СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ 2018

 

Я знаю Сергея Пименова много лет. Интервью у него брать бесконечно интересно - человек живой, абсолютно лишённый разного рода клише и шаблонов. 

Сегодня перед нами Сергей образца конца 2018 года. С новым увлечением и новыми стихами.

---------------- 

 

ОЛЕГ ЖДАНОВ:

 Сергей, мы знакомы уже десять лет. "Одних уж нет, а те - далече". А вот ты продолжаешь углубляться в творчество. Какие навыки приобрёл за эти десять лет? 
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ:
 Кажется, научился слышать собеседника.
 
 ЖДАНОВ:

Сергей, давай подробнее. Ты сейчас работаешь в мастерской по изготовлению керамики? Насколько трудно тебе даётся изменение деятельности?

 

 
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ:

 В частной школе керамики. К нам приходят люди, которых интересует керамика. Мы их обучаем и сами понемногу изготавливаем керамику. Мне кажется, большинство трудностей надумано. Трудно чего-то ждать. А когда ты в процессе, нет никаких трудностей.

 

 

 
 ЖДАНОВ:

 

Спасибо, Сергей. Тогда возникает логичный вопрос о целях и задачах. Куда ты движешься? Какова конечная цель? В чём глубинный смысл поиска внутри искусства и творчества?
 
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ:

 Каждый день я начинаю движение в сторону своей работы. Получается навстречу Солнцу. В дороге встречаю его восход. Неплохо, да? При этом, какова конечная цель, не знаю. Наговорить много чего можно. С глубинными смыслами и поисками похожая история. Просто, делаешь очередной шаг, шажок. Всё время заглядывать за горизонт не получается, потому что под ноги смотреть тоже надо. 

 

 

 

ЖДАНОВ:

Спасибо, Сергей! Давай поговорим о твоих дочерях: чем они сейчас занимаются? Насколько велико твоё влияние (явное или тайное) на выбор их жизненного пути?
 
 СЕРГЕЙ:

 Чем они сейчас занимаются? Мне даже страшно об этом подумать. Шучу. Наверное, взрослеют... Моё влияние на них безгранично. Ведь я настоящий тиран и деспот. О чём иногда сожалею. Но в тайне. Поскольку моя прямая обязанность блюсти вертикаль власти. Таково моё семейное бремя.
 
 ЖДАНОВ:

 

Сергей, ты был яростным сторонником Крымской кампании. При этом считал, что Россия обязана была помочь и Донбассу, и Луганску. Прошло несколько лет. Как ты теперь смотришь на те события?
 
 
 СЕРГЕЙ:

 Был и остался. То ли время ещё не пришло. То ли богатыри — не мы. 
 
 ЖДАНОВ:

 

Богатыри - не мы... А кто мы?
 
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ:

 Мы? Кажется, нас всё меньше. Надежды тоже. 
 
 ЖДАНОВ:

 

Почему так? Вон по телевизору браво рапортуют о военных успехах, о новом оружии, из-за которого все нас так напугались, что зауважали, а потом и полюбили. Говорят, что экономика растёт. И футболисты наши - герои...Почему надежды всё меньше?
 
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ:
 Меньше надежды на то, что говорят и показывают. Больше на бога. На то, что люди придут в себя и найдут его там, где ему и положено быть. Остальное само как надо образуется. 
 
 ЖДАНОВ:

 

Сергей, а возможен ли такой уровень в 21-ом веке, когда "Век-торгаш..."?
 
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ

 Канэшна!
 
 

ЖДАНОВ:

 

Сергей, ты всегда занимался спортом. Сейчас находится время? Что тебе вообще дал спорт?
 

 

СЕРГЕЙ:

 Теперь гораздо в меньшем объёме. В своё время спорт мне был очень интересен, давал некий духовный смысл жизни, телесную крепость в сочетании с душевным равновесием. Ощущение, конечно, кайфовое. Эндорфины же. Я даже питал какие-то карьерные амбиции, связанные со спортом. Но не вышло, хоть и получалось. Не вышло, значит, не моё. 
 
 

ЖДАНОВ:

 

Сергей, 6 лет назад ты дал следующее определение поэзии: "Поэзия - это страсть". Сегодня как бы ты ответил на вопрос "Что есть поэзия?".
 
 СЕРГЕЙ:

 

Да, помню. Наверное, плохо подумал. Дай-ка подумаю ещё... А бог её знает, что - она есть. Знаю точно одно. Поэзия - есть. Даже, если нас нет.
 
 
 ЖДАНОВ:

 

Сергей, я мало знаю поэтов, так искренне любящих чужие стихи (разве что я ещё,-шутка). Ты постоянно "роешь", выискиваешь новые поэтические пласты, имена. Кто из недавно открытых тобой имён поразил тебя глубже других?
 
 
 СЕРГЕЙ:
 
 
 Пушкин заряжает пистолет
 Кровь переливается с рябиной
 Пулей сбить дешёвый эполет
 Вместе с этой спесью голубиной
 
 Потому что нечего жалеть
 Жизни русской медленного танца
 Будет солнце зимнее алеть
 Будет снег на плечи осыпаться
 
 По венозным сумеркам нестись
 Будут окровавленные сани
 И нельзя без смерти обойтись
 И нельзя с закрытыми глазами
 
 Фёдор Терентьев. От первой до последней буквы гений, который сгинул в СССР конца 70-тых. В ВК какие-то ненормальные (энтузиасты) ведут посвящённую ему страницу, время от времени выкладывая расшифровки его карандашных рукописей и дневников. Буквально, на днях открыл Сергея Королёва из семинара Галины Седых. То же, что и с Рыжим. Ещё один гений - Мельников Дмитрий. Живой, прикинь?
 
 

ЖДАНОВ:

 

Сергей, ты всегда уютно себя чувствовал в лоне Православия. В последнее время на многих, в том числе, высших, служителей церкви появляется много компромата. И связан он, прежде всего, с таким грехом, как алчность. Что происходит?
 
 
 СЕРГЕЙ:

 А что такого? Происходит то, что и должно происходить. Всё, как написано. В конце концов совсем худо будет. Но это и хорошо. А иначе - зачем спасение?
 
 ЖДАНОВ:

 

Можешь ли ты представить список современников, которых ты уважаешь? Чьи поступки для тебя - некий образец поведения?
 
 СЕРГЕЙ:

 Какой ещё образец? Уважаю и люблю себя. Иной раз гляну в зеркало - хороош! Думаю, ответил на твой вопрос)
 
 ЖДАНОВ: Сергей, и вернёмся к поэзии. Что сегодня поэзия? Понятно, что "Священная корова" умерла. Пишут все. И все пишут в пустоту и внутрь себя. Читателя нет, читатель бежал..
 

СЕРГЕЙ:

 Кажется, уже был вопрос про поэзию... Выяснили, что поэзия дело тёмное, хоть и светлое. Какая разница, когда: вчера, сегодня или завтра (кажется, стихи). Всё тоже самое. Тысячи счастливых муфлонов прикидываются несчастными баранами и наоборот (я один из них, только понимаю это), потому что у них нет никакой иной трагедии. А поэт - счастлив, потому что вот эта трагедия всего мира всегда перед его глазами, всегда с ним! Нельзя самовольно взять и что-то написать, если ты муфлон, а не гений. Поэтому пустота - это нормально. И о каком читателе тогда ты говоришь... Ау!
 
 ЖДАНОВ:

 

 Тогда возникают следующие вопросы:
 -Какие цели ты преследуешь, садясь за текст стихотворения?
 -Кто такой сегодня поэт? Какова его социальная значимость? Что собой представляет поэзия в эпоху блогосферы?
 
 СЕРГЕЙ ПИМЕНОВ:
 
 В общем-то, цель одна: написать очередную хрень.
 Как я уже сказал, так называемый поэт сегодня (вчера и завтра) - муфлон (или баран).
 Значимость - соответственно, муфлонья. Сколько других муфлонов его могут лицезреть одновременно.
 В эпоху блогосферы поэзия - солнечная долина, где пасутся стада... 
 

 

 

 ...

 

А теперь - стихи.

 

 Я бы хотел спросить у Ноя...
 Да всё закончилось спиртное,
 С запасом взятое на борт, —
 Быстрей растаяло, чем порт...
 
 Прощай, прощай, земля родная!
 Скрипит верёвка смоляная,
 И шепчут волны за бортом,
 Качая наш плавучий дом...
 
 Глаза намокли и фуфайка,
 Последний раз мелькнула чайка,
 И затянуло пеленой
 Пустое небо надо мной...
 
 ...
 Красный, жёлтый, голубой —
 Всё, что в белом свете.
 Хорошо нам здесь с тобой:
 Ты да я. Да ветер
 
 Разгоняет облака.
 И никто не знает,
 Как дрожит моя рука,
 Как тебя ласкает.
 
 ...
 Я как-то ночью вышел в сад,
 Пизжу, я никуда не вышел,
 Гляжу - стоит лаурет
 И "свежим воздухом он дышит"...
 
 Ну, что ж, дыши себе, дыши!
 Любуйся солнечной системой,
 Авось хорошие стиши
 Сейчас подбросит добрый демон,
 
 Надежды призрачной грааль
 К твоим ногам швырнёт из бездны,
 И пусть какая-нибудь шваль
 Тебе подаст его любезно,
 
 "Да я и сам не ожидал!"
 И что потом, мой мальчик лысый...
 Конец, finita la... финал...
 А ты не мучайся... пописай!
 
 ...
 Я вновь хочу, хочу тебя опять,
 О, самая прекрасная Елена,
 (Богам на зло) сам у себя отнять
 И (на спор) снова вызволить из плена.
 
 Нас трое - Я, Парис и Менелай
 В одном флаконе - целых три героя!
 Как в детстве - кого хочешь выбирай,
 Но только знай - падёт сегодня Троя.
 
 Сегодня. Видишь этого коня,
 (Не смейся) конь - огонь, хоть деревянный.
 Короче, если выберешь меня,
 Я буду рад, пусть это будет странно.
 
 Пусть кто-то упадёт к твоим ногам,
 И так как смысла нет в дурацком споре,
 Решай сейчас, решай и аз воздам,
 Пока звезда ещё горит над морем.
 
 ...
 Откупоришь бутылочку
 И дуешь из горла.
 Потом скроишь улыбочку
 Горбатого орла.
 
 Мол, роль твоя зазубрена
 И больше не болит.
 А на стекле зазубрина,
 И на губе кровит.
 
 И над башкой три тополя
 Звонят в колокола.
 А больше нету штопора,
 Такие, брат, дела!
 
 ...
 Глядит единственная Дама
 Ещё на спящего Адама,
 Ещё она, положим, дева,
 Зовут её, допустим, Ева,
 Ещё не сорван первый лист,
 Адам открыт и мускулист,
 И безмятежно и светло
 Ещё Адамово чело,
 Любви не ведая огонь,
 И робко девичья ладонь
 Мужской касается руки,
 Потом касается ноги,
 Того, что видит между ног,
 Совсем невинно, видит Бог,
 Потом груди и складки рта,
 И растворяется черта,
 И раздаётся первый вздох,
 Он просыпается, мой бог,
 На Еву пристально глядит
 И ничего не говорит,
 И вьётся первая пчела
 Вокруг Адамова чела.
 
 ...
 Низкое небо, пустая сума,
 Двери срывает с петель:
 Ластится, просится в дом кутерьма —
 Ломится ласковый зверь.
 
 Только поверил — а зверь уже здесь,
 Преданно лижет лицо
 И покрывается иглами весь,
 Тело свивая в кольцо.
 
 Счёт открывая надеждам пустым,
 Гложет пустую суму
 И растворяется — чёрный, как дым:
 Не говори никому...
 
 ...
 
 Когда печаль твоя остра,
 Смотри на Солнце не всерьёз.
 Неповторимая игра
 В одном куске застывших слёз.
 
 Стекла и света монолит.
 Как бритва, острые края.
 И пальцы режет и слепит
 Сильнее, чем печаль твоя.
 
 ...
 Настанет час — возьму я снова
 И перечту всего Глазкова.
 А там — такие, брат, пласты...
 Я перечту его — а ты?!
 
 ...
 Мы пили водку и вино,
 Потом я рухнул на неё
 Случайно, со всей силы,
 Как гроб на дно могилы.
 
 ...
 Скажи женщине
 Например
 Что ты любуешься ею
 И ты увидишь смерть
 В прекрасных
 Её глазах

 

 

тест2

тест2

Теперь без Лимонова

 

Ах, какие он шил джинсы в 60-тых! Сначала бомонд Харькова, а потом и Москвы готов был платить за рукотворные штаны от Лимонова большие деньги.
Ах, какой неодолимой костью в горле он был у КГБ и Андропова лично – завербовать не получилось, пришлось выдавливать из страны. И какая поразительная метаморфоза произошла с Эдуардом в США и во Франции, когда яростный антисоветчик в СССР, на Западе вдруг становится социалистом и яростным обличителем капитализма. Впрочем, посадили его только в путинской России. После отсидки Лимонов резко прибавил в оппозиционной активности. И снова, как и всегда, был крайне неугодным. Но тут вдруг на какое-то время государством был взят курс на восстановление СССР, и Лимонова, одного из главных адептов старо-нового нашенского империализма, стали приглашать в ток-шоу на все ТВ-каналы, сделали главным колумнистом официальных СМИ и тд. Но «Дед» постоянно выкидывал фортеля: то не к месту и в прямом эфире вспоминал томящихся до сих пор в российских застенках соратников-«нацболов» (партия, запрещённая в РФ), то вдруг слишком громко и многократно произносил слишком острое для среды медиа-проституток слово «русские, русский», вместо разрешённого-рекомендованного и кастрированного «россиянский».
Дед умер, потому что ему нельзя было с властью, мейнстримом. Организм запротивился и дал сбой. Он ушёл свободным и могучим, каким и был всегда.

На осознание места Лимонова в литературе понадобится ещё много времени. Как говорится, «большое видится на расстоянии». Но уже сейчас понятно, что литература наша стала меньше. Ведь если меньше на одного стало свободного, то большинство теперь – «жестокие партийные девственницы» по Мандельштаму, да «лицейская сволочь, разрешённая большевиками для пользы науки».
Всё. Деда больше нет.

-----------------------------------

 "Стихи Э. Лимонова требуют от читателя известной подготовки. То, что представляется в них эксцентрическим, на деле есть ничто иное, как естественное развитие той поэзии, основы которой были заложены М.В. Ломоносовым и освоены в нашем столетии Хлебниковым и поэтами группы Обериу. Обстоятельством, сближающим творчество Э. Лимонова с последними, служит глубокий трагизм содержания, облеченный, как правило, в чрезвычайно легкие одежды абсолютно сознательного эстетизма, временами граничащего с манерностью. Обстоятельством же, отличающим Э. Лимонова от обериутов и вообще от всех остальных существующих или существовавших поэтов, является то, что стилистический прием, сколь бы смел он ни был (следует отметить чрезвычайную перенасыщенность лимоновского стиха инверсиями), никогда не самоцель, но сам как бы дополнительная иллюстрация высокой степени эмоционального неблагополучия — то есть того материала, который, как правило, и есть единый хлеб поэзии. Э. Лимонов — поэт, который лучше многих осознал, что путь к философическим прозрениям лежит не столько через тезис и антитезис, сколько через самый язык, из которого удалено все лишнее".
Иосиф Бродский, 1978 год.

Стихи разных лет

От лица какого-то неопределенного, смутного.

Кого-то вроде себя, кого-то такого, с чем-то.
трагическим, с полуфразой — полувздохом.
с налетом фантазии, с большим летним днем

и вам нужно, чтобы закатываясь
светило не повредило вам головы

сколько нежных лучей на книгах
растоптанная дедовская пыль
как не хватает знатоков античности
бесполезных и красивых старцев, редкобородых
в доме пергамента, в море волны

тихий сытый обед посредине лета
в восторженно открытой груди застряли
цветы полевые, колечки ромашки
и белоснежные вздохи наполняют дом

в свечении ужаса он видит птицеферму
сгущающийся дождь, поголовье кур
и видит он взором черным
пустые углы лилового двора

Двор политический, здесь со скрипом
казак Матвей натаскавши кольев
в землю вбивает, плетет руками
бородатые плечи, уханье ног
на завороженной штанине пятна
солнечный сап и рык

отчего так долго
отчего так сладко

столько обитателей стоит на горе

по нежной статуе школьного героя
гуляет глянец, гуляет гипс
поблизости живет мать-старушка
сухие ручки сжимают плакат
В тени в темноте выполняет город
свои функции, играет свою роль

Рояль дребезжит, везут колбасы
зевотою занялся вон старик
мечтают птицы, пилят бревна
два интеллигента в библиотеке сидят

От войны не осталось разбитых зданий
Все отстроилось и окрепло
набегая на берег река смеется
и как раз за школу солнце зашло

Ужение рыб на закате за школой
скользкие бревна и разговор
Ученик Матвеев. Ученик Тимофеев
Ученица Крюкова и дальше все
Разговор о прериях о пампасах
о свойствах увеличительного стекла
о соседних холмах
о совсем старших классах
безначальный волнующий всегда разговор.

и по прелести рока
по ненасытности судеб
вздыхают юные наши друзья
чтоб бросало их повсюду они мечтают
но трамвайная остановка с места не сойдет

также будет круг, будут эти рельсы
булка, колбаса, клетчатая рубашка
И ван Фонвизин. Степан Бородулин,
милые учителя
блестящие гости земли

* * *

Белый домик голубки
Хитрые маски судеб
Сплетенными вторые сутки
Я оставлял пальцы свои
А земля всегда цвела в мае!
Всегда до грехопадения цвела земля
Земля всегда побуждала к греху
Большому и малому

Возбуждала к пролитию сладкой крови
Ибо что и за жизнь без греха
Что за жизнь
без печали по невинно убиенному
царевичу Димитрию
на песчаных дорожках
в майском саду

Что за ночь
если не убивают Андрея Боголюбского
Если не находят его под крыльцом
Что это за ночь тогда
И разве жаркий летний полдень
это полдень
если он не нагревает
Черных траурных одежд матерей
И белотелых дочек
Ах это не полдень тогда!

* * *

Тканям этой оды шум
ткани мне проникли в ум
помню красные отрезы
помню черное сукно
Магазинные березы
лезут к Харькову в окно

Продавец старинный. Проседь
Мне рулон сукна выносит
Разрешите? На пальто?
Я волнуюсь. Кто я — кто?
Он мистически разводит
руки желтые свои
нужно место он находит
там где хватит для швеи

он сукно перерезает
моя тряпка отползает
остается их рулон
и рулона прежний сон

В старом мире все бывало
туго тряпка обвевала
бледный в зеркале стоял
мамы прихоть выполнял

«Подошло!» Друзья судили
и серьезно отходили
взором меряли вы русского
в ткань завернутого, узкого

Юноша! сегодня день
очень памятный, и тень
от него надолго ляжет
к связям с вещами обяжет

Ты сегодня обручен
при друзьях препровожден
Продолженье кожи — ткань
Производство — Эривань

и живых людей толчки
были мясны и мягки

Все кто был тогда там в зале
Умерли, ушли завяли.
Нас тогда был целый зал
Только мне далось. Бежал.

 

  ЛЮДИ В КЕПКАХ

     Мир был прост пред Первой Мировой:
     Пышные короны у царей,
     Сбруи драгоценные, конвой,
     Ротшильды (зачем же им еврей?),

     Каски и высокие фуражки,

     Гретхены, смиренные Наташки,

     Биллы, Гансы, Вани-замарашки…

     Армии, как псы, всяк пёс — цепной.

