Мы верили, что память станет броней. Что пепел Хатыни и стоны Бабьего Яра, кровь миллионов отольются в щит, который не пробьёт забвение. Мы думали: человечество выжгло фашизм калёным железом — чтобы даже тень его не посмела упасть на новые поколения. Слово «нацизм» должно было стать клеймом, как цифры на руке узника. Вечным предостережением.
Но оказалось, удобнее стереть.
Сегодня требуют забыть. Вычеркнуть мальчишек в залитых кровью гимнастёрках. Превратить их подвиг в абстракцию, а боль — в политтехнологию. Моего дядю — Николая Васильевича Асауляка, 1922 года рождения, музыканта полкового оркестра, призванного в мае 1941-го, — убили дважды. Сначала пулей где-то под Белостоком (последнее письмо — полевая почта №10, литера 35). Потом — бумагой: «пропал без вести в июне 1944-го» (справка ЦАМО). Словно он растворился в воздухе, а не лёг костьми за Родину. Бабушка получала пенсию за «погибшего», но горе — за живого. Ведь «без вести» — это надежда: может, в плену, может, раненый… Ему было 23.
А сегодня мне говорят: «Забудь. Всё иначе теперь. Украина должна победить тигра — союзника-«брата»». И я не понимаю: как?
Что это за спектакль, где фашизм встал на ноги в дорогом костюме, с кредитными картами и обещаниями «демократии»? Где народ превращают в мокрого котёнка, которого толкают в клетку к тигру со словами: «Сражайся! Мы тобой восхищаемся». Зал хлопает. А за кулисами — деньги. Деньги. Деньги.
Как будто кровь Николая и тысяч таких, как он, высохла. Как будто похоронки — обёрточная бумага, а не свидетельства мужества.
Нет. Не могу забыть. И не позволю. Потому что фашизм — не в чёрной форме. Он — в подлости. В умении назвать войну «партнёрством», а погибших — «ошибкой истории».
Хватит! Люди — не пушечное мясо. Память — не расходник. Имена не исчезнут, будто их не было.
Фашизм XXI века благоухает парфюмом с нотками цинизма. Его эсэсовцы носят Brioni, убивают контрактами, а не дубинками. Им не нужны печи — достаточно переписать историю, превратив жертв в агрессоров.
Но как переписать письмо, где он зачёркивает «если что» и пишет «когда вернусь»? Как стереть слепые глаза бабушки, тридцать лет ждавшей у окна? Превратить их жертву в сноску в учебнике?
Он мутировал. Теперь не кричит «Зиг хайль!» — вежливо предлагает «переосмыслить роль СССР». Не жжёт книги — создаёт фейковые архивы. Но суть та же: люди — расходник, правда — продажна, память — дышло.
Николай Васильевич Асауляк. Музыкант, так и не сыгравший вальс на свадьбе. Ты не «пропавший». Ты — заноза в совести мира. Твоё имя — в каждом клочке земли, где рвутся снаряды. В каждом ребёнке, плачущем в бомбоубежище. В каждом, кто шепчет: «Больше. Никогда».
Память — не свеча. Её не задуть. Это вечный огонь — им можно только обжечься.
