С Алексеем я знакома много лет. Человек он немногословный.

Вот несколько строк, где он рассказывает о себе.

Родился в Москве. Окончил МГУ Ломоносова. Писать начал с 15 лет. В 1990 году решил основные проблемы творчества, примкнув к группе куртуазных маньеристов. Публиковался в Москве, издательство «Стиль» . Иерусалим, журнал «Мы». А также в газетах Израиля. Выпустил книгу в Израиле «Почта Андрогина».

 В Москве в 80-е годы сотрудничал с Жанной Агузаровой в кинофильме Асса. Пытался сотрудничать с группой «Браво», но безуспешно из-за разных принципов морали. Многие тексты уничтожены на московской квартире, а также пропали в Израиле.

 В 1986 году был призван в контингент советских войск в Афганистане. Получив ранение, был госпитализирован и демобилизован.

В Израиле проживаю с 1992 года.

 Мечта – дописать до конца. Конец пути – в облаках…

Недавно гостила в чудесной стране,

Там плещутся рифы в янтарной волне,

В тенистых садах там застыли века,

И цвета фламинго плывут облака.

В холмах изумрудных сверкает река,

Как сказка прекрасна, как сон глубока.

И хочется ей до блестящей луны

Достать золотистою пеной волны.

Меня ты поймёшь, лучше страны не найдёшь!

Меня ты поймёшь, лучше страны не найдёшь! Изначально было: Гостил я…

Несколько его стихов:

Жеребёнок

Это горькая водица,

это зыбкие пески.

Жеребёнку кобылица

вновь подставила соски.

Молодому сыну стойло -

вся пустыня без границ.

Молоко у мамы дойной

лошадиный выпьет принц.

А потом его попоной

бедуин укроет сонного:

- Спи, малыш. Расти быстрей.

Мясо жарю на костре

я верблюжье. А тебе

под эмиром быть в узде!

Иль мираж ему приснится

сквозь зыбучие пески.

или божия зарница,

или мамины соски...

Он растёт во сне, как воин,

чтоб под воином ходить.

А пока он любит волю,

словно песни Саади.

Подвал

(Гарику Сукачёву)

Свет остался в подвале

и в полосы - желчью и злостью.

Мы ещё не устанем никак

Опоясывать день безысходностью. Просим

в гости всех. Может, завтра мы снимем чердак,

мезонин или угол,

где волшебная музыка слышится днём.

Свет остался в подвале таинственных кукол.

Дом сдаётся в наём.

Игорю Талькову

Отзвучали и в вечность ушли,

не забыв поклониться.

Но тревожат в небесной тиши

их лица.

И пишу я сейчас не собой -

говоря с ними.

И колеблет ночной прибой

их нимбы.

От незнания осуждал.

Узнал - принял.

Сохранит ли звёздный кристалл

моё имя?

Вдохновенье - незримая связь

со всеми.

Мне б за вами уйти, смеясь.

Дай время!

Дай мне время и дай перо,

дай тему,

где отдельно добро и зло,

мой демон.

Нормандия-Неман

Кок выкрашен в цвета родного флага.

Свинцовый, в красных звёздах фюзеляж.

Мажорной нотой вышел на форсаж.

Советский "Як", французской чести шпага.

Блестит в глазах отчаянье-отвага.

Вперёд, "Раяки"! Из пике в вираж.

И торжествует высший пилотаж

Тех, кто назад не сделали ни шага.

"Люфтваффе пропороли, словно бритва.

Что памяти их постная молитва.

Тюлян, Моран, Дюран, де Сейн, Пуяд...

Сдвигают поминальные стаканы,

Звеня их именами, ветераны.

И с горечью гвардейский шоколад.

Маэстро Гильотен

Маэстро Гильотен

Вы сто раз правы

Когда в опасности держава

Когда везде

крамола и разброд

нам мало

маршевых лионских батальонов

пусть даже запевала,

первый взвод

продефилирует удало

по городу Парижу в неглиже

(такая мода)

Пусть говорят, что власть плодит уродов -

их жизнь закончится внезапно на ноже.

Гильотинировать три тыщи дураков

В столице, логове клошаров и бомжей!

Славен царь...

Славен царь,

осознавший бессилье свое

перед ликом фортуны.

Но поэт не об этом поет –

просто струны

восходят к престолу Творца

и на царском лице отразится

только тень от былого величья певца,

только лица толпы,

упоенно всходящей во звуке

на престол, на вершину всеобщей судьбы,

только руки

толпы,

не лишенной величья,

личность – это глухой проводник,

по которому тонко стекает родник

с потаенных небес как слеза без обличья.