    

     Но когда счёт трупов под Верденом

     (Восемьдесят тысяч трупов в сутки!)

     Мир уверил, что по этим ценам

     Смысла нет держать вас, проститутки!

     Бросились сверять их, свирепея,

     Русские, германцы, солдатня…

     Выдирать царей из эмпирея

     (Жаль, что рядом не было меня!)

    

     Жилистые, страстные солдаты,

     Обменяв шинели на пальто,

     Были им пальто коротковаты,

     Кепки впору были им зато…

    

     Людям в кепках крепко надоели,

     Люди в котелках и шишаках,

     Балерины их, все их фортели,

     Пьяные Распутины в соплях,

     Все князья великие в усах,

     Кайзер, канцлер, хруст в воротничках…

     Вышли люди боевого склада,

     Младших офицеров племена

     Кепка покрывала как награда,

     Их мужами сделала война.

     Вышли и сказали: "Так не надо,

     С нами обращаться, куль говна!"

    

     Взяли револьверы и винтовки.

     Сбросили на землю трёх царей.

     Ленин, Гитлер были им обновки —

     Вышедшие из простых людей…

     Лишь английский плебс — лицом о лужу…

     Все другие хорошо успели.

     Вышли те, кто с пулемётом дружит.

     Пулемёты выдавали трели…

    

     Мясники, литейщики, артисты,

     Вышибалы и торговцы жестью,

     Криминал, студенты, журналисты.

     Навалились все ребята вместе…

    

     Власть схватили. Котелки бежали,

     Шишаки и аксельбанты тоже.

     Кепки управлять Европой стали.

     В Дойчланд и у нас провозглашали

     Власть такую, что мороз по коже…

    

    

     ***

     Ветер Истории дует в глаза

     И вот выползает слеза...

     Про Гёте, товарищ, напомнил ты мне?

     Мне Мефистофель приснился во сне.

    

     С Буонапарте подписку берёт,

     Хвост Мефистофеля по полу бьёт,

     Буонапарте подрезал мизинец

     И получил всю Европу в гостинец.

    

     Ветер Истории Гегеля полы

     Славно раздул. Вильгельм-Фридрих весёлый

     Маркса тяжёлого предвосхищает,

     Гитлер за Гегелем мрачно шагает.

    

     В венской ночлежке, где скучно и сухо,

     Гитлер читает "Феноменологию духа".

     В танковой битве под Курской дугой

     Гегеля школы сошлись меж собой.

    

     Гусениц лязг, вот устроили танцы

     Гитлер и Сталин, нео-гегельянцы...

    

     Мощных снарядов и мощной брони

     Нету кровавее в мире резни,

     Чем разбирательство между родни!

    

     Ветер Истории, дуй мне в глаза!

     На Вашингтон навалилась гроза,

     Но, в ожиданьи Пунических войн,

     Космос спокоен... Космос спокоен...

    

    

     СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

Одевай свой пиджак и иди потолкаться под тентом,
Светской жизни пора послужить компонентом,
Чтоб с бокалом шампанского, в свете горящего газа,
Ты стоял. А вокруг — светской жизни зараза...

Ты пришёл за красивым, ужасного видел немало,
За красивым сошёл, бывший зэк, с пьедестала.
Ветерок, дуновение, запах тревожного зала,
Мне всегда будет мало, всего и всегда будет мало...

Светской жизнью, где устрицы вместе с шампанским,
Не убить мне тюрьмы с контингентом бандитским и шпанским.
И какой бы красавицы талию я ни сжимал,
Буду помнить Саратовский мрачный централ.

Наш "третьяк", и под лестницей все мы стоим, пацаны,
И у всех нас срока — до затмениев полных луны.
Пузырьки "Veuve Cliequot" умирают на языке.
Пацаны, я ваш Брат, хоть при "бабочке" и в пиджаке.
    
Я совсем не забыл скорбный запах тюрьмы и вокзала,
Мне всегда будет мало, всего и всегда будет мало...
Одевай свой пиджак и иди потолкаться под тентом,
Светской жизни пора послужить компонентом...

    

Магазин

 

 — Мне три метра лент отмерьте
По три метра рыжей красной
— Этой
Этой
— Вж-жик. Три метра…
— Получите… получите…

— Мне пожалуйста игрушку
— Вон — павлин с хвостом широким
Самый самый разноцветный
— Этот?
— Нет другой — левее…
— Вот… Как раз мне подойдет…

— Мне три литра керосина
В бак который вам протягиваю
— Нету керосина!? Как так?!
Ну давайте мне бензин
— Нет бензина!? Вы измучились?!

Шепот — Да она измучилась
посмотри какая хýдая
руки тонкие и желтые

— Но лицо ее красивое
— Да красивое но тощее
— Но глаза ее прекрасны просто!

— Да глаза ее действительно!..

Портрет

 

На врага голубого в лисьей шапке
В огромных глазах и плечах
Ходит каждый день старушка
Подходя к портрету внука

…Внук мой — ты изображенье
Я люблю тебя как старость
Как не любят помиравших
Я люблю тебя как жалость

Внук в тебя плюю всегда я
О мертвец — мой внук свирепый
Ты лежащий меня тянешь
Поглядом своих очей…

Так старушка рассуждает
И всегда она воюет
Бьет портрет руками в щеки
Или палкой бьет по лбу

Только как-то утомилась
И упала под портретом
И как сердце в ней остановилось
Внук смеясь глядел с портрета
Он сказал «Ну вот и ваша милость!»

Криком рот растворен старый…

 

Криком рот растворен старый
Что — чиновник — умираешь?

Умираю умираю
Служащий спокойный
И бумаги призываю
До себя поближе

— Что чиновник вспоминаешь
Кверху носом острым лежа?
(Смерть точила нос напильником
Ей такой нос очень нравится)

Вспоминаю я безбрежные
Девятнадцатого августа
Все поля с травой пахучею
С травой слишком разнообразною

Так же этого же августа
Девятнадцатого но к концу
Вспоминаю как ходила
Нахмурённая река
И погибельно бурлила
Отрешенная вода

Я сидел тогда с какой-то
Неизвестной мне душою
Ели мы колбасы с хлебом
Помидоры. Молоко
Ой как это дорого!

— Умираешь умираешь
Драгоценный в важном чине
Вспоминаешь вспоминаешь
О реке и о речной морщине

Память — безрукая статуя конная…

 

Память — безрукая статуя конная
Резво ты скачешь но не обладатель ты рук
Громко кричишь в пустой коридор сегодня
Такая прекрасная мелькаешь в конце коридора

Вечер был и чаи ароматно клубились
Деревья пара старинные вырастали из чашек
Каждый молча любовался своей жизнью
И девушка в желтом любовалась сильнее всех

Но затем… умирает отец усатый
Заключается в рамку черная его голова
Появляется гроб… появляются слуги у смерти
Обмывают отца… одевают отца в сапоги

Черный мелкий звонок… это память
в конце коридора
Милый милый конный безрукий скач
Едет с ложкой малышка к столовой
Кушать варенье варенье варенье

Элегия № 69

 

Я обедал супом… солнце колыхалось
Я обедал летом… летом потогонным
Кончил я обедать… кончил я обедать
Осень сразу стала… сразу же началась

Дóжди засвистели… Темень загустела
Птицы стали улетать…
Звери стали засыпать…
Ноги подмерзать…

Сидя в трех рубашках и одном пальто
Пусто вспоминаю как я пообедал
Как я суп покушал еще в жарком лете
Огнемилом лете… цветолицем лете…

Кухарка

 

Кухарка любит развлеченья
Так например под воскресенья
Она на кухне наведет порядок
И в комнату свою уйдет на свой порядок

Она в обрезок зеркала заколет
Свою очень предлинную косу
Тремя ее железками заколет
Потом еще пятью

А прыщик на губе она замажет
И пудрою растительной затрет
В глаза немного вазелину пустит
Наденет длинно платье и уйдет

Но с лестницы вернется платье снимет
Наденет длинно платье поновей
И тюпая своими башмаками
Пойдет с собою в качестве гостей

Она с собой придет к другой кухарке
Где дворник и садовник за столом
Где несколько количеств светлой водки
И старый царскосельский граммофон

«А-ха-ха-ха» она смеется холкой
«У-хи-хи-хи» другая ей в ответ
А дворник и садовник улыбнутся
И хлопают руками по ногам

Сидящие все встанут закрутятся
И юбки будут биться о штаны
О праздник у садовника в меху
И праздник у дворника в руках!

От меня на вольный ветер…

 

От меня на вольный ветер
Отлетают письмена
Письмена мои — подолгу
Заживете или нет?

Кто вас скажет кто промолвит
Вместо собственных письмен
Или слабая старуха
Гражданин ли тощий эН

Кропоткин

 

По улице идет Кропоткин
Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из черно-дымного пистоля

Кропоткина же любит дама
Так километров за пятнадцать
Она живет в стенах суровых
С ней муж дитя и попугай

Дитя любимое смешное
И попугай ее противник
И муж рассеянный мужчина
В самом себе не до себя

По улице еще идет Кропоткин
Но прекратил стрелять в облáки
Он пистолет свой продувает
Из рта горячим направленьем

Кропоткина же любит дама
И попугай ее противник
Он целый день кричит из клетки
Кропоткин — пиф! Кропоткин — паф!

 

Теперь без Лимонова

Ах, какие он шил джинсы в 60-тых! Сначала бомонд Харькова, а потом и Москвы готов был платить за рукотворные штаны от Лимонова большие деньги.
Ах, какой неодолимой костью в горле он был у КГБ и Андропова лично – завербовать не получилось, пришлось выдавливать из страны. И какая поразительная метаморфоза произошла с Эдуардом в США и во Франции, когда яростный антисоветчик в СССР, на Западе вдруг становится социалистом и яростным обличителем капитализма. Впрочем, посадили его только в путинской России. После отсидки Лимонов резко прибавил в оппозиционной активности. И снова, как и всегда, был крайне неугодным. Но тут вдруг на какое-то время государством был взят курс на восстановление СССР, и Лимонова, одного из главных адептов старо-нового нашенского империализма, стали приглашать в ток-шоу на все ТВ-каналы, сделали главным колумнистом официальных СМИ и тд. Но «Дед» постоянно выкидывал фортеля: то не к месту и в прямом эфире вспоминал томящихся до сих пор в российских застенках соратников-«нацболов» (партия, запрещённая в РФ), то вдруг слишком громко и многократно произносил слишком острое для среды медиа-проституток слово «русские, русский», вместо разрешённого-рекомендованного и кастрированного «россиянский».
Дед умер, потому что ему нельзя было с властью, мейнстримом. Организм запротивился и дал сбой. Он ушёл свободным и могучим, каким и был всегда.

На осознание места Лимонова в литературе понадобится ещё много времени. Как говорится, «большое видится на расстоянии». Но уже сейчас понятно, что литература наша стала меньше. Ведь если меньше на одного стало свободного, то большинство теперь – «жестокие партийные девственницы» по Мандельштаму, да «лицейская сволочь, разрешённая большевиками для пользы науки».
Всё. Деда больше нет.

-----------------------------------

 "Стихи Э. Лимонова требуют от читателя известной подготовки. То, что представляется в них эксцентрическим, на деле есть ничто иное, как естественное развитие той поэзии, основы которой были заложены М.В. Ломоносовым и освоены в нашем столетии Хлебниковым и поэтами группы Обериу. Обстоятельством, сближающим творчество Э. Лимонова с последними, служит глубокий трагизм содержания, облеченный, как правило, в чрезвычайно легкие одежды абсолютно сознательного эстетизма, временами граничащего с манерностью. Обстоятельством же, отличающим Э. Лимонова от обериутов и вообще от всех остальных существующих или существовавших поэтов, является то, что стилистический прием, сколь бы смел он ни был (следует отметить чрезвычайную перенасыщенность лимоновского стиха инверсиями), никогда не самоцель, но сам как бы дополнительная иллюстрация высокой степени эмоционального неблагополучия — то есть того материала, который, как правило, и есть единый хлеб поэзии. Э. Лимонов — поэт, который лучше многих осознал, что путь к философическим прозрениям лежит не столько через тезис и антитезис, сколько через самый язык, из которого удалено все лишнее".
Иосиф Бродский, 1978 год.

Стихи разных лет

От лица какого-то неопределенного, смутного.

Кого-то вроде себя, кого-то такого, с чем-то.
трагическим, с полуфразой — полувздохом.
с налетом фантазии, с большим летним днем

и вам нужно, чтобы закатываясь
светило не повредило вам головы

сколько нежных лучей на книгах
растоптанная дедовская пыль
как не хватает знатоков античности
бесполезных и красивых старцев, редкобородых
в доме пергамента, в море волны

тихий сытый обед посредине лета
в восторженно открытой груди застряли
цветы полевые, колечки ромашки
и белоснежные вздохи наполняют дом

в свечении ужаса он видит птицеферму
сгущающийся дождь, поголовье кур
и видит он взором черным
пустые углы лилового двора

Двор политический, здесь со скрипом
казак Матвей натаскавши кольев
в землю вбивает, плетет руками
бородатые плечи, уханье ног
на завороженной штанине пятна
солнечный сап и рык

отчего так долго
отчего так сладко

столько обитателей стоит на горе

по нежной статуе школьного героя
гуляет глянец, гуляет гипс
поблизости живет мать-старушка
сухие ручки сжимают плакат
В тени в темноте выполняет город
свои функции, играет свою роль

Рояль дребезжит, везут колбасы
зевотою занялся вон старик
мечтают птицы, пилят бревна
два интеллигента в библиотеке сидят

От войны не осталось разбитых зданий
Все отстроилось и окрепло
набегая на берег река смеется
и как раз за школу солнце зашло

Ужение рыб на закате за школой
скользкие бревна и разговор
Ученик Матвеев. Ученик Тимофеев
Ученица Крюкова и дальше все
Разговор о прериях о пампасах
о свойствах увеличительного стекла
о соседних холмах
о совсем старших классах
безначальный волнующий всегда разговор.

и по прелести рока
по ненасытности судеб
вздыхают юные наши друзья
чтоб бросало их повсюду они мечтают
но трамвайная остановка с места не сойдет

также будет круг, будут эти рельсы
булка, колбаса, клетчатая рубашка
И ван Фонвизин. Степан Бородулин,
милые учителя
блестящие гости земли

* * *

Белый домик голубки
Хитрые маски судеб
Сплетенными вторые сутки
Я оставлял пальцы свои
А земля всегда цвела в мае!
Всегда до грехопадения цвела земля
Земля всегда побуждала к греху
Большому и малому

Возбуждала к пролитию сладкой крови
Ибо что и за жизнь без греха
Что за жизнь
без печали по невинно убиенному
царевичу Димитрию
на песчаных дорожках
в майском саду

Что за ночь
если не убивают Андрея Боголюбского
Если не находят его под крыльцом
Что это за ночь тогда
И разве жаркий летний полдень
это полдень
если он не нагревает
Черных траурных одежд матерей
И белотелых дочек
Ах это не полдень тогда!

* * *

Тканям этой оды шум
ткани мне проникли в ум
помню красные отрезы
помню черное сукно
Магазинные березы
лезут к Харькову в окно

Продавец старинный. Проседь
Мне рулон сукна выносит
Разрешите? На пальто?
Я волнуюсь. Кто я — кто?
Он мистически разводит
руки желтые свои
нужно место он находит
там где хватит для швеи

он сукно перерезает
моя тряпка отползает
остается их рулон
и рулона прежний сон

В старом мире все бывало
туго тряпка обвевала
бледный в зеркале стоял
мамы прихоть выполнял

«Подошло!» Друзья судили
и серьезно отходили
взором меряли вы русского
в ткань завернутого, узкого

Юноша! сегодня день
очень памятный, и тень
от него надолго ляжет
к связям с вещами обяжет

Ты сегодня обручен
при друзьях препровожден
Продолженье кожи — ткань
Производство — Эривань

и живых людей толчки
были мясны и мягки

Все кто был тогда там в зале
Умерли, ушли завяли.
Нас тогда был целый зал
Только мне далось. Бежал.

 

  ЛЮДИ В КЕПКАХ

     Мир был прост пред Первой Мировой:
     Пышные короны у царей,
     Сбруи драгоценные, конвой,
     Ротшильды (зачем же им еврей?),

     Каски и высокие фуражки,

     Гретхены, смиренные Наташки,

     Биллы, Гансы, Вани-замарашки…

     Армии, как псы, всяк пёс — цепной.

    

     Но когда счёт трупов под Верденом

     (Восемьдесят тысяч трупов в сутки!)

     Мир уверил, что по этим ценам

     Смысла нет держать вас, проститутки!

     Бросились сверять их, свирепея,

     Русские, германцы, солдатня…

     Выдирать царей из эмпирея

     (Жаль, что рядом не было меня!)

    

     Жилистые, страстные солдаты,

     Обменяв шинели на пальто,

     Были им пальто коротковаты,

     Кепки впору были им зато…

    

     Людям в кепках крепко надоели,

     Люди в котелках и шишаках,

     Балерины их, все их фортели,

     Пьяные Распутины в соплях,

     Все князья великие в усах,

     Кайзер, канцлер, хруст в воротничках…

     Вышли люди боевого склада,

     Младших офицеров племена

     Кепка покрывала как награда,

     Их мужами сделала война.

     Вышли и сказали: "Так не надо,

     С нами обращаться, куль говна!"

    

     Взяли револьверы и винтовки.

     Сбросили на землю трёх царей.

     Ленин, Гитлер были им обновки —

     Вышедшие из простых людей…

     Лишь английский плебс — лицом о лужу…

     Все другие хорошо успели.

     Вышли те, кто с пулемётом дружит.

     Пулемёты выдавали трели…

    

     Мясники, литейщики, артисты,

     Вышибалы и торговцы жестью,

     Криминал, студенты, журналисты.

     Навалились все ребята вместе…

    

     Власть схватили. Котелки бежали,

     Шишаки и аксельбанты тоже.

     Кепки управлять Европой стали.

     В Дойчланд и у нас провозглашали

     Власть такую, что мороз по коже…

    

    

     ***

     Ветер Истории дует в глаза

     И вот выползает слеза...

     Про Гёте, товарищ, напомнил ты мне?

     Мне Мефистофель приснился во сне.

    

     С Буонапарте подписку берёт,

     Хвост Мефистофеля по полу бьёт,

     Буонапарте подрезал мизинец

     И получил всю Европу в гостинец.

    

     Ветер Истории Гегеля полы

     Славно раздул. Вильгельм-Фридрих весёлый

     Маркса тяжёлого предвосхищает,

     Гитлер за Гегелем мрачно шагает.

    

     В венской ночлежке, где скучно и сухо,

     Гитлер читает "Феноменологию духа".

     В танковой битве под Курской дугой

     Гегеля школы сошлись меж собой.

    

     Гусениц лязг, вот устроили танцы

     Гитлер и Сталин, нео-гегельянцы...

    

     Мощных снарядов и мощной брони

     Нету кровавее в мире резни,

     Чем разбирательство между родни!

    

     Ветер Истории, дуй мне в глаза!

     На Вашингтон навалилась гроза,

     Но, в ожиданьи Пунических войн,

     Космос спокоен... Космос спокоен...

    

    

     СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

Одевай свой пиджак и иди потолкаться под тентом,
Светской жизни пора послужить компонентом,
Чтоб с бокалом шампанского, в свете горящего газа,
Ты стоял. А вокруг — светской жизни зараза...

