Этот "невыписанный" персонаж периодически вламывается ко мне в сновидения. Раздаётся стук в дверь - робкий такой: "тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук...", и я, слабо надеясь - "может, отвалит?", перехожу из окопа в кабинет, накидываю на гимнастёрку белый халат, сажусь в кресло и говорю:
- Заходите.
Но персонаж мнётся, тяжело сопит (я слышу!) и повторяет: "тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук...". Нерешительно, как бы, но очень даже настойчиво. Ясно, что если не впустить - допустим, сделать вид, что меня убили на той войне, что грохочет вне кабинета - он будет отираться у дверей, покуда я не проснусь, и станет мерещиться мне весь день - в ящике стола, в пепельнице, в бардачке машины, в гаишнике, в пупочной впадине близкого друга… Говорю громче:
- Заходите уже!
Это, конечно, безусый юноша - голубоглазый блондин, под два метра ростом, а не лысый "брюнет усами", лет шестидесяти, "нижесреднего" роста с мелкими карими глазами. Заходит, мостится на краешек стула и произносит, конечно же, на чистом русском, без малейшего акцента:
- Я люблю вас! Станьте моей женой! Я уже усё решил!
- э... мгм...эм...мгм..., - не могу сосредоточиться я, подозревая, что немцев под Кёнигсбергом опять добьют без меня.
- Не перебивайте, умоляю. На днях выезжаю по вашему адресу скорым поездом. Я уже собрал полные чемоданы носильных вещей. Грамоты и партийный билет положил во внутренний карман пиджака... - оттопыривает лацкан, показывает.
Вглядываюсь. Действительно, карман блондина полон: связка газет, бутерброд с ветчиной, огромный нож, носки, куриное яйцо, шесть упаковок «виагры», гитара, пара гусиных перьев, пачка писчей бумаги А-4 и три рулона туалетной, разделочная доска, клетчатые тапки, валидол, жена с кастрюлей и керогазом, десять её родственников, соседи с детьми и собакой и садовая тележка.
- ... отрепетировал торжественную речь, чтоб произнести за праздничным столом, который будет накрыт в честь моего приезда, - персонаж вдруг умолкает и, скосив голубые глаза к переносице, надувает щёки. Затем, довольно поёживает бровями и расплывается в улыбке – видимо, так его забавляет отсутствие брюнетных усов на лице.
- Минуточку, - воспользовавшись паузой, вставляю: - Мы так не договаривались. Сейчас же распакуйте вещи. В прошлый раз, да и в позапрошлые сто двадцать пять раз, я говорила вам, что мне не нужны в доме ни ваши чемоданы ни то, что прячется во внутреннем кармане вашего пиджака; что вы, вместе со своей женой, не можете на мне жениться никаким образом. Я не люблю вас. И вообще, не собираюсь замуж. Я – часть ваших фантазий, которую вы использовали, кстати, без её (части) согласия в своих ролевых играх, освежая свои несвежие супружеские отношения. Понимаете?
Скажите, а вы сегодня снова станете меня резать вон тем ножом? Если да, то начинайте - быстрее исчезните, а то у меня ещё дела тут неподалёку…
Блондин всхлипывает, делает брови домиком и переходит на крик с подвыванием:
- Я-а люблю-а…ва-а-с… Я-а убьюа-у ва-ас... - заметив, что сцена не производит на меня никакого впечатления, сверипеет и ускоряется: - Я вам устрою! Я покажу вам и всем вашим, как лишать нас маленьких удовольствий! – ныряет с ногами в карман.
- Нож слева, между бутербродами и носками, - подсказываю персонажу, поглядывая на трофейные часы, – Будьте добры, поторопитесь. Наши вот-вот Шталлупенен возьмут, а я тут с вами… Ну!!!
Ну, слава тебе... Началось: как всегда, персонаж в кувырке переоделся в трико ниндзя, выхватил из рюкзака нож, тот сразу превратился в казацкую саблю и, как давай она свистеть над моей головой… Очень неприятный звук. Вспомнила о берушах в кармане халата.
Нинзя тем временем, просёк, что я "оглохла" и, что взять меня на испуг не выйдет, рубанул меня пополам. Отхожу в сторону, вытаскиваю из ушей беруши, вспоминаю, что под халатом есть кобура с, как вы уже поняли, трофейным шмайссером, но подумав: "эдак не перебесятся", сдерживаю порыв.
Нинзя и сабля «сдуваются», принимая прежние формы. Блондин достаёт из кармана пиджака жену с кастрюлей, керогаз и разделочную доску, на которой та начинает шинковать тело и корнеплоды, неожиданно извлечённые из "откуда-то", тут же скидывая нашинкованное в кастрюлю.
Персонаж с гитарой (тоже из кармана) плюхается в моё кресло и поёт про Галю с коромыслом ни разу не "шокая". Жена подпевает, кстати, тоже абсолютно без "шо", заправски стуча ножичком. Кастрюля бурлит красными пузырями.
Думаю: «Пока отобедают, успею глянуть, как там наши…». Выхожу из кабинета на Миттельтрагхайм-штрассе и с размаха попадаю в объятья однополчан. Они что-то радостно кричат, но меня, наверное, контузило – ничего не слышу, но догадываюсь – опять Победа! Ура!
Просовываю голову в кабинет: поедатели убиенной плоти скрипят гусиными перьями. Заглядываю через плечо одной, потом другому:
она пишет заявление на свидание с осужденным за убийство, а он - кассационную жалобу, причём, в довольно хорошую рифму. Оба сосут валидол - сильно пахнет. На полу, цыганами, сидят десять родственников, соседи с детьми и собака в носках и клетчатых тапках, с бутербродом в одной руке с яйцом в другой - на чемодане. Кругом клочки писчей и туалетной бумаги и пустые облатки из-под виагры.
И вот тогда я серчаю: "Вот свиньи", и достаю шмайссер… Одна длинная, одна короткая... и кабинет взрывается куриным пером, как вспоротая подушка. Перо летит вверх, превращается в шапки, что взмывают в небо под залпы победного салюта, потом в белых голубей, бабочек, перламутровых медуз, в снежинки… В ничто.
Одно непонятно, а тележка-то куда делась?
