипнула дверь. Эдик открыл глаза и замер в радостном изумлении.  На пороге стоял папа, худой, седой, в выцветшей солдатской форме, с наградами на гимнастёрке.  Его дорогой Чоджа! Его, такой  бесконечно родной и любимый, папа!

И грянуло солнце! И  папа стоял в его восходящих лучах и словно светился. И лицо его светилось.  И  всё вокруг утопало в ярком свете.

Тётушка Лена выбежала из комнаты,  всплеснула руками и выдохнула: «Ну,  чисто архангел!»  Потом в кухню  ворвалась Раечка. Эдик вскочил с кровати и повис у папы на шее. А следом за ним и Раечка.

Тётушка крепко обняла папу, расцеловала в обе щёки и усадила на диванчик.  И пока она суетилась, накрывая на стол, папа молча смотрел на всех и улыбался.

Вечером у них были гости: соседи, папины знакомые, друзья дяди Вано. Они праздновали и веселились. И говорили длинные добрые тосты,  так замечательно говорили, что у слушающих слёзы наворачивались на глаза.

Пришло письмо из Кировабада. Макич тоже пришёл с войны! Не зря  же он четыре года назад сказал свой новорождённой дочке: «Ради тебя я вернусь!»

Начиналась хорошая мирная жизнь. Новая жизнь. Они словно заново родились, будто всё видели впервые: и яркое синее небо, и  высоченные платаны, и резные балкончики, и красные крыши, и строгие купола храмов возвышающиеся над этими крышами, и синеющие вдали горы,  и улыбки на лицах встречных людей. И Тбилиси, словно проснувшийся от долгой тягостной спячки и теперь стряхнувший с себя остатки жуткого сна, звонкий, яркий, похорошевший.

Они теперь везде ходили втроём, Эдик с Раечкой и папа. Они облазили весь Тбилиси, ездили в Муштаиди и катались там на детской железной дороге, поднимались  к Нарикала, ходили на Куру, и просто бродили по Салолаки, Старому городу  и Авлабару.  Прокатились на фуникулёре до храма Святого  Давида,  зашли в Пантеон, чтобы поклониться могилам великих людей Грузии и Александру Грибоедову, и уже пешком поднялись выше, на плоскую макушку Мтацминды.  И оттуда смотрели на развернувшуюся перед их глазами панораму Тбилиси.

Через неделю Эдик с папой уезжали  домой, в Хашури.  Тётушка Лена наготовила им с собой полную котомку еды, её даже поднять невозможно было. Они всячески отнекивались, но тётя Лена так грозно на них глянула,  так зычно гаркнула, что Эдику и Чодже сразу же расхотелось с ней спорить.

Они ехали на попутке.  Сидели в кузове полуторки и солнце поливало их своими лучами, ветер обдувал лица и приносил на своих крыльях чистую горную свежесть. И  души вновь наполнялись счастьем, таким громадным, что оно переливалось через край и заполняло собой всё на свете.

 Отца с сыном ждал их любимый дом,  их любимый Хашури, новая послевоенная жизнь.  Правда, эта жизнь будет уже другой, без мамы – без  их любимой Марии, и без Степана. И  горечь от этой утраты останется в сердце навсегда. Но всё-таки жизнь будет!

Эдик ещё не знал, что через некоторое время на пути его папы встретится хорошая женщина, Зина.  И образуется новая семья. И он станет для Зины – любимым старшим сыном.  А  потом у него появятся двое младших любимых братьев – Мераби и Степан. И когда его братья вырастут, у них будут свои семьи и свои дети, а потом и внуки.  Его долгожданные племянники.  И жизнь продолжится.

И сам Эдик вырастет и у него родится дочь, такая же черноволосая, черноглазая и смуглая, похожая на него самого и его маму Марию. А когда дочь станет взрослой – у  него появятся обожаемые внучки.

Это будет,  потом. А пока Эдик ехал домой, рядом с папой, с его дорогим Чоджей, прошедшим всю эту долгую страшную войну и наконец  вернувшимся к сыну. И  не было на свете мальчика счастливей, чем Эдик.