Ты пришёл за красивым, ужасного видел немало,
За красивым сошёл, бывший зэк, с пьедестала.
Ветерок, дуновение, запах тревожного зала,
Мне всегда будет мало, всего и всегда будет мало...

Светской жизнью, где устрицы вместе с шампанским,
Не убить мне тюрьмы с контингентом бандитским и шпанским.
И какой бы красавицы талию я ни сжимал,
Буду помнить Саратовский мрачный централ.

Наш "третьяк", и под лестницей все мы стоим, пацаны,
И у всех нас срока — до затмениев полных луны.
Пузырьки "Veuve Cliequot" умирают на языке.
Пацаны, я ваш Брат, хоть при "бабочке" и в пиджаке.
    
Я совсем не забыл скорбный запах тюрьмы и вокзала,
Мне всегда будет мало, всего и всегда будет мало...
Одевай свой пиджак и иди потолкаться под тентом,
Светской жизни пора послужить компонентом...

    

Магазин

 

 — Мне три метра лент отмерьте
По три метра рыжей красной
— Этой
Этой
— Вж-жик. Три метра…
— Получите… получите…

— Мне пожалуйста игрушку
— Вон — павлин с хвостом широким
Самый самый разноцветный
— Этот?
— Нет другой — левее…
— Вот… Как раз мне подойдет…

— Мне три литра керосина
В бак который вам протягиваю
— Нету керосина!? Как так?!
Ну давайте мне бензин
— Нет бензина!? Вы измучились?!

Шепот — Да она измучилась
посмотри какая хýдая
руки тонкие и желтые

— Но лицо ее красивое
— Да красивое но тощее
— Но глаза ее прекрасны просто!

— Да глаза ее действительно!..

Портрет

 

На врага голубого в лисьей шапке
В огромных глазах и плечах
Ходит каждый день старушка
Подходя к портрету внука

…Внук мой — ты изображенье
Я люблю тебя как старость
Как не любят помиравших
Я люблю тебя как жалость

Внук в тебя плюю всегда я
О мертвец — мой внук свирепый
Ты лежащий меня тянешь
Поглядом своих очей…

Так старушка рассуждает
И всегда она воюет
Бьет портрет руками в щеки
Или палкой бьет по лбу

Только как-то утомилась
И упала под портретом
И как сердце в ней остановилось
Внук смеясь глядел с портрета
Он сказал «Ну вот и ваша милость!»

Криком рот растворен старый…

 

Криком рот растворен старый
Что — чиновник — умираешь?

Умираю умираю
Служащий спокойный
И бумаги призываю
До себя поближе

— Что чиновник вспоминаешь
Кверху носом острым лежа?
(Смерть точила нос напильником
Ей такой нос очень нравится)

Вспоминаю я безбрежные
Девятнадцатого августа
Все поля с травой пахучею
С травой слишком разнообразною

Так же этого же августа
Девятнадцатого но к концу
Вспоминаю как ходила
Нахмурённая река
И погибельно бурлила
Отрешенная вода

Я сидел тогда с какой-то
Неизвестной мне душою
Ели мы колбасы с хлебом
Помидоры. Молоко
Ой как это дорого!

— Умираешь умираешь
Драгоценный в важном чине
Вспоминаешь вспоминаешь
О реке и о речной морщине

Память — безрукая статуя конная…

 

Память — безрукая статуя конная
Резво ты скачешь но не обладатель ты рук
Громко кричишь в пустой коридор сегодня
Такая прекрасная мелькаешь в конце коридора

Вечер был и чаи ароматно клубились
Деревья пара старинные вырастали из чашек
Каждый молча любовался своей жизнью
И девушка в желтом любовалась сильнее всех

Но затем… умирает отец усатый
Заключается в рамку черная его голова
Появляется гроб… появляются слуги у смерти
Обмывают отца… одевают отца в сапоги

Черный мелкий звонок… это память
в конце коридора
Милый милый конный безрукий скач
Едет с ложкой малышка к столовой
Кушать варенье варенье варенье

Элегия № 69

 

Я обедал супом… солнце колыхалось
Я обедал летом… летом потогонным
Кончил я обедать… кончил я обедать
Осень сразу стала… сразу же началась

Дóжди засвистели… Темень загустела
Птицы стали улетать…
Звери стали засыпать…
Ноги подмерзать…

Сидя в трех рубашках и одном пальто
Пусто вспоминаю как я пообедал
Как я суп покушал еще в жарком лете
Огнемилом лете… цветолицем лете…

Кухарка

 

Кухарка любит развлеченья
Так например под воскресенья
Она на кухне наведет порядок
И в комнату свою уйдет на свой порядок

Она в обрезок зеркала заколет
Свою очень предлинную косу
Тремя ее железками заколет
Потом еще пятью

А прыщик на губе она замажет
И пудрою растительной затрет
В глаза немного вазелину пустит
Наденет длинно платье и уйдет

Но с лестницы вернется платье снимет
Наденет длинно платье поновей
И тюпая своими башмаками
Пойдет с собою в качестве гостей

Она с собой придет к другой кухарке
Где дворник и садовник за столом
Где несколько количеств светлой водки
И старый царскосельский граммофон

«А-ха-ха-ха» она смеется холкой
«У-хи-хи-хи» другая ей в ответ
А дворник и садовник улыбнутся
И хлопают руками по ногам

Сидящие все встанут закрутятся
И юбки будут биться о штаны
О праздник у садовника в меху
И праздник у дворника в руках!

От меня на вольный ветер…

 

От меня на вольный ветер
Отлетают письмена
Письмена мои — подолгу
Заживете или нет?

Кто вас скажет кто промолвит
Вместо собственных письмен
Или слабая старуха
Гражданин ли тощий эН

Кропоткин

 

По улице идет Кропоткин
Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из черно-дымного пистоля

Кропоткина же любит дама
Так километров за пятнадцать
Она живет в стенах суровых
С ней муж дитя и попугай

Дитя любимое смешное
И попугай ее противник
И муж рассеянный мужчина
В самом себе не до себя

По улице еще идет Кропоткин
Но прекратил стрелять в облáки
Он пистолет свой продувает
Из рта горячим направленьем

Кропоткина же любит дама
И попугай ее противник
Он целый день кричит из клетки
Кропоткин — пиф! Кропоткин — паф!

 

Дмитрий Кастрель

Интервью. Стихи. Фотогалерея

Подробнее...

Алексей Бриллиантов

У нашего автора Алексея Бриллиантова вышла новая книга. "Ознобы души" называется. Мы поздравляем Алексея Валерьевича и приглашаем читателей на презентацию.

 

От автора

 Сложнее всего говорить о себе – кажется, что всё уже есть в твоих стихах, а если добавиться что-то новое, то будут новые стихи.

 

А посему буду краток. По наследству, призванию, образованию – кадровый офицер. Самый счастливый этап жизни – несколько лет в школе, «историком». Пишу давно. Очень. Первая публикация в 1987г., в армейской газете. Потом публикаций будет много, но уже в двухтысячных: журналы, альманахи, антологии Союза писателей СПб. Первую книгу издал, как и большинство, собственными силами в 2007г.(«Проросший здесь»).

 

Новая книга – не продукт конкретного периода времени, не дань определённой теме, тем более, что и стихи мои иногда сложно привязать к какой-то дате: часто они ждут своего часа годами. Вот и эта публикация сложилась неспешно, в ожидании возможностей к изданию – неспешно шлифовалась, так что к моменту, когда небольшой фонд при Питерском союзе писателей предложил помощь в публикации – мне долго готовиться не пришлось. В конце лета книга «Ознобы души» вышла, тираж крохотный, но тем, что она появилась – я удовлетворён: за пять лет подготовки успел сродниться. Есть немалая группа людей, которым я благодарен за содействие, но здесь и сейчас они не присутствуют, так что их имена трепать не буду.

 

Себе желаю читателя ныряющего в строки, а не бегущего по ним. А читателю – обнаружить силы и эмоции, которые я для того и хранил в себе, чтобы заразить ещё кого-нибудь… Желаю Вам отражаться на здоровье, отражаться к мудрости…

 

В подборке представлены по 2-3 стихотворения по каждой из пяти главок этой небольшой книжки.

 

 ОТТОГО И ПИШУ, ЧТО ПОМНЮ…

 

Проросший здесь

 

А цвет значенья не имеет:

Не верю в заданность кровей.

И чья душа порок лелеет –

Так по делам оно видней.

 

Что мне до расы, рода, веры

того, кто спину мне прикрыл,

Кто отдаёт последней мерой

И кровь, и пот, и хлеб, и пыл.

 

И прилагательное «русский» -

Не орден Родины моей,

Не буковки на бланке хрустком:

Скорее - это род людей,

 

Кто в ссадинах её запёкся

И вмёрз душой в её снега;

Своих истоков не отрёкся,

 

Но в ней - увидел берега.

 

В ней,

что огромными крылами

Закат цепляя и восход,

За перелётными клинами

Не может ринуться в исход:

 

Где Азия с Европой сшиты

Уральским складчатым рубцом –

Растят её детей

и жито,

И сто наречий под венцом.

 

Пусть падать камнем на Тунгуске,

Но в длань её.

И «даждь нам днесь».

Я не широкий и не узкий.

Я русский.

Я проросший здесь.

03.2005

 

 

 

 

 

 

Тени равелина

 

Петропавловской иглой

Небо к нам не допуская,

Бастионов строй слепой

Дали взору отсекает.

Только может ли замок

Воспретить души скитанья,

Совести, раздумий, строк

Бесконечное свиданье.

Глухота дубовых врат –

Не порог воспоминаньям,

Что, как вороны, кружат

Над поживою восстанья:

Трубецким убит пролог,

Роты в гибельном стоянье,

И Сенат, как сфинкс, залёг,

Спит, лелея гнёт - молчанье.

 

Там, где бровью не ведёт

Бронзовый кентавр Предтечи:

Милорадович падёт,

И Галерная – в картечи.

Люда ярмарочный рой

В брешах кирасирной стали…

И клинки,

вперёд гардой,

Звоном падают кандальным…

 

Ника так и не пришла,

Не воспряла в сердце русском.

Прометеева скала

Прорастает за Иркутском…

Покачнулся эшафот,

Как Помпея, глядя в Лету –

Начинается исход

Ледников, скользящих к лету.

1987-2002

 

 

 

Пабло Неруде

 

Вас не встретить уже на краю Кордильер,

Над гремящей лазурью лесных водопадов.

К счастью, книге неведом надгробья барьер:

Строфы – крылья, а кондоры выше преграды.

Было: небо скользило крестами теней

По мадридским проулкам, испятнанным сталью, –

Презирая защиту посольских дверей,

Ваши строки испанскою болью вскипали.

 

Сталинградом назвали победы мечту…

Отыскали звезду Хоакина Мурьетты.

И колосьями пели «у ветра во рту»,

Профиль Анд прочертив в полушарье планеты.

 

Только вновь для любимой зарю не раздуть,

И не плакать над новой чилийскою раной:

Пуля,

Чили

навылет пробившая грудь,

В вашем сердце последним биеньем застряла.

 

Но рубцы зарастают на склонах невзгод.

И нельзя не молиться, о чём вы молили:

Заглядится в тот край, где намок небосвод

«Босоногая тонкая девочка Чили».

 

1979-2008

 

 

 

 

СОЛНЦА И ЛУНЫ

 

 

 

Строфы ночи

 

1.Луна зайдёт январской ночью...

 

А был ли день? Так долго – ночь…

Хрустальным сном гуляет дочь.

И вдоль дорог стеклянный тын.

У ночи в люльке – чёрный сын:

По искрам битого стекла

Луна свеченьем истекла…

 

 

2. Сердце ночи

 

Тишины безъязыкий качается колокол.

Стынет небо, сиянием звёздным исколото.

 

Не находится взгляду ни стен, ни опоры –

Прячет полночь в провалах былинки и горы.

 

И мечтает душа на околице тела

О своём возвращении к вечным пределам…

 

 

3. Ночь светлеющая

 

Ночи омут глубок.

Ветер в листьях залёг,

Шорох павшей красы,

Серебренье росы.

 

Звёздный иней – что соль

На устах у Ассоль.

Вздох осевшей волны,

Хрупкий тон тишины.

 

А движенье Луны

С натяженьем струны:

Поднимает заря

Из глубин якоря…

1979 – 2010

 

 

 

 

 

 

Пасмурные леонидии

 

Играет небо розовым и серым –

Впитался в тучи матовый закат.

Лишь изредка мерцающие стрелы

Сквозят в прорехи ветряных аркад.

 

И словно бы природа онемела,

Прослушивая ходики цикад:

Мы вместе ждём, что в туче поределой

Отдёрнут занавес – и будет звездопад.

 

Болиды брызнут стайкой красноперой,

От сердца неба ниспадёт каскад,

Чтобы навстречу тоже запестрело

От жажды вожделенных эскапад.

 

Но розовый угас в свинцово-спелом

И, значит, не дано подстроить лад.

И остаётся в ночь, оставив тело,

Сквозить в прорехи ветряных аркад.

09.2009

 

 

 

 

ЗЕРКАЛО, ЗАХВАТАННОЕ ВЗОРОМ…

 

 

 

 

Из детства

 

В тридевятом царстве сказок

На подлунной стороне

Вьётся след моих салазок

Вверх по снежной целине.

 

Фея ночи легкокрыла

И несёт цветные сны,

А дневная вдруг открыла

Трепет понятой весны.

И дорог – ещё на годы,

И любая в новый край.

И в игре с любой погодой

Обнаружить можно рай.

 

А игра – ещё без ставок,

И сраженья без потерь.

Жизнь, пока что – не прилавок…

Но скрипит за стенкой дверь…

9. 2008

 

 

 

И, может быть, мы выйдем из войны…

 

Мир расщеплён паролем «Свой-Чужой»:

«Ты – не такой и, значит, враг тем паче.

Другой разрез…

И молишься иначе.

Стреляю, чтоб никто не звал ханжой…»

* * *

И, значит, нам не выйти из войны…

Стучатся в сон поутру пулемёты,

И Громов, в арьергарде крайней роты,

Проходит мост, что выведет с войны.

Но нам никак не выйти из войны…

В календаре приказами – заботы.

Что не помеха – это вражьи доты.

Экран прострелен залпами слюны.

Пожалуй, что не выйти из войны…

Автомобили – танками гордыни.

Фронт через кухню.

Враг торгует дыней.

Да в «чёрных списках»,

За копейку, –

Полстраны.

Нет, нам никак не выйти из войны…

А шеф – лицом в наёмного солдата,

И подчинённый – внуком Герострата.

Мосты пылают – бранью сожжены.

И тают шансы выйти из войны.

Толпа ревёт воинственной речёвкой,

А хомячки – дерутся за кладовки.

И мысли чёрные

И дни

Перечтены –

Всё в жерло заполошенной войны.

 

И ноет совесть сорванной струны…

 

* * *

Гляжу зрачками Солнца и Луны:

Внизу Земля ВСЕМ пращурам – погостом.

И, купол ВСЕХ церквей, светло и просто,

Сияет небо. С каждой стороны.

 

С пасхальным благовестием хоров,

С высотной песней светлых муэдзинов.

Да с мыслью, что приемлют, не постигнув:

Нет розни в свете радужных миров.

 

Войны причины – вечности странны…

Пусть занимают маковки высоты…

И Громов – на мосту, с последней ротой…

 

И, может быть, мы выйдем из войны.

9. 2009

 

 

 

 

Уголёк

 

Мой сон уходит –

Кипами вещей

Завален, будто длинные стоянки,

Чешуйками скользнувшей в пруд беглянки,

Костями белыми неизгнанных гостей.

 

Мой миг уходит

Ровно к октябрю,

Когда взорвётся клён протуберанцем,

А в ночь зима гремит хрустальным ранцем,

И отраженье скормлено дождю…

 

Мой мир уходит

Прямиком в зарю,

В дыханье речки,

повстречавшей море,

В тепло от печки,

Что озноб оспорит.

В ней угольком я день за днём горю…

09. 2010

 

 

 

 

 

 

 

 

КАСАЯСЬ ВИБРОССОВ ДУШИ…

 

 

 

Тропы бессонницы

 

Точёные мысли о завтрашнем ветре…

Отличье постромок среди ремешков…

Ложатся осколки в сажени и в метре,

А позже до дюймов дойдёт и вершков…

Дымятся туманами склоны Ай-Петри*,

Дымятся дороги слепых аватар**…

И требуют дани посланья Деметры

И запах из кухни с фамилией Взвар…

 

И небо,

Где время застужено далью,

Мерцает пространств антрацитным углём,

На западе – бронзой,

На севере – сталью,

А выше – прозрачной слезы хрусталём…

___________________________________________________________________

*Ай-Петри – горный пик и плато в Крыму, с репутацией самого туманного места острова.

**Аватара – воплощение бога Вишну в разнообразных формах для свершений и подвигов (древнеинд.)

05.2011

 

 

 

 

Пустой кувшин с дыханьем ветра

 

В хоромах грома

На краю краёв,

Где шорох громок

Снеговых роёв

И ветер тесен

От напрасных слов,

Никчёмных песен

И бездарных снов,

Презрев вершины

Утончённых строф,

Поют кувшины

На губах ветров.

И мантрой чистой

Там дудук времён,

А в травах истин –

Шелуха имён…

01.2005

 

 

 

 

 

 

И КТО-ТО ЖЖЁТ НЕГАСНУЩИЙ НОЧНИК…

 

 

 

Горизонт

 

Там, где ходят кони золотистые

По урезу голубых небес,

Где прибойной пеною слоистою

Облака нанизаны на лес,

 

Где багрянцы и пурпуры бесятся

В топке догорающего дня, –

Синий луг до черни выбрит месяцем,

Звёздная царапает стерня.

 

Где гнездовья и ветров, и радуги,

Обитают завтра и вчера, –

Там начало Волге есть и Ладоге,

И туда нацелен взгляд с утра.

 

Где туман кромешный прячет истово

Снившийся Колумбу континент, –

Там недосягаемые пристани,

Где творца припрятан инструмент.

11.2003

 

 

 

 

Флейтисту

Печальная флейта,

Сквозящая струйкой

Затянет ознобом

Ущербы души:

Напевами кельтов,

Мелодией лунной

Да пеньем сугробов

У самых вершин.

Зулусского вельда

Почудится утро

И прусских отрядов

Визгливый рожок,

И, видно по-Фрейду,

Из юности шустрой

Погудкой для стада

Разбудит Торжок.

А флейта послушна:

На вдох умирая,

На выдох флейтиста

Воскреснет опять.

И в сердце, набухшем

Печалями рая,

Безмолвно и чисто

Расправится гладь…

2004-2009

 

 

* * *

 

Не гаснет свет.

