Мой отец меня очаровывал. Красивый и умный – без вариантов. Его улыбка, тембр голоса - то, что вызывало преклонение и чувство гордости, что это мой отец. Любила ли я его, не знаю, слишком редко видела. После развода родителей наши встречи случались иногда, во время редких визитов к бабушке. Но если я слышала, как со скрипом открывалась большая входная дверь на кухне бабушкиного дома, и на его громкое приветствие бабушка тихо говорила: «Наташа здесь», я неслась сломя голову и бросалась на шею с радостными криками.
Однажды я даже отмечала у бабушки Новый год, мне было лет восемь. У меня накануне поднялась температура, но я терпела, чтобы меня не отправили домой. И всё-таки перед самым праздником бабушка, медсестра, прошедшая всю войну в юности, и работавшая в военном госпитале, приглядевшись и позвав на помощь градусник, выяснила плачевность моего состояния. Но отправлять меня было поздно, а может и некуда. При помощи микстур даже привели меня во вполне застоломсидибельное состояние, потому что лежать я всё равно бы отказалась. К тому же пришёл отец. Мне даже налили в фужер капельку шампанского. Отец сидел рядом, и я захотела ему что-нибудь сказать.
- Папа, а что такое атом?
Почему именно «атом», и как он пришёл мне в голову? Отец повернулся ко мне и переспросил:
- Атом?
Потом он поискал на столе что-то глазами, взял косточку то ли сливы, то ли абрикоса и разломил её.
- Вот косточка, её можно разделить пополам. А каждую половинку ещё раз пополам.
И он начал резать ножом ядрышко.
- И ещё пополам.
- Чего ты ребёнку голову морочишь – пожалела меня бабушка.
- И так частички станут совсем маленькие, мы их уже не увидим, а их можно ещё поделить. Ничего, интересуется девчонка, всё понимает! – ответил отец.
Я была горда, и хотела, чтобы ядрышко как можно дольше могло делиться на видимые части. Но оно было маленькое, а я понятливая. А взрослым и между собой надо разговаривать, а не про атомы слушать, чего они про них не знают!
У отца была другая семья и двое детей. Если я его где-то случайно встречала, неслась, хоть через дорогу, хоть через сугроб – папа, папа! Носила его фотографию в портфеле и показывала, как какого-нибудь артиста – вот какой у меня красивый отец.
Однажды, лет в тринадцать, я ехала в троллейбусе. Вдруг из окна увидела, что по скверику идёт мой отец. Привычно сорвалась на остановке и вылетела на улицу. Поскольку троллейбус проехал дальше, то отец ещё должен дойти до того места, где оказалась я. Спряталась за кустом. Думала выйти неожиданно. Вот он обрадуется! Стояла и наблюдала. Идёт человек, взгляд сосредоточен, думает о чём-то своём. О чём? О своих текущих делах, о своих детях, и уж меньше всего обо мне. И тут я выскочу, ему надо будет менять лицо, делать вид, что обрадовался, спрашивать дежурное «как дела». А потом торопиться дальше, в свою жизнь. Он прошёл мимо, и я не вышла из-за кустов.
Пошла домой с чувством, что сделала что-то взрослое. Не стала мешать. Меньше всего в этой жизни я хотела кому-то мешать.
Однажды я даже отмечала у бабушки Новый год, мне было лет восемь. У меня накануне поднялась температура, но я терпела, чтобы меня не отправили домой. И всё-таки перед самым праздником бабушка, медсестра, прошедшая всю войну в юности, и работавшая в военном госпитале, приглядевшись и позвав на помощь градусник, выяснила плачевность моего состояния. Но отправлять меня было поздно, а может и некуда. При помощи микстур даже привели меня во вполне застоломсидибельное состояние, потому что лежать я всё равно бы отказалась. К тому же пришёл отец. Мне даже налили в фужер капельку шампанского. Отец сидел рядом, и я захотела ему что-нибудь сказать.
- Папа, а что такое атом?
Почему именно «атом», и как он пришёл мне в голову? Отец повернулся ко мне и переспросил:
- Атом?
Потом он поискал на столе что-то глазами, взял косточку то ли сливы, то ли абрикоса и разломил её.
- Вот косточка, её можно разделить пополам. А каждую половинку ещё раз пополам.
И он начал резать ножом ядрышко.
- И ещё пополам.
- Чего ты ребёнку голову морочишь – пожалела меня бабушка.
- И так частички станут совсем маленькие, мы их уже не увидим, а их можно ещё поделить. Ничего, интересуется девчонка, всё понимает! – ответил отец.
Я была горда, и хотела, чтобы ядрышко как можно дольше могло делиться на видимые части. Но оно было маленькое, а я понятливая. А взрослым и между собой надо разговаривать, а не про атомы слушать, чего они про них не знают!
У отца была другая семья и двое детей. Если я его где-то случайно встречала, неслась, хоть через дорогу, хоть через сугроб – папа, папа! Носила его фотографию в портфеле и показывала, как какого-нибудь артиста – вот какой у меня красивый отец.
Однажды, лет в тринадцать, я ехала в троллейбусе. Вдруг из окна увидела, что по скверику идёт мой отец. Привычно сорвалась на остановке и вылетела на улицу. Поскольку троллейбус проехал дальше, то отец ещё должен дойти до того места, где оказалась я. Спряталась за кустом. Думала выйти неожиданно. Вот он обрадуется! Стояла и наблюдала. Идёт человек, взгляд сосредоточен, думает о чём-то своём. О чём? О своих текущих делах, о своих детях, и уж меньше всего обо мне. И тут я выскочу, ему надо будет менять лицо, делать вид, что обрадовался, спрашивать дежурное «как дела». А потом торопиться дальше, в свою жизнь. Он прошёл мимо, и я не вышла из-за кустов.
Пошла домой с чувством, что сделала что-то взрослое. Не стала мешать. Меньше всего в этой жизни я хотела кому-то мешать.