Лампадою души

Хранится от заката до восхода,

Чтобы сознанье не теряло брода

Во тьме,

где даже время не бежит…

02.2011

 

Читая книгу Алексея Бриллиантова, курсивно размышляю о том, что написать: предисловие и послесловие? Дочитав ровно до середины, твёрдо решаю: предисловие к этой книге было бы некоторой бестактностью. Это тот случай, та книга, когда читателя не нужно настраивать на чтение, не стоить и навязывать ориентиры восприятия. Книга настолько яркая, что захватит читателя буквально с первых строк, с первого горячего лексического ряда, захватит неожиданностью образов, которые гармонично вплетены в полотно смыслов, нисколько этих смыслов не затмевая, возьмёт в плен щемящего сопереживания автору, именно автору, честность и принципиальность жизненных правил которого не оставляют сомнения: он и его лирический герой – одно лицо, и ни герой, ни автор не собираются прикрываться друг другом…

 

Название книги «Ознобы души» совершенно точно раскрывает состояние поэта в момент, период стихотворческого выплеска, подготовленного, несомненно, всей жизнью, пришедшейся на излом веков, тысячелетий, жизнью русского интеллигента последней четверти XX –го века и первого десятилетия XI-го…Интеллигента по духу, офицера, патриота России по судьбе и нравственному кредо. Человека, которого не оставляют, не могут оставить ознобы – жесточайшие испытания на прочность духа выпали на долю нескольких поколений человечества… И мёрзнет, мёрзнет душа, непокидаемая ветрами кровавой памяти(«Оттого и пишу, что помню /Эту пропасть: он был, я есть…»), вихревыми снегами исторической круговерти, которые всё засыпают и засыпают зелёные травы надежды на милосердие к отдельно взятой человеческой личности…

 

Но книга, несмотря на название, оптимистичная, горячая и по смыслу, и по живописности: её краски щедры, густы, линии контекстов смелы и взаимно перетекаемы. Захватывает дух искренность и самобытность авторского голоса, за которым явственно читается судьба человека.

 

В великолепном стихотворении «Ла Игера. Последняя легенда» сама лексика и образность за героя: «костёр», «кондор», «красное солнце», «Смерть выходит на сцену,/ Она в этом действии прима…», «Но жар справедливости вечен…» Оно настолько пронзительно, что невольно ассоциируется с характером его написавшего. Понимаешь, что не только и не столько знание исторической канвы питало автора, а нечто гораздо более значащее – полная солидарность с духом борьбы за высшие идеалы, которые никогда и никому не осмеять, не оплевать, как никогда не заглушить песни свободы. Далее идущее ст. «Пабло Неруде» - и реминесцирует, и рефлексирует предстоящее, во-первых, что уже достаточно, великолепным чувствованием поэзии гениального поэта XX-го века, века, бряцающего оружием, века, залитого кровью целых народов… И вся книга – где рифмуются не только строки, а целые стихи( «9 мая 1946 года» и «Лейтенантский вальс», «Выстрелы» и мн. др.) Часто автор «закругляет» тексты – начало и конец словно сливаются,- но без острого крючочка смыслового изыска, неожиданного хода внутри стихотворения не нарисовалась бы, не скрепилась сия идеальная линия – круг (ст. «Космос Бёрнса», «Луна в Декадансе» и др.)

 

Если в книге мало ярких, запоминающихся строчек, можно сказать, что она не состоялась, как бы ни жонглировал автор неожиданными рифмами и оригинальными образами. Книга «Ознобы души» этими строчками богата, есть они, и не по одной, в каждом стихотворении. Приведу лишь некоторые: «Неизбывны смерть и одиночество…» (ст. «Ясность»), «Но неспокойны своды под престолами,/Как видно, прирастают буйны головы…»( ст. «Лобное место»), «А теперь ищите правого / Да без пятнышка кровавого…» (ст. «Бились «белые» и «красные»…), «А семя оброненных вами дней/ Взошло сединой моей…» (ст. «Об исторических личностях»), «Выхожу по разбитой дороге/ На причалы усталых побед…» (ст. «Сюита портового утра»), «Полдень. Июльская ленится тень…»(ст. «Июльская суббота»)…

 

Рефрены, явные и отражённо-преображённые, несомненно, украшают книгу, и настолько органичны общему настроению, что делают её очень читаемой. Цикл «В дымах серебряного века» в этом смысле показателен и очень талантливо «рассеян» автором по всей книге. Он словно скрепляет её золотыми нитями лиризма не бесшабашно-залихватского, но глубоко, умного, что ли… Нечего и говорить, в стихах не скроешься. Они тебя всего являют – такого, каков ты есть, с твоим характером и представлениями об устройстве и неустройстве мира, знанием и заблуждениями, замкнутой открытостью ли, открытой ли замкнутостью – это в них увидишь запросто. Да по пути ещё много парадоксального… На то и стихи. Особенно если это «Откровение»(стихотворение в прозе)… До откровений душе дорасти надобно, и, может быть, звёздные ознобы питают этот рост больше ультрафиолета и хлорофилла… Особенно, если это строки, подобные «Но нам никак не выйти из войны…»( это ж уже исторические рефрены – всё войны и войны, не пора ли остановиться, человечество?..), подобные «Верю в шелест звёздного сиянья,/Тот, который слушает душа…»(ст. «Иноверец»).

 

Не имея возможности в небольших послесловных размерах привести не только целые стихотворения, но даже сколько-нибудь подробные цитаты из наиболее понравившихся, лишь назову их. Таковы «Пророчество», «Ла Игера. Последняя легенда», «Пабло Неруде», «Гнездо двуглавого Орла», «Сердце ночи», «Запоздалое», «Увертюра (аккорд рождения)», «Флейтисту»… Впрочем, читатель выдал бы свои строки, свои стихотворения, свою выборку из великолепной поэзии Алексея Бриллиантова.

 

Мне же остаётся добавить, что книга «Ознобы души» - книга серьёзная, эпиграфом к ней я бы выбрала слово «Благородство». Такое мне в ночи высветилось.

 

Маргарита Токажевская, поэт, редактор журнала поэзии «Окно»

 

Санкт-Петербург, ночь с 25 на 26 марта 2013 года

 

Сергей Пименов

Несколько лет назад я уже брал интервью у Сергея Пименова. Думаю, этот диалог значительно интереснее прошлого потому, что Сергей изменился, стал совершенно открытым и даже беззащитным - меньше шипов, больше роз. Мне показалось, что у него появилось желание быть понятым. 

Итак, Сергей Пименов. Абсолютный поэт, на мой взгляд. Рисунки тоже его.

 

 

- Что с тобой сейчас происходит? Я каждый день открываю Артперсону и вижу, как ты "умираешь" (по Хлебникову) - высоко и тонко. Так писал Есенин в 24-ом году.

 

 

- Олег, красиво сказано. Хотелось бы так. Честное слово… Насчёт Есенина - крутое сравнение…

 

Недавно вернулся из глухой деревни, где принимал участие в реставрации храма. Перед самой Пасхой. Теперь нахожусь дома со своей семьёй. Ну и чирикаю помалу.

Знаешь, я, кажется, понял, как заканчивать тексты. Сам текст может быть плёвым, в смысле идеи, но если он завершён - то более ничего и не нужно. А высота или глубина идеи… от моего “хочу” зависит в самую последнюю очередь...

 

 

 

 - Твой творческий метод остался прежним: ты всё так же "копаешь" на сайтах, в поисках "руды", чтобы внутри отозвалось своё? Кого "нарыл" за последнее время? Назови имена.

 

- Олег, ты ведь знаешь, это мой главный и единственный метод) Периодически рою – как крот - пока не затошнит. Имена всё время открываю. С некоторыми, в первую очередь, связаны мои броски к вершине.

Таков Лев Болдов, например, или Борис Рыжий. Болдова открыл год назад, натолкнувшись на статью Александра Карпенко о нём в 45-ой параллели. Был даже на его выступлении в Москве, - эталон декламации собственных стихов... Иван Шепета из Владивостока, Игорь Алексеев, талантливейший поэт и писатель наших дней, из Саратова...

 

 

 

 - Расскажи нам о своей работе над восстановлением храма. Насколько я знаю, это не первый опыт у тебя.

 

- Позвонил другу, которого лет двадцать назад "сосватал" поступать в Строгановку, и которого не видел пятнадцать лет, - выяснилось, что друг в Тверской области восстанавливает роспись деревенского храма. Вызвался в напарники и рванул туда на следующий день…

Приехал, устроился - в избе, с печью и сенями. Жил один в двух комнатах. Деревня – всего пять-шесть домов. Кругом лес да поле. Благодать, если не считать проносящихся изредка автомашин по единственной дороге, - в основном, лесовозов и фур. До работы рукой подать - через эту самую дорогу переползти… В общем, поработал на реставрации стеновой росписи. Потом перешёл на иконостас, который находился явно в плачевном состоянии и требовал человеческого внимания. Помимо оплачиваемой работы, делал многое за так... Как говорится, ради спортивного интереса. Например, зимой чистил площадку перед храмом. А деревня, кстати, Рашкино называется. Разбойник в той местности орудовал. Рашкой звали. А один купец этот храм построил, чтоб от Рашки Господь его барахло уберёг. Вот такое предание я там узнал. 

 

 

 

 - Давай о войне. Эту тему обойти сегодня нельзя, да и нужно ли? Ты откликнулся сразу, позиция твоя была обозначена сразу и не нуждается в толкованиях. Спустя год есть ли изменения в восприятии происходящего?

 

- Война приближается… По всему видно – “ребяты” не успокоются. Пока тянут время (причём, обе стороны), группируются силы. Прорабатываются возможности и варианты нанесения удара. Россия сегодня - это Греция против империи Ксеркса. А Новороссия - Фермопиллы. И ты знаешь, - во все времена, там, где геройство, – неизбежно и предательство... А заказные убийства в Киеве, - Олеся Бузины, например, - настоящие чёрные метки, недвусмысленные послания, конкретно, нам!

 

 

 

 - Сергей, мы беседуем накануне Дня Победы. Что лично для тебя значит этот праздник?

 

 

- Для меня это и есть День Победы. Нашей Победы. И ещё это означает то, что мы все - один народ, который победил врага, каким бы сильным и наглым тот ни казался. В будни - каждый сам за себя решает какие-то проблемы, в одиночку борется за выживание. Преодолевая общую беду – снова становятся единым народом. Людьми. Акция “Бессмертный полк” – наглядно продемонстрировала это всему миру – кто мы такие.

 

 

 

 - Какие последние три книги ты прочитал?

 

 

- Это нетрудно…

 

 

"И вечный бой" - роман Анатолия Хлопецкого, посвящённый святителю Николаю Японскому и первому русскому дзюдоисту Василию Ощепкову; сборник стихов Чена Кима "Воздушный парад для героев" и сборник стихов Всеволода Емелина "G?tterd?mmerung" (Сумерки или гибель богов).

 

 

 

 - Каков обычный день поэта Сергея Пименова?

 

- Поэта… не знаю. Мой день - самый обычный. Просыпаюсь рано или поздно – в зависимости от того, что предстоит. Выполняю комплекс физических упражнений. Я не каждый день это делаю и не в одно и то же время. Час – полтора интенсивного тренинга, под музыку группы “Пикник” или Майка Олдфилда, вполне достаточно. Помыться. Поесть что там…Обменяться по почте с друзьями корреспонденцией… Удалить спам. Выйти куда-нибудь – вынести мусор. Вернуться. Телефон молчит. За окном - весна... Всё в порядке. Отбой… 

 

 

 - Ты неоднократно делал заявления о ценности семьи как института. На чём построено твоё утверждение? Расскажи, пожалуйста, о своей семье.

 

 

- На семье и основано. На моей семье. Супруга, дети - те, кого я люблю и ради которых живу. Они вырастут - будут так же поступать. Жизнь продолжится. Это же нормально. Это прекрасно. Так Бог этот мир задумал. Песня ещё такая была "этот мир придуман не нами..." А о моей семье особенно нечего рассказывать. Я, жена да четыре дочери. Воспитать их правильно и правильно замуж отдать. Надеюсь, Бог управит.

 

 

 

 

 - Три афоризма от Сергея Пименова?

 

 

- С афоризмами как-то не очень. Афоризмы мудрецам положено выдумывать. Острословам. И едким людям. А я ни под одну из упомянутых категорий ни одним боком не подхожу. Я, вообще, по жизни не балагур. Хотя, под настроение, в хорошей компании пару раз что-то, помнится, такое выдавал... Но для этого надо, как минимум, бывать в компаниях… Хотя, какие-то мысли иногда приходят. Не знаю, афоризм ли, например, вот это...

 

"Формальный поиск - поиск ключей перед открытой дверью."

 

 

 

 

 

 - Сергей, помню в одном из постов ты раскрывал необходимость иметь шубу. А в другом говорил о том, что тебе нравятся автомобили, а двигатель в 5 литров тебя вводит в состояние поэтического трепета. Расскажи о своём отношении к автомобилям, пожалуйста. Шуба - это обрядовость? Фетиш? Символ, как борода?

 

- Шуба вещь нужная, практичная. Хочешь мехом внутрь, хочешь наружу. У нас ведь зима пол-года. Сам знаешь. Ну и валенки обязательно. Я вот наконец-то себе этой зимой валенки сварганил. 49-ого размера. Тёмно-белые. Мне их скатал один мастер из Сукромли. Есть такой населённый пункт в Тверской области. Сделал со второго захода - вытягивал на два размера. Зато теперь, как литые. Так что, не перевелись ещё на Руси катальщики валенок... Если надо – договоримся…

 

Борода у меня уже есть. Дело за шубой осталось… 

Автомобили люблю - давно уже независимо от литража двигателя. Главное в этой истории – возможность автономного движения и личное пространство. Два в одном, как принято говорить. Вот я за рулём уже более десяти лет. Покатался на машинах разного класса и уровня комфорта. И я тебе скажу, когда приходит некое мастерство управления – уже не имеет значения, сколько лошадок под капотом. Я бы даже сказал, что избыток мощности нивелирует нюанс чуткости, оглушает и быстро приедается. Езда на автомобиле где-то сродни динамической медитации. Тут гораздо важнее - самоконтроль и свежесть твоего чувства, а не внешние понты. А по поводу “какой же русский не любит быстрой езды” скажу, что скорость сегодня совсем не главное… Это ведь было сказано во времена, когда человек только мечтал ускориться при помощи искусственной тяги, и, например, локомотив братьев Черепановых ещё не мог соперничать по скорости с крестьянской лошадью. Сегодня же, по-моему, пора подумать о том, чтобы, наоборот, как-то замедлиться. Хотя бы иногда иметь такую возможность.

 

 

 

 - Не секрет, что новейшая история России внесла некий раскол в литературное сообщество. И у нас здесь, на Артперсоне, переругались и прекратили общение люди, которые ещё вчера казались единомышленниками. Что произошло, на твой взгляд, и насколько необратимы эти процессы?

 

 

- Знаешь, раскол это нормально. Это по-нашему. Это хорошо и хорошо, что необратимо. Выздоравливающий ведь не жалеет о проходящей болезни. Послетала шелуха с людей и благородная патина с пристойных взаимоотношений. Новейшая история, как ты говоришь, поставила ряд прямых вопросов, на которые пришлось давать прямые ответы. В итоге, стало ясно, чего стоит весь этот умный флёр, этот джентельменский набор интеллигентских манер и ценностей. Значит, не было дружбы, не было единства и не было никакого взаимопонимания. Не было никаких ценностей. Одно блятство, иллюзия. Думаю, самое интересное ещё впереди, - когда история потребует прямых действий... Скоро увидим.

 

 

 

 - Мы тебя воспринимаем как православного поэта, потому ненормативная лексика в твоих текстах порождает конфликт. Пушкин озорничал, Летов сеял ненормативный хаос с помощью мата, а зачем мат тебе?

 

- Олег, я вижу здесь сразу несколько вопросов… Да, я считаю себя православным в плане способа спасения души и в этом смысле я, как говорят, конфессионально ограничен. Насколько я реально соответствую этому определению – судить не мне.

 

Недавно на одном литературном сайте в порядке форумного обсуждения вновь был поднят извечный и проклятый вопрос – кого считать или не считать поэтом. И, вообще, что такое – поэт. Мнения, естественно, разошлись далеко и безнадёжно. Как обычно. Я же сделал для себя вывод: значит, не столь важно знать это, и даже думать об этом не стоит.

 

Конфликт, вообще, неизбежен, если говорить о каком-то сознательном проявлении, движении. Движение всегда связано с преодолением сопротивления. Внешнего и внутреннего одновременно. Это и есть конфликт. (Летов, да?) В этой ситуации, мат я бы отнёс к междометийному или спонтанному способу рефлексии на этот конфликт, не обязательному к применению всем и постоянно. Если мы говорим о сознательном употреблении, то мат – это предельно острая специя, требующая мастерского обращения с ней, Можно легко переборщить. Тогда блюдо будет безнадёжно испорчено и никому не интересно. Не вкусно, не смешно, но, напротив, противно. Озорничать и баловаться - всё-таки доставлять и получать удовольствие. Опять же – делу время, потехе – час.

 

Мне мат интересен, прежде всего, как предельная, ультимативная единица исследования плотского и духовного в их противопоставлении – в некой системе ценностей, подразумевая экстремальное расширение шкалы средств (поэтического текста).

 

Возможно, завтра я буду рассуждать по-другому и иначе относиться к результатам своего эксперимента. Может быть, до частичного неприятия или даже полного отрицания. Скорее всего, так и будет.

 

 

 

 

 

 - Каким ты видишь себя через 30 лет?

 

- Таким же. Полным сил и критически-творческого отношения к действительности.

 

------------------------------------------------

Совсем недавно Сергей Пименов взял себе псевдоним Стиш Легковесный. Предлагаем 30 стихотворений Стиша.

 

30 стихотворений

 

Автор: Стиш Легковесный

 

 

 

- -

 

Поэты немножечко все,

Немножечко все... прибамбасы

(И то, что подумали все -

Не все) и слегка маракасы...

 

Должна же быть у мужика

Кой-где потаённая струнка -

Из тонкого волокна, -

Секрет, мать его, нибелунга, -

 

Да будет протяжно звенеть,

Когда наливается брашно,

И громко и дико реветь,

Когда одиноко и страшно.

 

 

 

- -

 

Кранты, братан! Поэзия - Энигма.

Голимого, братан, в ней смысла нет.

Такая, вот, в натуре, парадигма.

Такой, вот, значит, с козырем сюжет.

 

Какой обычно приканает к ночи 

И крылышком по темечку стучит.

Туда-сюда. (***-моё) Короче.

А пёрышко и гнётся, и скрипит.

 

 

 

Девушка

 

Девушка курит. Девушка пьёт.

Девушка в бар на работу идёт.

Девушка прёт, не взирая на лица,

И никуда опоздать не боится.

 

Девушка смотрит как будто кино.

Он её любит, а ей всё равно.

Девушка любит, когда кто-то сзади.

Он же читает Руми и Саади.

 

Девушка знает, что всё впереди.

Он всё читает - Руми, Саади.

Он всё - читает, читает, читает.

Девушка любит. Девушка знает.

 

 

 

Саврасов

 

Много о художниках рассказов

Может рассказать искусствовед.

Например, что был такой Саврасов.

Досконально кисти знал предмет.

 

У него большие были кисти

Золотых, трудолюбивых рук.

До мозолей мог палитру чистить.

Каждый ученик ему был друг.

 

Был он беден и немногословен,

Источая щедрости лучи.

И однажды рядом с колокольней

На берёзе подрались грачи.

 

Он сказал: "Грачи!" и встал с постели,

И к окну с мольбертом подбежал.

И ещё добавил: "Прилетели!"

И, смеясь, картину написал!

 

 

 

 

Кальсоны

 

Когда бы я сердце открыл пред тобою...

С.Надсон

 

 

Сижу я в своих безразмерных кальсонах,

Готовлюсь ко сну,

Внимая страданьям Семёна Надсона,

Как витязь в плену -

Врага вероломного, сильного, злого -

Страдаю я сам.

И каждое Надсона доброе слово -

С грехом пополам.

 

 

 

 

В бане

 

Жемчужина жизни, мужчина,

В чём мать перед вами стою,

Как мужества первопричина,

Само упоенье в бою.

 

(Пудовых ладоней железо,

Калёные и(с)кры в плечах,

Практически, Пьюзо и пьезо,

И полный значения пах...)

 

Ни с чем несравнимо огромен,

Один чего стоит кадык,

И дьявольски, дьявольски скромен,

Мужик, одним словом, мужик!

 

 

 

 

- -

 

Я иду в магазин, покупаю кинзу и петрушку,

И, конечно, куда без него, магазинный укроп.

Пол-кило колбасы, подмосковный батон и чекушку,

Производства Кристалл, хорошо непалёная чтоб. 

 

Возвращаюсь домой, нарезаю себе бутерброды,

Выпиваю и долго жую магазинный укроп,

И потом говорю сам с собой напрямик как с народом,

В трудовую ладонь опустив свой нахмуренный лоб.

 

 

 

 

- -

 

Читаю я, а мне недостаёт

Чего-то. Мне всё мало, мало, мало!

Не вижу я в стихах разбега взлёт

И свежести, какой бывает сало.

 

Не думайте, что это я ропщу,

С дивана утром встав не с той ногою.

Но дайте мне того, что я ищу,

Того, что я ищу, а не другое!

 

 

 

 

Обратная перспектива

 

Поэзия, поэзия, поэзия,

Кругом одна поэзия. Давно

Заметил Ходасевич, -- это лезвие,

(Которое, небось, закалено)

 

Которое пронзает -- очень узкое,

Под музыку, под музыку (звеня)

И в этом есть, пожалуй, нечто русское --

Единственное (в целом) для меня!

 

 

 

 

- -

 

Наградите меня, наградите!

Дайте орден, хотя бы посмертно...

Или премию подарите

С приглашеньецем в красном конверте.

 

Или этот стишок чирканите,

Хоть в каком-нибудь альманахе.

И потом меня похороните

В белых брюках и белой рубахе,

 

При честном православном народе,

Под крестом и никак не иначе.

И потом если кто-то приходит,

Надо мной не рыдает, не плачет...

 

 

 

 

Фридайвинг

 

ет у меня ни акваланга,

Ни ласт, ни маски, ни хрена.

Я, как чугунная болванка,

Ныряю, чтоб достать до дна,

В пучину моря-океана,

Буквально, как метеорит

Блеснув на фоне урагана

И больно ёбнувшись, на вид.

 

 

 

 

Дхарма-карма

 

Я сижу, смотрю на стены

И внимательно дышу.

Только кровь шуршит по венам

И артериям к уму.

 

Только сердце ровно бьётся.

Только тикают часы.

Только так и создаётся

Образ чистой красоты.

 

 

 

Разговор со звездой

 

 

Среди миров, в мерцании светил...

И.Анненский

 

 

Я поднял взгляд на гордую звезду

И ухватил за тонкий лучик света.

И понял я, что всё летит в п**ду,

Что бесполезен адский труд поэта.

 

И улыбнулась гордая звезда

Застенчиво, загадочно и мило.

Как будто подтвердила: "Да, да, да..."

И лучик света тонкий подарила.

 

 

 

Завещание

 

И пусть Народ шлифует мои песни --

Во чистом поле и в густом бору...

И тем я людям буду интересней,

Чем дольше, хоть и весь, я не умру!

 

 

 

Вполне-маниакальное

 

Выходит девушка из леса.

И я из леса выхожу.

Я вижу -- это поэтесса --

И на неё сильней гляжу.

 

И всё сильнее и сильнее...

Она уже почти бежит.

И я бегу почти за нею

Ужасный, как метеорит.

 

И всё ужасней и ужасней

Уже за ней уже бегу.

Она бежит ещё прекрасней.

Мы чертим вольтову дугу.

 

Как бы горим в одном разряде,

Два электрода--уголька.

И ослепительные пряди

На раз сжигают два ларька.

 

 

 

 

Накал

 

 

Чену Киму

 

Прекрасен лампочки накал

И общий вид гармонии.

Я бы об этом написал

С охотой, без иронии.

 

И я бы даже встал на стул,

В порыве графомании,

И ловко лампочку ввернул,

Купив её заранее.

 

 

 

 

Алмазный коктейль

 

Один непонятый сижу.

Меня в упор не видит критик.

А я алмазы нахожу.

И вот отсюда вывод вытек... 

 

Другой большой искусствовед

Меня презрительно игнорит.

Таких, как я, для него нет.

Конечно, нет! Кто ж с этим спорит... 

 

Искусствовед же не дурак,

Как и в упор смотрящий критик.

Для них фуршет, у них аншлаг.

А мой коктейль ещё не вытек. 

 

Но час настанет. Я взлечу,

Рванув от Зайцева рубаху.

Они меня и позовут,

А я скажу: Идите на хуй!

 

 

 

Точка бифуркации

 

Берём первоначальный хаос.

Как Диоген, я в нём сижу.

Сначала тихо улыбаюсь,

Потом хихикаю и ржу,

 

Потом беззвучно сотрясаюсь

И бью копытами, как конь,

И бесконечно улыбаюсь

Ябалом красным, как огонь.

 

 

 

    - -

 

Моих часов мелькает маятник.

Закат-рассвет-закат-рассвет.

Не претендую я на памятник,

Как тень, чей сходен силует

 

С фигурой бронзовой хозяина,

Но только легче и бледней.

Хотя порой иная патина

Предмета ценится сильней.

 

 

 

 

Юмор без границ

 

Смотрит юмор без границ

Из пустых его глазниц.

 

 

 

Один

 

Я в жизни многим улыбаюсь,

Поскольку жизнь один дана.

Я видел множество красавиц,

Но я люблю один жена.

 

И всем красавицам планеты

Я говорю один ответ:

Был шанс один лишь у Джульеты,

У вас ни одного б... нет!

 

 

 

Помидоры

 

А я выбирал помидоры

Тухлых развалов меж,

Оставь же ненужные споры!

Бери помидоры и ешь -

 

Полезную мякоть томата

Для гемоглобина в крови,

Как ела глазами когда-то

Меня, говоря о любви

 

Стихами, ты помнишь, Тушновой,

А я тебя обнимал

И каждому - каждому слову,

Как будто Тушновой, внимал.

 

 

 

- -

 

Мы ходили по планете,

Взявшись за руки, как дети.

Рвали травы и цветы,

А потом сказала ты:

- Если жить осталось час,

Что ты сделаешь для нас?

Ничего я не сказал.

Крепче я тебя обнял.

 

 

 

 

Читаю первую полосу

 

Молния пробила дыру в носу

Авиалайнера

А я вспоминаю губы Кондулайнен

Испачканные земляникой

Её тугую косу

Распущенную косу

Ползущую по плечам

И холмам

А я авиалайнер с дырой в носу

И молния над Коста-Рикой

 

 

 

- -

 

Мысли разорваны в клочья...

Так иногда говорят,

Если поймает их ночью

Злой полицейский наряд.

 

Пляшет в руке электрошокер.

Рация хрипло фонит.

Падают пьяные строки

Чайками на эбонит.

 

Только лишь утро настанет,

Дворники их подметут

И утрамбуют в заранее

Сшитый за ночь парашют.

 

Парочку может приметит

Непохмелившийся бомж.

И на одну в интернете

Тысячи скажут "ну что ж".

 

 

 

Зонтик

 

Стою, как столб, у парапета,

Бамбук сиреневый куря.

Над головою - зонтик света

От фонаря, от фонаря.

 

Лицо - желтее апельсина.

Я жду, когда же ты придёшь

В своих нейлоновых лосинах

И меня за руку возьмёшь.

 

Тогда сольются наши губы,

И заглянут глаза в глаза,

И тихо стукнут зубы в зубы

Два раза или три раза.

 

И мы пойдём вдоль парапета,

Друг друга за руку беря,

Другим оставив зонтик света

От фонаря, от фонаря.

 

 

 

 

Естествознание

 

У одного - одни ромашки.

И хочется туда какашки.

А у другого - всё какашки.

И хочется туда ромашки.

 

А чтобы не было промашки

Поэту надо подсказать -

Там где ромашки и какашки

Ещё букашек надо дать.

 

 

 

 

Гостям столицы

 

Кто суров и строг, как зритель?

Кто слова не тратит зря?

Это я -- столичный житель,

Верный пасынок Кремля.

 

Если ты в Москву приедешь, --

Это ты меня в толпе

Не узнаешь, не заметишь,

Я ж не родственник тебе!

 

А тебя я сразу вижу.

У тебя особый вид.

Ты -- как будто из Парижу

Только-только, -- говорит.

 

На тебя я строго гляну,

Не нарочно спотыкнусь

О колёсик чемодана

И сурово улыбнусь.

 

 

 

 

По району

 

Устали хлопать мои веки.

Не вижу цели.

Не лезут в глотку чебуреки.

Осточертели.

 

Понос и рвота -- от чахохбили

И хачапури.

А запах синих кур на гриле

Страшнее дури.

 

Хожу, как призрак, по району.

Везде -- пекарни.

А в них -- с лезгинкой на смартфонах

Крутые парни.

 

Убьют приветливые лица

Нас шаурмою.

Так хоть подавятся столицей,

Моей Москвою!

 

 

 

 

Стихи

 

Стихи мои, как яйцами об стену,

Текут, -- текут впустую, как года.

Но если взбит белок в густую пену

Из памяти, то это навсегда.

 

Пусть говорят что курица не птица.

Чужое горе -- не моя беда!

Я буду бить и сам, как говорится,

Над ними биться с пеною у рта.

 

 

 

 

 

Прим. : стихотворение Фридайвинг начинается с буквы “е”

 

 

 

 

 

Анатолий Пискунов

Вышла в свет книга стихотворений Анатолия Пискунова "Ковчег XXI". Мы предлагаем нашим читателям предисловие к книге, написанное Валерием Митрохиным, членом Союза писателей России, а также материалы с презентации, состоявшейся 20 октября сего года в "Библио-глобусе". Венчают наш выпуск выдержки из книги, сделанные по нашей просьбе самим автором.

С микрофоном-Михаил Ромм (кстати, у нас на сайте есть интервью с Михаилом: http://artpersona.org/redaktorskaya-kolonka/105-intervyu-s-poetom-mikhailom-rommom)

 

ВОПРЕКИ И БЛАГОДАРЯ (вместо предисловия)

 

Стихам Анатолия Пискунова свойственна щемящая интонация, напоминающая рубцовско-есенинскую... Такие поэты приходят в момент активизации социальной тектоники, обострения хронических недугов общества, они появляются как народные целители. Когда официально предлагаемые лекарства бессильны помочь государственному организму, народ прибегает к проверенным средствам спасения. Одной из вековечных панацей для нас является слово правды, направленное прямо в эпицентр боли.

 

***

 

Край ты мой, задёшево распроданный

 

слугами народа и купечеством,

был уже и мачехой, и родиной.

 

Станешь ли ещё кому Отечеством?

 

***

 

Со своей растерзанной страной я делю все беды и невзгоды,

чувствуя затылком и спиной стылое дыхание свободы.

 

Есть у поэта такие стихи, цитировать которыми фрагментами невозможно. Настолько в них сцеплено внутреннее содержание. Обычно эти стихи отличаются высоким качеством отделки и неподдельным чувством горечи за то, что случилось со всеми нами в теперь уже довольно отдаленное время.

 

Стихов такого эмоционально - патриотического накала, как ДОНУЗЛАВ, посвящённых бывшей средиземноморско-атлантической эскадре Черноморского флота СССР, в современной поэзии до Пискунова я не знаю.

 

***

 

Время беспутно, и спутаны карты.

В памяти озера поступь эскадры.

Блёкнет, как лица на выцветшем фото,

слава былая бывалого флота.

 

Видят во снах океанские мили

старые, ржавые, рыжие цепи -

те, на которые флот посадили,

чтоб охранял одичалые степи.

 

Склянки не звякнут, сирены не рыкнут.

Картой краплёною лоция бита.

Цепи на солнце потерянно дрыхнут.

База военная богом забыта.

 

К Чёрному морю махнём дикарями.

Клёво в обнимку лежать с якорями.

Солоновата слеза Донузлава.

Слава эскадре! Посмертная слава.

.

 

А возьмите его стихи о природе. Как же ощутима близость к линии Тютчева - Бунина в русской поэзии! И в то же время налицо самобытность автора.

 

В его мире трепещет, как живой, осенний куст, «битком набитый перелётной стаей». Здесь свет вечерний льётся, «словно сонного колодца невесомая вода». Здесь клён, как человек, »мольбу возносит к небесам», и весенний день «рассыпал одуванчики, взорвал берёзовые почки», и трава «пропахла солнцем, вечностью и мятой», и «Путем пробежала Млечным вековая степная дрожь»…

 

Как чаще всего формируется поэт? Через общение с теми, кто терпеливо слушает его стихи.

 

Поэту нужно говорить с миром. Так, по ступенькам, ведущим вверх, и движется он сквозь щадящие тернии своего начала к жестоким зарослям мастерства, где ждут его колючки и шипы проб, ошибок, насмешки и глумление невежд, зависть других начинающих… И не лавровый, а терновый венец ждет его, если он поэт.

 

Поэтическая судьба Анатолия Пискунова поразительна. В молодые годы мы были рядом, но я (тогда уже активно пишущий) ни сном ни духом не знал, что мы с ним одного поля ягоды – оба точим перья.

 

И вдруг теперь он появился в пространстве русской поэзии как никому из признанных литераторов не известный автор. Как умудрился не засветиться, обладая таким талантом, и как достиг такого уровня в своем творческом подполье, неведомо никому.

 

Да, поэзия, если она есть, существует вопреки и благодаря тому, что ей противостоит… Жаль, конечно, что не всем удается вкусить от ее величия хотя бы глоток самообольщения, но многим поистине замечательным мастерам приходится перебиваться суррогатами горького осознания, что ты и твое достояние никому не понадобились.

 

К счастью, Анатолию Пискунову повезло. Его творческий дар, скрываемый долгие годы под спудом, не задохнулся: не остался на уровне милого любительства, не выродился в глупую, а то и, чего хуже, агрессивную графоманию. Его открыли (сначала для себя!) люди сведущие, в том числе издатели, и не пожалели сил, чтобы поддержать мало кому известного поэта.

 

И ещё. Необъятный Интернет дал этому имени такой простор для реализации, который снился, быть может, только самым обласканным судьбой стихотворцам бумажного века. Анатолия Пискунова сегодня знают десятки тысяч истинных ценителей поэзии, посещающих социальные сети. И число это растет.

 

Если же Интернет и в самом деле своеобразный филиал Ноосферы, где Провидение собирает все лучшие духовные достижения земной жизни, то нам, ценителям творчества Анатолия Пискунова, можно с облегчением и надеждой вздохнуть. Наши неведение, безучастие, невольное равнодушие будут прощены, хотя бы как не имеющие теперь никакого значения.

 

Валерий Митрохин,

 

член Союза писателей России,

 

Крым

 

 

 

 

ВЫДЕРЖКИ ИЗ КНИГИ «КОВЧЕГ XXI”

 

1.Из раздела «Горизонт. Стихи 2001-2006 годов»

 

МАТЬ

 

Вначале было слово. Или голос,

 

которым слово произнесено.

 

Энергией любви напоено,

 

сквозь панцирь первозданный прокололось.

 

Так над собой выбрасывает колос

 

лелеянное почвою зерно.

 

То слово было с самого начала -

 

отсчёт с него душа и повела.

 

В нём неизменно музыка звучала,

 

мелодия участья и тепла.

 

И становилась точною примета.

 

Затвердевали взгляд и ритуал.

 

И лёгкий абрис каждого предмета

 

значение и цвет приобретал.

 

В Начале было Слово. Это - правда,

 

учёных возмутившая придир.

 

…Узка плита, тесна её ограда, -

 

за ними ты, создавшая весь мир.

 

РОДНИК

 

Из-под корней, камней замшелых сочится крохотный родник.

 

Из тьмы немыслимой пришелец на свет нечаянно проник.

 

Он тихо тычется в ладони слепым, доверчивым щенком.

 

И мир запруд, плотин и тоней ему пока что не знаком.

 

Ещё не знает русла толком и так чиста его вода.

 

Но с каждым ливнем и притоком растёт и движется туда,

 

где лозняки к волне приникли. Где солнце с ветром заодно.

 

Где стать ему рекой великой и к морю выйти суждено.

 

Туда, где ширь, тоска, свобода, закат огромен и суров,

 

и празден облик теплоходов, и хищен профиль крейсеров.

 

МАДОННА

 

Поля истории во мгле. Но если честно разобраться,

 

то всё, что было на земле, всего лишь смена декораций.

 

Идут века. И в тех веках живёт усталая мадонна

 

и, стоя на крылечке дома, младенца держит на руках.

 

Не уяснили до сих пор мы и, может быть, поймём едва,

 

что бытие меняет формы, не изменяя существа.

 

Прикрыв махровым полотенцем тугой источник молока,

 

мадонна новая с младенцем на время смотрит свысока.

 

Закат во всем великолепии. Гляжу, взволнованно дыша.

 

Текут века, тысячелетия — Мадонна держит малыша.

 

В МИРЕ МЕДЛЕННЫХ НОЧЕЙ

 

В мире медленных ночей, где луна над головой,

 

то, мне чудится, я свой, то, мне кажется, — ничей.

 

В мире малых скоростей засыпает шар земной.

 

То ль скрипучий коростель, то ли кто-нибудь иной

 

на листе и бересте ворожит над тишиной.

 

В мире милых мелочей, кукол, мишек и мячей,

 

засыпает детвора. Птицы спят… И мне пора.

 

НЕЗДЕШНИЙ СВЕТ

 

Резкий нездешний свет в окна плеснулся, в лужи.

 

Лиц у прохожих нет, лишь первобытный ужас.

 

Ясно ли, почему рык исполинский грома,

 

блеск, изорвавший тьму, - сызмальства всё знакомо?

 

Будто, бредя из снов и вековых становищ,

 

трубный издало зов стадо былых чудовищ.

 

Это пришла гроза, рвет на себе рубахи,

 

в наших ища глазах предков слепые страхи.

 

Как паникует мозг, если внезапно брошен

 

молнии ломкий мост между живым и прошлым.

 

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ

 

Уютны летние потемки. Шумы вечерние негромки.

 

Фонарь зажегся на столбе. Я размышляю о судьбе.

 

Над холостяцкою закуской о благе думаю, о зле.

 

Недобрый гений мысли русской, мостится водка на столе.

 

Грущу о времени бегущем и звезд изогнутом ковше.

 

О том, что сумерки всё гуще в окне вечернем и душе.

 

О полосе туманно-млечной, где блещет и моя звезда.

 

Седой тропе, рутинной, вечной, из ниоткуда в никуда.

 

КАК ТИХО НА ЗЕМЛЕ

 

Как яблока бока, закат оранжев.

 

Отчётлив каждый дальний уголок.

 

И чудится, что всё, что было раньше,

 

всего лишь затянувшийся пролог.

 

А может, и не с нами это было,

 

что жизнью в изумлении зовём?

 

Иглой слепящей облако пробило –

 

и мы в луче пылинками плывём.

 

 

Всё явственней звучание финала.

 

Но я упрямо верю, что пока

 

всего лишь увертюра прозвучала

 

к тому, чему звенеть ещё века.

 

СНОВА МАРТ

 

День лучист, и снег вот-вот растает.

 

Зябнет и кружится голова.

 

Если слов для песни не хватает,

 

значит, надо выдумать слова.

 

Снова март, и ладно всё на свете.

 

Дышится свободно и легко.

 

Так светло, что верится в бессмертье.

 

И до горизонта далеко.

 

2.Из раздела «Свет вечерний. Стихи 2008-2012 годов»

 

СНЕГОПАД

 

Срывался - и переставал, но это не каприз.

Не плутовал, не бастовал: набрасывал эскиз.

 

Он был как будто не готов к искусству января.

Тянулся нехотя на зов слепого фонаря.

 

Лениво поверху скользил. И все-таки к утру

созрел - и миф изобразил резьбой по серебру.

 

Берёзы в ряд, узор оград, газоны вдоль дорог.

И город стал, как на парад, величествен и строг.

 

А он бестрепетно глядел на почести ему.

Как будто разом охладел к успеху своему.

 

 

ПОЭЗИЯ

 

Январь с его недобрыми богами оконная оплакивала створка.

Пока богему нежили Багамы, поэты прозябали на задворках.

 

Не надписи на банковском билете, не ласки куршавельских содержанок, -

поэтов порождает лихолетье и приступы обиды за державу.

 

Поэзия Сибирью прирастает и Старым укрепляется Осколом.

На холоде тягучая, густая, не колой запивается - рассолом.

 

Поэзия продукция изгнаний, напитков алкогольных и солений...

Собою пересчитываю грани, углы тугие с иглами Вселенной.

 

Свистят пурги распущенные плети, звенят мороза бронзовые розги.

Заходятся немеряно в поэте заплаканные дети и подростки.

 

На небосводе строки многоточий. Уставилась галактика недобро.

Душа моя стихами кровоточит, и ноют переломанные рёбра.

 

Трещит зима в берёзовых суставах. Крещенская карга царит на свете.

Поэт озяб? Его согреет слава. Лавровым одеялом. После смерти.

 

ЗЕМЛЯ МОЯ

 

Земля моя, не признанная раем,

за грядками лежала, за сараем.

К известным не причислена красотам.

Оперена’ непуганым осотом.

 

 

И всё-таки она была в порядке.

Ветра в бурьяне затевали прятки.

Трава казалась пятками примятой.

Пропахла солнцем, вечностью и мятой.

 

СИРЕНЬ ЦВЕТЁТ

 

Весны и лунной одури слияние. Как будто кровь отхлынет от лица,

сойдёт с небес лиловое сияние на ветки, наши веки и сердца.

 

Не лёгок на подъём теперь, с годами я (налог на прегрешения таков).

Но вновь затеет май свои гадания сиреневою массой лепестков.

 

Не все приметы верные сбываются: ромашки лгут и тешится таро.

Но куст зацвёл - дыхание сбивается, проснулся бес и просится в ребро.

 

ВОТ ТАКОЕ КИНО

 

Вот такое кино: я давно уж москвич москвичом.

И созвездий рядно над моим не пылится плечом.

 

Осиянно везде. Словно черпали свет решетом.

Только места звезде нету в небе моём обжитом.

 

Я живу втихаря и не зря ото всех утаив

канитель фонаря и ночной Каламитский залив.

 

Полуночницы смех. И напрягшихся звёзд имена.

И дорожку - из тех, что вздыхая, стелила луна.

 

Потому я и жив, что в себе я храню до сих пор

и прибоя мотив, и плывущий по небу собор.

 

Маету маяка. И его будоражащий свет.

Через годы, века. Через тысячу прожитых лет.

 

ВЕЛОСИПЕД

 

По пыльной ли тропе, густой траве ли,

на славу дребезжа, катился велик.

 

Была чрезмерно узкою тропа ли,

в пыли тугие шины ль утопали, -

бежал велосипед неторопливо

и выглядел до чёртиков счастливо.

 

Педали те прокручивались гордо.

Горланилось во всё ребячье горло.

Пружинили слова до небосвода.

Стояла превосходная погода.

 

БУКЕТ

 

Букет особенный найду, где розы хороши.

Отдам торговке на ходу последние гроши'.

 

И те цветы преподнеся, слова произнесу.

В них будет правда, но не вся, которую несу.

 

Она останется во мне - таиться и терзать.

И ни всерьёз и ни во сне об этом не сказать.

 

Я не отвечу на вопрос один и на двоих...

Но разве трепет этих роз нежнее губ твоих?

 

Тебе открыться не смогу, не жди, не хмурь бровей.

И лишь навеки сберегу я в памяти своей -

 

не для расспросов и анкет и красного словца -

разлукой пахнущий букет у твоего лица.

 

ИЮЛЬ НА ЮГЕ

 

Безумное солнце траву прошивало

и кожу, где прежде змея проживала.

 

Сквозь низкий кизил и высокий осот

на землю сквозили рентген восемьсот.

 

Пощады не ждали (тут всё-таки юг!)

линялые дали вина и гадюк.

 

 

И ржавы суставы в иссохшихся травах.

И тени дырявы акаций корявых.

 

И где бы я ни был, томилось высоко

горючее небо седого Востока.

 

Июль перевеивал кудри мои.

 

Потерянно

 

реяла

 

кожа змеи.

 

 

НА ПЕСКЕ

 

Ещё лукаво стелется прибой, и волны обходительны, не грубы.

Ещё не зацелованы тобой мечтательные, трепетные губы.

 

Подруга поправляет волосок, спадающий из чёлки то и дело,

и смахивает солнечный песок с оплавленного девичьего тела.

 

Пока что не невеста, не жена. Ты всё ещё любуешься украдкой,

как ладно сложена и как она колдует над кокетливою прядкой.

 

Не знаешь ты, что ждёт вас впереди, в пути держаться порознь или вместе.

Но пусть исход событий не известен - как сладко что-то мается в груди!

 

ДОЖДИК ЛЕНИВЫЙ

 

Дождик ленивый в окошко накрапывал.

Я в чебуречной талант свой закапывал.

Или откапывал? Кто его знает...

Важно, что был я действительно занят.

 

Пальцем водил по дубовой столешнице.

Хохломолдавской подмигивал грешнице.

Обалдевал от свинины без жира -

той, что, возможно, собакой служила.

 

Пьяный, обкуренный бог помещения,

точка московская, повар кавказский,

вот уж спасибо вам за угощение

мертвой водицей, добытою в сказке.

 

Уксусно прыскали в нёбо соления.

Прыгали стулья: летела Вселенная.

Грязное небо в воде пресмыкалось.

Плавали в небе окурки. Смеркалось.

 

НЕПОГОДА

 

Моросящего дня кабала,

ни заката тебе, ни восхода.

Безупречною осень была -

бездорожье теперь, непогода...

 

Сквозняками ходи по Руси,

раздувай парусами карманы,

деревянные свечи гаси,

окуная в тоску и туманы.

 

Золотые лампады круши,

приближая к седому пределу.

В нашем небе не стало души,

потому-то и холодно телу.

 

Выметай этот лиственный сор,

отзвеневший осенней сусалью.

Обезболивай сонный простор

холодов обжигающей сталью.

 

И крутись и вертись допоздна -

и замри на пороге с разбега.

Разъясняется даль. Тишина.

Предвкушение первого снега.

 

3. Из раздела «Книга судьбы. Стихи 2013 года»

 

МАЯТНИК

 

Я лучусь, будто весть о победе; как фанфары на солнце, горю.

Так сияние чищеной меди возвещает успех и зарю.

 

 

А назавтра, в себе разуверясь, немоту испытаю и страх,

и надежды истлеют, как ересь на высоких и жадных кострах.

 

То забьюсь я в угрюмые щели, то воспряну, победу трубя.

О, несносные эти качели – от неверия к вере в себя!

 

 

Это счастье мне выпало снова, это лихо лихое сполна -

объезжать непокорное слово, удалого седлать скакуна.

 

Беспощадна сомнений отрава. Но, не видя путей по прямой,

то налево качнётся, то вправо неприкаянный маятник мой.

 

ЗИМНЕЕ УТРО

 

Ночь, охриплая собака, звёзды, холод и века,

дочь бессонницы и мрака - среднерусская тоска.

 

А наутро - тучи в клочья, скрипы дворницких лопат,

речь воронья да сорочья - нарочита, невпопад.

 

Из подъезда, дверью гулкой салютуя декабрю,

выбираюсь на прогулку и рассвет благодарю

 

за старательных таджиков, расчищающих Москву.

А ещё за что, скажи-ка? - Да за то, что я живу

 

и донашивать ботинки, и протаптывать могу

первозданные тропинки в ослепительном снегу.

 

 

И за то, что, не дождавшись образумленной зари,

словно за ночь настрадавшись, угасают фонари.

 

НОЧНЫЕ СТРАХИ

 

Переулки глухи, гулки, тени гонятся за мной.

Что за глупые прогулки под недоброю луной?

 

Эй, спокойно, без истерик, и пугаться не спеши!

Впереди короткий скверик и, похоже, ни души.

 

Как же, будешь беззаботен, если возится в кустах

и глядит из подворотен распоясавшийся страх.

 

Все тревоги по дороге, если в окнах ни огня.

Перепуганные ноги отделились от меня,

 

и шаги всё чаше, чаще, и всё громче сердца стук...

Только светит шар молчащий, зацепившийся за сук.

 

В РЕСТОРАНЧИКЕ ПРИМОРСКОМ

 

В ресторанчике приморском, на терраске,

где прохладно ближе к вечеру и сыро,

пивом пенным я смывал дневные дрязги,

пыль дорожную и все обиды мира.

 

Я проматывал открыто, без утайки,

состояние души пивным бокалом.

И глядел, как непоседливые чайки

режут небо по немыслимым лекалам.

 

 

Над акациями ветер поднимался

и сгущалось и темнело голубое...

И всё лучше, всё яснее понимался

ровный говор черноморского прибоя.

 

Я ДВА И ДВА СЛОЖИЛ

 

Я два и два сложил, я их связал 

и стопку бросил в угол по привычке.

Душа теперь похожа на вокзал,

куда не ходят даже электрички.

 

Тут залы ожидания в пыли,

а живопись на стенах коридора

причудливей фантазии Дали,

разнузданнее кисти Сальвадора.

 

Умолкла безалаберная речь,

ушла она с букетами, вещами.

Ни сладкого тепла счастливых встреч,

ни слёз тебе, ни трепета прощаний.

 

 

Ослеп, оглох и онемел перрон,

и рельсы обленившиеся ржавы.

И сумрачно, как после похорон

судьбы, любви, надежды и державы.

 

КНИГА СУДЬБЫ

 

В книге судьбы не найти оглавления, 

не разобрать ненаписанных строк.

 

Шумно страницы листает волнение,

только никак не найдёт эпилог.

 

 

То ли с надеждою, то ли с тревогою,

сутки за сутками, лист за листом,

 

ищет измученно зрение строгое,

чем и когда завершается том.

 

Всё, что начертано, не исполняется, -

ереси планов и лесть ворожбы...

Время подходит и тихо склоняется

над незаконченной книгой судьбы.

 

Лев Вьюжин

Приглашаем глубже познакомиться с творчеством очень интересного поэта Льва Вьюжина. Здесь вы найдёте интервью со Львом, а также подборку стихотворений, которую составил сам автор. 

 

ИНТЕРВЬЮ

 

Итак, Лев, позвольте задать первую группу вопросов.

1. Расскажите, откуда Вы родом, кто Ваши родители? Насколько атмосфера дома способствовала тому, что Вы увлечётесь поэзией?

 

Начну с того, что "Лев Вьюжин" - это псевдоним. Появился он ровно два года назад. Имя его создателя, то есть - мое имя, пусть останется за скобками, хотя в интернете практически невозможно сохранить инкогнито. Но как бы то ни было...

Человек же, пишущий стихи под именем Лев Вьюжин -  когда-то простой советский мальчишка из обычной семьи: мама - учитель, отец - шофер. Родился я на Урале, но в четыре года вместе с родителями переехал в Казахстан. В общей сложности за время учебы я поменял десять школ в пяти городах. Способствовало ли это увлеченности поэзией - сказать сложно. Но, так как - "все мы родом из детства", то скорее всего - да. Стоить заметить, что первые стихи были написаны мной в возрасте тридцати восьми лет. Потом в течение десяти лет, с большими перерывами появилось еще десятка два стихотворений. Но все это писалось скорее для себя. 

  Однажды (два года назад) я натолкнулся в интернете на такое замечательное явление (по крайней мере - для меня), как литературные сайты. Опубликовал некоторые работы (вот тогда и появился "Лев Вьюжин"), получил отзывы. С тех пор пишу почти регулярно, благо есть живой отклик.

 

 

 

 

2. Хорошо. Давайте чётче обрисуем биографическую канву поэта Льва Вьюжина. Уверен, читатели хотят знать как можно больше подробностей - где учились, направление деятельности, какое увлечение было до поэзии. Лев всё это важно: очень часто восприятие поэзии усиливается, если изучать её сквозь призму биографии.

 

"Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь..."

Все мои - аттестаты, дипломы, удостоверения, свидетельства, записи в трудовой книжке и военном билете не имеют отношения к поэзии, более того - они далеки от гуманитарных сфер. У меня около десятка строительных специальностей, пожалуй - это основное. Я даже горжусь, про себя, что в разное время поучаствовал в строительстве четырех столиц - Ленинграда, Москвы, Алма-аты, Астаны. В приснопамятные девяностые мой список профессий и специальностей, да и не только мой, пополнился значительно: челнок, портной, закройщик, художник-оформитель, обувщик... Ни работа, ни обстановка в те времена к поэзии не располагали. 

  Но всегда были - книги, книги, книги... В свое время я учился, служил, жил и работал в четырех республиках, бывших тогда одной страной - России, Казахстане, Молдавии (там родились двое моих детей) и Украине. Достаточно хорошо знал и часто бывал в Узбекистане и Киргизии. Тратил, не смотря на усмешки и, порой, упреки, довольно значительные суммы на книги, благо в местных магазинах можно было найти действительно редкие экземпляры. Книги были всегда, и, конечно же, среди них была - поэзия.

Что из всего вышеперечисленного легло в биографическую канву и питает творчество Льва Вьюжина - кто знает?

 

 

3. Итак, Вы были гражданином СССР, как и все мы. А потом вдруг Союза не стало...Что Вы чувствовали в то время? На Ваш взгляд, распад СССР - это драма или в большей степени благо? Насколько Беловежские соглашения были неминуемы, необходимы?

 

 

Для меня вопрос стоял по другому - что делать? 

В девяносто первом году я жил и работал в Молдавии, в городе Кагуле. Город находится на юге страны, где сошлись пути многих народов - молдаван, гагаузов, украинцев, русских (коренных, потомков староверов), болгар, евреев. Разгул национализма, захвативший центральные районы, был здесь менее яростен, но в воздухе пахло ненавистью и чем-то очень грозным, что в последствии и разразилось войной в Приднестровье. Пришлось увозить жену и малолетних детей в Казахстан, к маме. Начинать на новом месте, с нуля. Тем более, что после распада Советского Союза (я считаю данный акт абсолютной трагедией, которая длиться по сию пору, приводя ко все новым жертвам, и будет приводить и дальше, к сожалению) ни одной постсоветской республике не удалось пройти мимо развала экономики и катастрофического падения жизненного уровня. 

Были ли Беловежские соглашения необходимы? Однозначно - нет. Неминуемы? В девяносто первом году скорее всего - да, но в восемьдесят пятом еще - нет. 

Ах, как я радовался перестройке, гласности... И не я один...

 

 

4. Давайте поговорим о книгах. Какая литература Вам ближе? Кто из писателей наиболее любим? Откуда берёт истоки увлечение книгой? Насколько велика Ваша библиотека и есть книги редкие или книги, что называется, с историей? Это я как библиофил библиофила спрашиваю:)

 

Читать я научился, благодаря маме - учителю начальных классов, довольно рано. В пятилетнем возрасте моей любимой книгой были "Русские народные сказки", которые, я помню это очень отчетливо, брал с собою даже в детский сад. Увлечение книгой, видимо, с тех самых пор.

  Наиболее любимый писатель - Ф.М Достоевский. Но, справедливости ради, по настоящему я его открыл лет в двадцать пять. Начав как-то вечером "Братья Карамазовы", с трудом продравшись через первые пятьдесят-шестьдесят страниц, я закрыл последнюю страницу, когда уже наступило утро. Я испытал, как говорится - "культурный шок". И до сих пор очень рад этому потрясению. Впоследствии, в этом же году я прочитал практически всего Достоевского. За ним потянулись и другие русские классики, но он - самый любимый. Близко к нему, по эмоциональному воздействию после прочтения я ставлю, для себя - "Мастера и Маргариту" М.А. Булгакова. Хотя, до сих пор эти эмоции противоречивы и до конца не оформлены сознанием.

  Велика ли моя библиотека? На данный момент она вся умещается в небольшом планшете. Что же касается бумажных носителей, то:

            

             "Как говорят инцидент исперчен

             любовная лодка разбилась о быт..."

 

  Жизнь - сложная и непредсказуемая штука. Уносить что-либо, кроме воспоминаний, из прошлых времен действо бесполезное да и ненужное. 

 

 

5. Лев, обрисуйте свои предпочтения в поэзии. Кого из классиков Вы видите в фаворитах? Кто на Вас повлиял более других? Кого из современных поэтов Вы выделяете на общем фоне?

 

 

Я задумался -  действительно, кто более других повлиял и каковы мои предпочтения? 

   Я попробую, и для себя в том числе, начать с самого начала и двигаться в хронологическом порядке.

   В классе втором или третьем, в очередной раз посмотрев фильм "Сказка о царе Салтане", я достал с маминой книжной полки трехтомник А.С. Пушкина и в одном из томов нашел сказки и поэмы.

Прочитав с огромным интересом все сказки, я заодно прочитал все поэмы, а потом и многие стихотворения из следующего тома. Это был, пожалуй, первый опыт прикосновения именно к Поэзии.

   В классе пятом или шестом учительница по литературе предложила мне подготовить стихотворение для вечера поэзии. Почему-то она решила, что мне больше подходит Есенин. Она даже принесла мне томик поэта из своей личной библиотеки. По каким причинам поэтический вечер не состоялся, я сейчас не вспомню, но я прочитал книгу от корки до корки несколько раз. 

   Потом был Маяковский. Лет с пятнадцати я был втянут в магическое звучание, в то время именно звучание, его строк. 

Потом я разглядел и совершенно уникальную форму записи его поэтических мыслей. 

   Блок, Цветаева, Ахматова, Вознесенский, Евтушенко. Много позже других, так сложилось - Пастернак, Мандельштам. Именно в таком порядке я знакомился с Поэзией. Взглянув на имена, я понимаю, что абсолютно не оригинален в своих предпочтениях, но - факт есть факт. Кто из них повлиял более других, мне судить сложно.

   Современных поэтов ( двадцать первого века) знаю недостаточно хорошо. Из тех, кого прочел и для себя отметил на литературных сайтах, два очень интересных автора, две поэтессы (посмею назвать их этим словом, пусть и не всем нравится) - Ксана Василенко и Светлана Ширанкова.

 

 

 

6. Какие творческие задачи Вы перед собой ставите? Если у Пастернака целью творчества была самоотдача, то какая у Вас цель?

 

 Я размышлял над этим и даже попытался сформулировать в виде стихотворных строк. Позволю себе привести два характерных отрывка:

 

***

"Подаст мне наполненный светом

Напиток и голосом тихим

Вдруг спросит: "Что нужно поэту

В далеких, чужих палестинах?"

         

И я, удивленный, отвечу:

"Немногого - каждому слову

Вернуть точный образ, от века

Предписанный и непреложный.

 

Всего лишь - постичь непритворно

Значений сокрытые тайны..."

 

Утренний город.

 

***

Юноша:

" Когда я пройду по дороге страданий,

Когда я познаю любви безответность,

Постигну гнетущую карму предательств

И кану в безвестность - я стану поэтом?"

 

Философ:

" О юная трепетность - нивы словесной

Былинка, листок изнуряющей страсти!

Гонимый по свету божественным ветром,

Подвижник, ты станешь философом странным...

 

Но... коль улыбнется и место, и время

Тебе отыскать, где целует счастливцев

Господь в родничок, в незаросшее темя

И метит уста благодарной молитвой..."

 

Юноша:

" Я стану - поэтом?.."

 

Философ:

" Ты сможешь им стать..."

 

Путь.        

 

   И, конечно, что бы и кто бы не говорил - это поиск своего читателя. Интернет - великое благо для пишущего, как и большое зло, кстати. Коль улыбнется, перефразируя строки из стиха, отыскать своего искреннего, умного, проницательного читателя, то все твои труды окупятся сторицей. Но, чтобы он пришел к тебе, твой читатель, самому нужно научиться быть искренним, проницательным, умным. Немного пафосно и высокопарно звучит, но я действительно так думаю.

 

 СТИХОТВОРЕНИЯ

 

Не по лжи

 

Каждый выданный в долг

Новый день, каждый новый восход,

Каждый трепетный вдох,

Каждый выдох над строчкой стихов -

 

Проживи не по лжи...

Проживи не за страх, не за грош,

Не за хлеб из чужих

Закромов и предательский кров.

 

За благую печать,

За судьбу называться творцом,

За награду звучать,

Не таясь, в роковое лицо

 

Откровением слов,

За высокое право молчать

У престола основ

Сокровенных в назначенный час -

 

Проживи не по лжи...

Проживи в благодарной любви

Богоданную жизнь.

Каждый миг, каждый стих проживи -

 

Не за страх, не за грош, не по лжи...

 

          ***

Весна

 

В давний рассвет Ленинградской весны

Я возвращаюсь, и снова качает

Бархатный гребень балтийской волны

Память мою, словно белую чайку.

 

В ранних истоках былой чистоты

Я омываю духовные раны

И неподсудные славлю кресты

Над куполами родительских храмов.

 

Я восхожу по ступеням в густой

Утренний сумрак огромного зала

И выпиваю забытый восторг

Первой любви из ладоней начала.

 

Вероотступник, я падаю ниц

Пред алтарем на истертые плиты

Воспоминаний и черпаю в них

Искренность слов покаянной молитвы.

 

Тает отпущенных сроков свеча.

Тает рассвет... Предо мной сиротливо

Санкт-Петербургская дремлет печаль

Маленькой чайкой на глади залива...

 

           ***

 

Тысяча и одна ночь

 

Женщина - раскосая княжна

Праздных вечеров, уютных комнат.

Женщина - предснежная жена,

Позднее роскошество покоя.

 

Женщина - чем жертвую, сложив

Крылья перед зеркалом в прихожей?

Чем плачу за милости, скажи,

Женщина? Чем искупаю ложе

 

Тысячи ночей, даримых мне?

Неужели - той одной, которой

Не было, и, может статься, нет

В этой книге сказочных историй?..

 

Клонит в сон тягучая истома.

За окном в ночи кружится снег...

 

          ***

 

Ихтис

 

Человеки ловят рыбу искони,

Ловят рыбу изначала и доселе.

Но, бросая невод, помнят ли они, 

Сознают ли, что в расставленные сети

 

На пространстве двадцати земных веков 

Отражением спасительного света

Ловит рыба беспризорных рыбаков,

Ловит рыба бесприютных человеков?..

 

 

          ***

 

 

Свет

 

Блаженство маминой любви я пил по капле.

Пил чистоту её души, пил свет безбрежный,

Разлитый в помыслах, делах, молитве каждой,

Разлитый нежностью в глазах её безгрешных.

 

Богатством маминой любви была до края

Полна сума моей судьбы. Моих скитаний

Смиренный путь был осенен теплом охранным

Улыбки маминой. Я пил святую тайну

 

Бездонной маминой любви в начале мира, 

В начале жизни... В небесах, пределам сонным 

Являя благостную весть, являя милость

Бездомным,немощным сердцам, звездой высокой

 

Сияла мамина слеза...

 

          ***

 

Виждь и иди

 

В благостный миг обретения тверди

Неискушенностью немощных ног

К обетованному берегу Веры

Узкой лодчонки приткнувшийся нос -

 

Мнился мне страхом слепого волчонка,

Жадно прильнувшего к сучьим сосцам,

Глупым испугом от горести черной,

Трепетной чайки в ладони Творца;

 

Мнился высокой, тревожной надеждой

Лёгшего в чуткую землю зерна...

Здесь, на исходе дороги мятежной,

Мне открывались свои имена

 

Всякому помыслу, всякому действу.

Здесь, в окончании смутных годин,

Падали шоры незрячего детства,

Внемля напутствию: "Виждь и иди!" 

 

"Виждь и иди! Боль не будет слабее,

Горе - избывней, но - виждь и иди

Тонкой стезей над разверстою бездной

Рядом с Отцом! Согревая в груди

 

Хрупкий росток обретенной свободы -

Виждь и иди! Да пребудет любовь

В благости слова, хранимого Богом,

В благости слова, звучащего - Бог!"

 

          ***

 

Страстная пятница

 

Надо идти... Не до края - до срока.

Надо идти - не от страха, но к свету.

Смерть - не итог, обусловленный сметой.

Надо идти - не торгуя дорогу

 

В лавках заемных, в беспутных лабазах.

Просто идти - не взыскуя удобной

Доли. Идти - не за правдой, но к дому,

К светлому дому. Идти - погибая

 

Тысячу раз меркантильным рассудком,

Тысячу раз умирая напрасным

Разумом. Большей не будет награды,

Чем полоса проницающей сумрак

 

Судной тропы. Не по воле - по вере,

В чуткий рассвет, в милосердные дали,

Внемля призыву любви первозданной,

Не под крылом, но за ангелом вербным -

 

Надо идти...

 

          ***

 

Прости

 

Прости мне - то, что я родился русским

И православным; то, что неказист

И небогат. Прости за то, что руки -

Грубы, а ноги - в дедовой грязи.

 

Прости мне то, что прихотью блаженной 

Я часто пьян и беспробудно добр.

Прости за то, что лучших в мире женщин

Не охранил от мужеских трудов...

 

Прости меня - но я родился русским,

И, будь беда, приду в который раз

Я под твои знамена и хоругви

Стоять за кров, за Веру умирать;

 

И коль судьба мне положить все силы,

А паче жизнь - в бескрайние поля

Я упаду. Прости меня, Россия...

За все, что смог - прости меня, земля...

 

          ***

 

Я к тебе приеду

 

Я к тебе приеду скоро,

Южным солнцем обожженный,

Привезу медовых яблок

И пригоршню горьких лет.

От вокзала сонный город

Повлечет меня по желтым,

Мягким улочкам в сентябрьский

Зачарованный рассвет.

 

Я к тебе приеду ранним

Ранним утром непослушным, 

Неухоженным мальчишкой,

Опаленным добела

Азиатскими ветрами.

Я приеду и по лужам

Побегу туда, где чистый

Свет рождают купола.

 

Побегу туда - где клены 

Осыпают позолоту,

Где над Боговой делянкой

Православные кресты.

Обожженный, опаленный

На приступочек холодный

Положу медовых яблок -

Их всегда любила ты...

 

И скажу: "Ну, здравствуй, мама..."

 

          ***

 

Он входил

 

Он входил. Он садился за стол,

Чай цедил и отщипывал хлеб

От осьмушки. На вечном пальто

Снег блокадный привычно белел

 

И не таял. Полуночный гость

Из окна на эпический град,

Заметенный январской пургой,

Напряженно смотрел до утра

 

И молчал. Заклиная войну,

Над моим искупительным сном 

В тишине исповедных минут

До рассвета стучал метроном

 

Ровным гневом. Звучала во мне 

Пониманием истин земных, 

Точной правдой отпущенных дней 

Осажденная совесть страны…

 

Я вставал, гнал подложечный страх,

Чай цедил и отщипывал хлеб

От осьмушки. Стелились ветра

По земле. По великой Земле

 

Шли снега, белой лентой бинтов

Мириады разрывов и ран 

Покрывая. В извечном пальто

Я опять шёл в несломленный град.

 

Я опять шёл к тебе, Ленинград...

 

          ***

 

Воскресное утро

 

Шорты, сандалии, майка -

Или без майки?.. Из кухни:

"Майку надень!" Это мама.

Все-таки - в майке... Как вкусно

 

Пахнет воскресное утро!

Время героям - на Сивке-

Бурке, на вещей каурке 

В сказочный мир магазина,

 

В булочно-хлебное царство

Мчаться пора. "Торопыжка,

Папе напомни про завтрак!" 

Мама, я слышу... я слышу...

 

В cумрак гаражного замка

Полный чудес и сокровищ,

В тайное чрево Сезама

Я захожу осторожно...

 

Нежно подхваченный папой 

Тычусь в плечо - так мазутно

И так бензиново пахнет

Счастье воскресного утра!

 

Время поступкам, потехе

Миг - на ковре-самолете

Я поднимаюсь над темой,

Давностью не умаленной.

 

Я поднимаюсь над детством -

Светлым, пронзительным, чистым.

Я поднимаюсь над дедом,

В баню шагающим чинно

 

К первому пару. Все выше

Я поднимаюсь. Все дальше

Я удаляюсь и слышу

Без искажений и фальши

 

Стих благодарной молитвы,

Бабушкой молвленный тихо...

Гаснут экранные лица,

В траурных рамочках титры

 

Бегло скользят... "Торопыжка,

Майку надень!" Мимо деда

Мчится за хлебом вприпрыжку

Новое детство...

 

         ***

 

 

Кто знает о боли

 

Кто знает о боли больше

Бесправной цепной собаки,

К рукам палача с любовью

Разбитыми в кровь губами

Припавшей?.. Кто знает больше

О боли?..

 

Чье горе сравнимо с горем

Бездомного пса, бесцельно

Бредущего вдоль погоста

С обрывком хозяйской цепи

На горле?.. Больней и горче

Чье горе?..

 

          ***

 

Осеннее

 

Я вдыхаю тебя - до озноба, 

До предсмертного спазма… До взрыва,

До оргазма, до рвущего нёбо

Молодого звериного рыка –

 

Я вдыхаю тебя… Языками

Откровенных, бесстыдных пожарищ

Ты ласкаешь презренную память,

Лижешь прошлое трепетно, жадно, 

 

Жарко… Грешным, живым отголоском

Я сгораю в тебе. Рыжим пеклом

Опаляя охриплую глотку,

Ты сгораешь во мне… Нашим пеплом,

 

Чистым пеплом беременно небо –

Белизной опростается к сроку 

И прохладой…

 

         ***

 

Дели на два

 

Дели на два, дели на двадцать,

Дели на сто - и будешь прав.

И не единожды, не дважды -

Семижды семь наглядных раз

 

Ты будешь прав. И будешь вправе,

Собрав, собравшись, изыскав, 

Не отступив при прочих равных -

Себя не числить в дураках. 

 

Мои изломанные грубо, 

Не то что крыльев, но пера

Нести не могущие руки 

Тому пример - ты будешь прав,

 

Неотвратимо, неизбежно...

Дели наитие на страх, 

Дели безумие на бездну -

И будешь прав... И будешь прав...

 

Дели любовь... Ну, что в ней, право?

 

        ***

 

Если бы

 

Я бы тешил тоску аккордами,

Я бы грусть угощал вином;

Изводил бы себя укорами,

Изъедал бы себя виной;

 

Я бы вслух в опустелой горнице

Запретил бы ногам плясать,

Я бы в горе, на горло гордости

Наступив, уступил слезам;

 

Я бы плакал, как плачет иволга,

Я бы впрок не копил обид:

Кабы ты - да меня покинула,

Кабы я – да тебя любил.

 

          ***

 

Фантасмагория

 

«Враг огромен и грозен,

Многоглав, многозуб.

Он приходит без спросу

И, роняя слезу

Крокодилью над жертвой,

Сладострастно и в хруст 

Ест беременных женщин

И бессильных старух.

 

Враг хитер и коварен,

Лицемерен и лжив.

Он прожорливой тварью

Возле дома кружит.

Подбирая недужных 

Стариков и детей

Несмышленых, он души

Выгрызает из тел!» 

 

Над заказанным текстом

Записной сценарист

Эго смрадное тешил

До рассветной зари.

Строчки выпачкав бредом

И кровавой слюной, 

Забывался на время

Лихорадочным сном

 

Патентованный бездарь…

В золотистом дыму -

Зубы скалила белка

И грозила ему 

Изумрудным орехом,

Утка с женским лицом,

Задыхаясь от смеха,

Разрешалась яйцом

 

Раскаленным, в расплаве

Колыхалась игла,

Смертной требуя платы,

И всевидящий глаз 

Вожделенной банкноты

На абсурдный предел,

На паноптикум Ноя

Затаенно глядел…

 

Жалкий червь анфиладой

Бесконечных зеркал

Полз по сонному аду, 

И змеилась тоска

Ледяная во взоре,

А навстречу текло

Неизбывное горе,

Абсолютное зло

 

Мириадами черных

Отражений души

Сценариста… О чем-то

Дребезжали гроши

В испоганенном чреве

Сокровенной сумы.

По гниющему древу  

Оскопленная мысль

 

Разливалась, манила

В мягкий обруч петли:

И не виделась - Милость,

И не виделся - Лик,

Во спасение данный,

И не виделось черт

Сквозь обличье путаны

От газетных харчей,

 

Сквозь нутро проститутки

От журнальных хлебов

Той божественной сути,

Что зовется – Любовь

Милосердная… Новый 

День чеканил шаги.

Предначертанным словом 

Назначались враги. 

 

Гнев нещадных сражений,

Гром великих побед,

Грешность, праведность, жертвы,

Перебитый хребет

Сценариста и пламя 

Исступленных костров -

Назначались согласно 

Праву пагубных строк: 

 

«Враг огромен и грозен,

Многоглав, многозуб…»   

Перезрелые гроздья

Прогибали лозу,

В бесполезности праздной 

Замыкали свой круг,     

Ожидая напрасно

Виноградарских рук….

 

          ***

 

Кадавр

 

Кадавр зловонный тулово

Влачил по скудной пустоши.

Он брёл, терзая голову -

Тоской о сочных пастбищах,

 

Тоской о тучных, праздничных

Полях, делами бранными

Усеянных до призрачных

Небес телами бренными.

 

Он брёл налиться хлёбовом

Из зёрен жатвы адовой

И напитаться хлябями

Кровей людских до одури.

 

Он вожделел бездонную

Утробу, волочимую

По опустелой данности,

Насытить человечиной...

 

На бой сбираясь праведный,

Запомни слёзы матери,

Почти отца и Родине

Клянись до одра смертного.

 

Но в ярости духовного

Подъёма против иродов

Кадавровым дыханием

Не опогань отверстые

 

Святилища души...

 

 

 

Анатолий Пискунов

Анатолий Петрович Пискунов - изумительной глубины поэт, скромный и деликатный человек. Буду рад, если знакомство с Анатолием Петровичем и его творчеством обогатит нас.

 

ТАКОЙ МУЧИТЕЛЬНЫЙ ВОСТОРГ

 

(субъективные заметки о времени и о себе)

 

Мне кажется, я прожил не одну, а две жизни. 1991-й год разделил судьбу на две неравные части.

 

Вот первая из них.

 

На свет я появился в голодном (после войны и подряд двух неурожайных лет) 1947 году. Чтобы мы не умерли с голоду, отец на месячную зарплату сельского учителя купил целый мешок кукурузы. С тех пор мать до конца жизни своей не могла видеть этот спасший нас продукт.

 

Первые годы прошли в крымской, тогда еще не до конца распаханной степи. С ее палящим летним зноем и зимней ревматической холодрыгой. С высокими, как мне казалось, курганами, поросшими полынью и ковылем. С их обитателями: неподвижно, как болванчики, стоящими по утрам сусликами, шумно вспархивающими из-под ног перепелками, наводящими холодный ужас гадюками.

 

С весенними вишневыми, яблоневыми и грушевыми садами, земля под которыми словно припорошена ликующими лепестками. С белыми, необыкновенно вкусными гроздями душистой акации. С гулкими, уходящими в небо тополями. С большими колючими шарами курая (перекати-поля), которые, чертыхаясь, приходилось по осени собирать для топки, наряду с коровьими лепехами, спекшимися за лето чуть ли не в каменный уголь, потерявшими всякий запах и цвет.

 

Вторая половина детства пришлась на горный Крым. Есть такое урочище Кизилташ под Судаком. Там, в закрытой в то время зоне, гарнизоне, расположенном на высоте более 400 метров над уровнем моря, отец почти тридцать лет был директором школы. В дореволюционной энциклопедии это место называлось Крымской Швейцарией. И не случайно: необыкновенно красивые красные скалы; заросли кизила, можжевельника, папоротника и еще чего-то, от чего веет предысторией человечества; уходящие бог весть куда жуткие пещеры; самые настоящие альпийские луга.

 

Нам этого было мало! Каждое лето, начиная с пятого класса, навьючив на себя рюкзаки с тушонкой и крупами, бренча котелками и флягами, мы уходили в поход. Загадочные руины Чуфут-кале и Мангупа, гордые зубцы Ай-Петри, видимый издалека шатер Чатырдага, весь в осколках от землетрясения Демерджи – все это стало близким навсегда благодаря Игорю Федоровичу Ушатому, замечательному учителю русского языка и литературы (кстати, виновнику моего выбора профессии), знавшему горные тропы как свои пять пальцев.

 

Необъятное звездное небо над нами, коротающими ночь у костра. Густо-красный, плоский, точно кованый, диск солнца, выкатывающийся на рассвете из моря, вмиг раскаляющийся, брызжущий золотистым теплом. Поляны, манящие небывало крупными ромашками. Сумрак пещер, чьи своды и полы обросли каменными сосульками - сталактитами и сталагмитами. Предгорные плантации казанлыкской розы, с ее упоительным ароматом и капризно изогнутыми, словно девичьи губки, лепестками. Как тут было не начать писать стихи!..

 

После школы поступил на историко-филологический факультет Крымпединститута. К тому времени я знал что называется назубок почти всего Маяковского и не меньше - Есенина, перед которыми преклонялся.

 

Позднее, с возрастом, к любимым поэтам добавились Тютчев, Бунин, Борис Корнилов и (на короткое время) Вознесенский с его блистательной поэмой «Лонжюмо»...

 

Учился жадно, взахлеб. Лекциям предпочитал прохладную тишину читалки, в одиночку разрабатывая богатейшие залежи фундаментальной библиотеки бывшего Таврического университета. Здесь было все: от одного из немногих чудом уцелевших подлинников "Апостола" до трудов известнейших дореволюционных филологов. А главное (конечно, для меня), прижизненные издания поэтов Серебряного века…

 

Студенческая юность била через край: поэтический кружок, факультетская газета, сразу две - баскетбольная и легкоатлетическая - секции, походы с друзьями с геофака в горы. И первая любовь, почти как у всех, несчастливая…

 

А чтобы средств хватало на жизнь, на книги, кино и другие соблазны, по воскресеньям разгружал вместе с приятелями с физмата железнодорожные вагоны. После второго курса махнули на целину. Вернулись героями: как же, первый крымский студенческий строительный отряд! На заработок я купил себе впервые в жизни черный костюм и "Спидолу", самый лучший в то время переносной радиоприемник на транзисторах. Вот гордости-то было!..

 

Никогда не печалился о том, что по окончании института отказался от предложения остаться в аспирантуре. Во-первых, не хотел становиться, как наивно полагал, бумажным червем. Во-вторых, решил: для того, чтобы стать поэтом, катастрофически не хватает жизненного опыта (о недостатке таланта самонадеянно не подумал). И я пошел получать уроки жизни.

 

Для начала женился, о чем тоже никогда не сожалел, особенно после того как одна за другой родились две прелестные дочурки.

 

Работал учителем евпаторийской восьмилетней школы, потом, отслужив год в армии, - воспитателем в подростковом санатории. А дальше жизнь и вовсе полетела птицей, на целые десятилетия задвинув поэзию в дальний угол.

 

… С 1986 года я в Москве. Сначала работал на Старой площади, в руководящем органе государства. Никогда не избегал трудных поручений: ездил туда, где затягивались узлы застарелых проблем и новоявленных конфликтов. И где бы ни был: в Алма-Ате и Кишиневе, Грозном и Назрани, Одессе и Кемерово, Вильнюсе и Баку – всюду остро ощущал недовольство людей действиями, а точнее – бездействием центральных органов власти.

 

Мы с коллегами пробовали искать пути выхода, однако самое высокое начальство, те, от кого зависели судьбы страны, как будто нас не слышали. Или же, вместо ответа по существу, приклеивали ярлыки противников перестройки, борцов за свои привилегии, консерваторов.

 

Советский Союз неудержимо катился к пропасти, трагедии распада. Позднее стало ясно: это искусственный паралич политической воли, организованный, управляемый, целенаправленный хаос…

 

И вот настала вторая жизнь.

 

…С августа 91-го я, так же, как и абсолютное большинство населения нашей бывшей державы, пытаюсь выжить. Назад пути нет. Мы теперь в новом веке, новом тысячелетии, в ином мире и другой стране.

 

С тревогой вглядываюсь в очертания сегодняшнего дня, освободившегося не только от былых, навязших в зубах догм, но и от долговых обязательств - перед немощной старостью, беззащитным детством, неприбыльной сферой: здравоохранением, образованием, наукой и культурой. В едком дыму, который тянется с мест терактов и техногенных катастроф, с нечужого для русского человека востока Украины, - едва угадываются контуры дня завтрашнего. И в этом угаре нужно остаться самим собой, не потеряться.

 

Редко, но бываю в Крыму, который по иронии судьбы почти четверть века был за рубежом. Здесь могилы родных: отца, инвалида Великой Отечественной войны, матери, младшего брата. С радостью встречают меня друзья детства, юности и молодости.

 

И на материке, и здесь, на полуострове, еще жива память о государстве, в котором мы родились, о единении народов, сломавших хребет фашизму. Но это уже только память, это история, которую стараются переиначить, переписать, подчистить в чьих-то интересах.

 

Мы уступаем дорогу новому поколению. Оно становится на ноги не в тех условиях, в каких росли мы, и потому никогда не станет нашей точной копией.

 

Но есть и то общее, что нас объединяет. Это сострадание ближнему. Это горячая вера в торжество справедливости на земле. Это неувядаемая надежда на то, что когда-нибудь людям не придется мыкать нужду. И, наконец, это любовь: к человеку, семье, окружающему нас удивительному миру, грозному и прекрасному, зыбкому, непрерывно меняющемуся и в то же время вечному.

 

А если этого нет, значит, нет и поэзии.

 

В 2014 г. вышла моя третья книжка - "Ковчег XXI". Ею издательство «ЭРА» и Фонд поддержки независимого книгоиздания открыли серию книг участников шорт-листа Международной премии «Живая литература».

 

Первый сборник "И так недосягаем горизонт" вышел в 2006 году, второй - "Весны сияющая бездна" - в декабре 2012 года.

 

Вот некоторые из стихотворений, вошедших в последнюю книгу.

 

Жизнь

 

Текла. То яростно лилась и в клочья скоростью рвалась.

 

То неторопко изливалась – ползла, как будто издевалась.

 

То залегала непрозрачно среди осинок и низин.

 

И вырывалось аммиачно дыханье тяжкое трясин.

 

То стёкла рушила со звоном. И поддавала под ребро.

 

Сквозило смехом и озоном её счастливое нутро.

 

Ах, эта жизнь, её поток и то неровное теченье!

 

Заботы, беды, увлеченья... Такой мучительный восторг.

 

Таврия

 

О, как тени коротки' лесопосадки!

 

Абрикосы зелены, тверды, несладки.

Задыхаются акации на зное.

 

Лень тут местная, иное наносное.

 

Мы рискуем головами и плечами.

 

Всё прострелено горячими лучами.

По-лягушечьи (икру как будто мечем)

 

рты разинем, а дышать-то так и нечем.

 

Видно, долго в отдалении росли мы.

 

Попригнулись, будто сгорбились, маслины.

Только тени тополей, когда-то тощих,

 

на дорогу налегли заметно толще.

 

Как нам это от рождения знакомо:

 

пыль степная и пожухлая солома,

зноя веянье!.. От первого мгновенья

 

и до финишного вздоха, дуновенья.

 

Крымский дворик

 

Во дворе земли клочок, не угодья - цветничок.

За подобием оградки влаги жаждущие грядки,

детский мячик и волчок.

 

Это что за следопыт ходит по двору, пыхтит?

Под стрехой гнездо касатки. Молочай попался сладкий.

Вечер окна золотит.

 

От крылечка до калитки влажный, липкий след улитки.

Материнские улыбки затеваются в окне...

Неужели это мне?

 

Велосипед

 

По пыльной ли тропе, густой траве ли,

на славу дребезжа, катился велик.

 

Была чрезмерно узкою тропа ли,

в пыли тугие шины ль утопали, -

бежал велосипед неторопливо

и выглядел до чёртиков счастливо.

 

Педали те прокручивались гордо.

Горланилось во всё ребячье горло.

Пружинили слова до небосвода.

Стояла превосходная погода.

 

У костра

 

Всякий напрасный вздор сонно несёт река.

Сладко хрустит костёр косточкой сушняка.

 

Дрёма глухой страны. Звезд надо мной не счесть!

Вызнать бы у луны, где я и кто я есть.

 

В темени далеко фара скользит лучом.

Думается легко. Вроде бы ни о чём.

 

Крым

 

Боги балуют вершинами скупо, разве что кочек не счесть.

Крым это Крым. Безусловно, не купол мира, но кое-что есть.

 

Властвует, скажем, над Ялтой Ай-Петри, как ретроградный режим.

Уровень моря под ним в километре с гаком, довольно большим.

 

Сколько на свете бесцельных преград, но с ними не каждый на ты.

Я там бывал, не поймите превратно, даже плевал с высоты.

 

В воду опущена пасть Аю-дага, хлещет солёный восход.

А на горбу перевозит, бедняга, сосны, как тягловый скот.

 

Бухта лазурная в солнечных бликах, сумрачных глыб кавардак,

в галечной россыпи сыпь сердолика, - это и есть Карадаг.

 

Примет меня, коль придётся несладко, славная та сторона.

Вон Чатырдага тугая палатка гостеприимно видна.

 

Ширь ледяная совсем не мила им, этому складу высот.

Ясно, они не под стать Гималаям, но на легенды везёт.

 

Мир утюгами хребтов не придавлен. Как эта даль хороша!

Соткана вся из былин и преданий горного Крыма душа.

 

Букет

 

Букет особенный найду, где розы хороши.

Отдам торговке на ходу последние гроши'.

И те цветы преподнеся, слова произнесу.

В них будет правда, но не вся, которую несу.

 

Она останется во мне - таиться и терзать.

И ни всерьёз и ни во сне об этом не сказать.

Я не отвечу на вопрос, один и на двоих...

Но разве трепет этих роз нежнее губ твоих?

 

Тебе открыться не смогу, не жди, не хмурь бровей.

И лишь навеки сберегу я в памяти своей -

не для расспросов и анкет и красного словца -

разлукой пахнущий букет у твоего лица.

 

 

Вот такое кино

 

Вот такое кино: я давно уж москвич москвичом.

И созвездий рядно над моим не пылится плечом.

 

Осиянно везде. Словно черпали свет решетом.

Только места звезде нету в небе моём обжитом.

 

Я живу втихаря и не зря ото всех утаив

канитель фонаря и ночной Каламитский залив.

 

Полуночницы смех. И напрягшихся звёзд имена.

И дорожку - из тех, что вздыхая, стелила луна.

 

Потому я и жив, что в себе я храню до сих пор

и прибоя мотив, и плывущий по небу собор.

 

Маету маяка. И его будоражащий свет.

Через годы, века. Через тысячу прожитых лет.

 

Хворь

 

От озера Байкала до Ямала, от Ейска до Курильских островов

 

её знобило, гнуло и ломало, затягивало рябью гнойников.

 

Слабея от неведомой хворобы, пластом лежала снулая земля.

 

Уже ей в тягость были хлеборобы, строители, врачи, учителя.

 

Забросила заводы, космодромы, остыла к созиданью, новизне.

 

Лишь изредка подрагивала в дрёме: как видно, что-то мучило во сне.

 

То хмурилась, как будто тяготилась усталостью, сковавшей бытиё.

 

То млела просветленно, словно снилось ославленное прошлое её.

 

Пока её трясло и колотило, сжигало лихорадкой дочерна,

 

строптиво на востоке восходила косая азиатская луна.

 

Я два и два сложил

 

Я два и два сложил, я их связал 

и стопку бросил в угол по привычке.

Душа теперь похожа на вокзал,

куда не ходят даже электрички.

 

Тут залы ожидания в пыли,

а живопись на стенах коридора

причудливей фантазии Дали,

разнузданнее кисти Сальвадора.

 

Умолкла безалаберная речь,

ушла она с букетами, вещами.

Ни сладкого тепла счастливых встреч,

ни слёз тебе, ни трепета прощаний.

 

 

Ослеп, оглох и онемел перрон,

и рельсы обленившиеся ржавы.

И сумрачно, как после похорон

судьбы, любви, надежды и державы.

 

Ночные страхи

 

Переулки глухи, гулки, тени гонятся за мной.

Что за глупые прогулки под недоброю луной?

 

Эй, спокойно, без истерик, и пугаться не спеши!

Впереди короткий скверик и, похоже, ни души.

 

Как же, будешь беззаботен, если возится в кустах

и глядит из подворотен распоясавшийся страх.

 

Все тревоги по дороге, если в окнах ни огня.

Перепуганные ноги отделились от меня,

 

и шаги всё чаше, чаще, и всё громче сердца стук...

Только светит шар молчащий, зацепившийся за сук.

 

Зимнее утро

 

Ночь, охриплая собака, звёзды, холод и века,

дочь бессонницы и мрака - среднерусская тоска.

 

А наутро - тучи в клочья, скрипы дворницких лопат,

речь воронья да сорочья - нарочита, невпопад.

 

Из подъезда, дверью гулкой салютуя декабрю,

выбираюсь на прогулку и рассвет благодарю

 

за старательных таджиков, расчищающих Москву.

А ещё за что, скажи-ка? - Да за то, что я живу

 

и донашивать ботинки, и протаптывать могу

первозданные тропинки в ослепительном снегу.

 

 

И за то, что, не дождавшись образумленной зари,

словно за ночь настрадавшись, угасают фонари.

 

Тесей

 

Боги ли шепнули мне: "Беги!", я ль решил, что сделать это вправе...

Долог путь к известности и славе – коротки к бесславию шаги.

 

Уходя, тебя на берегу спящей, беззащитною оставлю.

И хотя ещё себя прославлю, оправдаться так и не смогу.

 

Образ твой сумею сохранить – сгубленной запомню, неповинной.

 

Свяжет нас незримой пуповиной та твоя спасительная нить.

 

Оттого что стихнут голоса или пустота возникнет рядом,

 

ты очнёшься и тревожно взглядом чёрные догонишь паруса.

 

 

Потрясённо выдохнешь: злодей, раненой волчицею завоешь.

Быть неблагодарными всего лишь качество врождённое людей.

 

 

Всё как есть покажется игрой, выдумкой никчёмной и нескладной.

То, как поступлю я с Ариадной, эллины простят, ведь я герой.

 

Дождик ленивый

 

Дождик ленивый в окошко накрапывал.

Я в чебуречной талант свой закапывал.

Или откапывал? Кто его знает...

Важно, что был я действительно занят.

 

Пальцем водил по дубовой столешнице.

Хохломолдавской подмигивал грешнице.

Обалдевал от свинины без жира -

той, что, возможно, собакой служила.

 

Пьяный, обкуренный бог помещения,

точка московская, повар кавказский,

вот уж спасибо вам за угощение

мертвой водицей, добытою в сказке.

 

Уксусно прыскали в нёбо соления.

Прыгали стулья: летела Вселенная.

Грязное небо в воде пресмыкалось.

Плавали в небе окурки. Смеркалось.

 

Непогода

 

Моросящего дня кабала, ни заката тебе, ни восхода.

Безупречною осень была - бездорожье теперь, непогода...

 

Сквозняками ходи по Руси, раздувай парусами карманы,

деревянные свечи гаси, окуная в тоску и туманы.

 

Золотые лампады круши, приближая к седому пределу.

В нашем небе не стало души, потому-то и холодно телу.

 

Выметай этот лиственный сор, отзвеневший осенней сусалью.

Обезболивай сонный простор холодов обжигающей сталью.

 

И крутись и вертись допоздна - и замри на пороге с разбега.

Разъясняется даль. Тишина. Предвкушение первого снега.

 

СНЕГОПАД

 

Срывался - и переставал, но это не каприз.

Не плутовал, не бастовал: набрасывал эскиз.

 

Он был как будто не готов к искусству января.

Тянулся нехотя на зов слепого фонаря.

 

Лениво поверху скользил. И все-таки к утру

созрел - и миф изобразил резьбой по серебру.

 

Берёзы в ряд, узор оград, газоны вдоль дорог.

И город стал, как на парад, величествен и строг.

 

А он бестрепетно глядел на почести ему.

Как будто разом охладел к успеху своему.

 

Свет вечерний

 

Свет вечерний мягко льётся безо всякого труда,

словно сонного колодца невесомая вода.

 

Есть часы такие в сутках: видно всё издалека.

Снег поскрипывает чутко под нажимом каблука.

 

Гаснет зарево заката. Не светло и не темно.

- Было так уже когда-то? - Верно, было. Но давно.

 

Короба пятиэтажек. Так же сыпался снежок.

И девичий точно так же торопился сапожок.

 

Я такими вечерами с восходящею луной

шлялся, юный, кучерявый, и влюблялся в шар земной.

 

Но теперь-то – год от году – затруднительней идти.

Не даёт прибавить ходу сердце, сдавшее в пути.

 

Только свет маняще льётся сквозь года и холода,

как былинного колодца животворная вода.

 

Поэзия

 

Январь с его недобрыми богами оконная оплакивала створка.

Пока богему нежили Багамы, поэты прозябали на задворках.

 

Не надписи на банковском билете, не ласки куршавельских содержанок, -

поэтов порождает лихолетье и приступы обиды за державу.

 

Поэзия Сибирью прирастает и Старым укрепляется Осколом.

На холоде тягучая, густая, не колой запивается - рассолом.

 

Поэзия продукция изгнаний, напитков алкогольных и солений...

Собою пересчитываю грани, углы тугие с иглами Вселенной.

 

Свистят пурги распущенные плети, звенят мороза бронзовые розги.

Заходятся немеряно в поэте заплаканные дети и подростки.

 

На небосводе строки многоточий. Уставилась галактика недобро.

Душа моя стихами кровоточит, и ноют переломанные рёбра.

 

Трещит зима в берёзовых суставах. Крещенская карга царит на свете.

Поэт озяб? Его согреет слава. Лавровым одеялом. После смерти.

 

Весенний дождь

 

 

Весенний дождь не морок вам осенний,

тоску и скуку сеющий с утра.

Ликует май - счастливая пора

коротких гроз и сладких потрясений.

 

Насупит брови небо грозовое -

ни ночи в нём не выискать, ни дня.

Но вдруг живое всё и неживое,

зажмурившись, отпрянет от огня.

 

И тут с небес обрушится, непрошен,

потоп, не укротит его никто.

Просыплется немеряно горошин

сквозь частое, густое решето.

 

Ещё весёлый плут по луже лупит

и лопаются шумно пузыри,

но гром уймётся, нехотя отступит

и запад распахнётся для зари.

 

И зрением, и слухом, и нутром

улавливаю вечности движенье.

Весна ведёт огонь на пораженье,

и вздрагивает эхо под ребром.

 

Ночью

 

Высокий шалый гром без церемоний

 

врывается и шарит по углам.

 

Ломаютсясухие ветки молний

 

И падают охапками к ногам.

 

Над улицей, двором и чьей-то грядкой

 

нальётся зорким светом высота.

 

Полнеба озаряется догадкой,

 

к чему земная наша маета,

 

кому нужны и трепет, и отвага -

 

те хлопоты, которые пусты.

 

И хлынет очистительная влага,

 

врачуя крыши, окна и кусты.

 

 

Со вздохами, ворчанием и звоном

уйдёт гроза, успев перемешать

елей сирени с ёлочным озоном…

 

Дыши, пока дозволено дышать!

 

ОПЯТЬ НИ ОБЛАЧКА НА НЕБЕ

 

 

Опять ни облачка на небе, в душе ни горести, ни зла.

Заказан осенью молебен во славу света и тепла.

 

Мотив, известно, незатейлив, но звуки женственно добры.

Осин с берёзами запели многоголосые хоры.

 

Какие солнечные числа для песен осень отвела!

Звучат возвышенно и чисто лучистых дней колокола.

 

Всего отпущено по смете: и медь, и золото в листве.

И думать не к чему о смерти, когда ни тучки в синеве.

 

В ресторанчике приморском

 

В ресторанчике приморском, на терраске,

где прохладно ближе к вечеру и сыро,

пивом пенным я смывал дневные дрязги,

пыль дорожную и все обиды мира.

 

Я проматывал открыто, без утайки,

состояние души пивным бокалом.

И глядел, как непоседливые чайки

режут небо по немыслимым лекалам.

 

Над акациями ветер поднимался

и сгущалось и темнело голубое...

И всё лучше, всё яснее понимался

ровный говор черноморского прибоя.

 

И закончить рассказ о себе я хотел бы стихотворением, написанным уже после того, как вышла в свет и появилась на прилавке московского книжного магазина и его интернет-магазина «Библио-глобус» моя третья и, возможно, последняя книжка.

 

Время

 

Я ворочался на сеновале, в одиночестве, трезвый вполне.

Бесконечные лапки сновали безо всякой опаски по мне.

 

Всё кололись травинки сухие, всё зудели, чесались бока,

всё гудели такие сякие комары в глубине чердака.

 

За дворами лягушки кряхтели, заглушая мольбу комаров,

и скрипели вдали коростели, словно двери соседних миров.

 

На стропилах лежала граница между мною и Млечным Путём,

и неслась по нему колесница в побледневший от звёзд водоём.

 

Это время моё пролетало, как, наверно, у всех и всегда.

Только пыль от копыт оседала - и на травы, и на провода...