- Принцессу из себя гнёшь… - он смотрел мне в лицо с ненавистью и отчаяньем и уже не кричал – почти шипел. – Кто ты есть вообще?! Думаешь об меня ноги вытирать можно? Да она в тысячу раз лучше тебя, добрее, чище… что бы ты о себе не думала. Я знаю, ты всегда считала её курицей! - у тебя всегда всё на лице написано… Пусть! Но это моя курица, моя! Которая прощает и будет прощать мне всё! Поняла? И в моём доме я всё решаю! Как скажу, так и будет! Я всё решаю сам!..
Спокойно и с интересом, глядя в его перекошенное и бледное лицо, мне вдруг по аналогии подумалось о курятнике и петухе. Эта озорная мысль едва не заставила меня фыркнуть, совсем не к месту – слишком драматический был момент, и в этой сцене у меня была роль без слов, надо было подыгрывать партнёру. Я закусила губу, что не ускользнуло от его внимания.
- Смешно? Тебе смешно?! - у него перехватило дыхание, и он замолчал.
Я понимала, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не заехать мне по физиономии наотмашь и со вкусом, вкладывая в пощёчину все свои обиды отвергнутого мужчины. Отвергнутого без объяснений, слёз, компромиссных решений, многократных прощальных объятий, уходов и возвращений – всех этих обязательных, но комичных и дурацких атрибутов, которые полагались на последнем свидании по поводу завершения изживших себя отношений. Вот если бы всё было наоборот!.. Но это я сегодня вызвала его во время обеденного перерыва к нашему месту на набережной и спокойно и буднично объявила, что нам надо расстаться. Честно говоря, я бы предпочла вообще уладить это дело по телефону, но надо, как говорится, и совесть иметь. И что в результате? В результате я вот уже полчаса избегаю прямых ответов на заданные мне многочисленные вопросы, исключительно из чувства сострадания и уважения к человеку, ещё недавно значившему для меня гораздо больше, чем он того заслуживал. Кляня себя за нелепое, совершенно нелогичное чувство, которому я разрешила перевернуть всё в моём существовании с ног на голову, ясно осознавая ошибочность совершённых впоследствии поступков и предвидя, чем всё закончится - я вынуждена теперь торчать перед ним соляным столбом и выслушивать отповеди одну за другой, как будто именно мне принадлежала инициатива нашего сближения и узнавания друг друга когда-то на уровне, превосходящем обычную заинтересованность людей, пересекшихся по чьей-то доброй или не доброй воле на жизненном непростом пути…
Вернее, первые пятнадцать минут мне пришлось уворачиваться от поцелуев, отводить его ладони, не отвечая на призывы «не быть букой» и «перестать дуться, потому что у него были дела, и он не мог позвонить», которые вскоре перешли в раздражённое «жена просила съездить на дачу» и «собаку нужно было ветеринару показать». И только после моего заявления о необходимости прекратить общение и предложения остаться друзьями, и посыпались, как из рога изобилия вопросы, комментарии… появились металлические, саркастические нотки в голосе, сигнализирующие мне, что сложившаяся ситуация не устраивает должным образом и данная встреча проходит не в том ключе, как хотелось бы другой стороне…
Самое забавное, что оба мы понимали, что разрыв неизбежен и каждый из нас просто «тянет резину», не в силах взвалить на себя ответственность за этот разрыв, начав разговор первым…
Если б только он мог знать, с какой лёгкостью, с каким стопроцентным результатом, совершенно не прилагая усилий к переделыванию себя в соответствии с его требованиями и представлениями о женском поведении, месте в жизни мужчины и сексуальной привлекательности, о коих он прожужжал мне все уши, явно стараясь принизить меня в собственном мнении, притягивая к себе, я могла бы раз и навсегда заставить его забыть про всё на свете! Сделать его, такого искреннего в своём самолюбовании и гордыне, своей неотступной тенью без воли и попыток самоутверждения! Каким бы жестоким разочарованием для него было это знание!..
- Я что, так смешон тебе?! – он приблизил ко мне лицо, и я увидела своё отражение в узких зрачках его холодно-голубых глаз. Я молча разглядывала родное, такое любимое мной лицо, этот надменный изгиб губ, которые умели быть удивительно трогательными и неумолимо требовательными в ласках…
Нежность горячей волной подступила от сердца к самому моему горлу. Та самая нежность, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не будет вычеркнута мной из памяти, перемолота на безжалостных мельницах времени, осмеяна или разъята холодно и рассудительно на жалкие составляющие…
- Прости, - я дотронулась кончиками пальцев до его щеки, затем повернулась на каблуках и пошла прочь вдоль длинного каменного парапета, ведя ладонью по гладким, отполированным солнцем, ветром, дождём и тысячами людских рук и локтей красноватым широким перилам.
Я шла, подставляя лицо слепящим лучам июльского солнца, мелькавшим сквозь зелень листвы, и тень моя беспорядочная и угловатая бежала сбоку, кривляясь и размахивая руками. Усилием воли я не позволила себе увидеть, как он стоит и смотрит мне вслед, не решив ещё – проклинать ли меня, себя, день, когда он решил приблизиться или запомнить уходящий миг, как самое дорогое и светлое в его жизни…
Поздно вечером пригородная электричка уносила меня стоглазой проворной змеёй в милый сердцу городок, утопающий в зелени раскинувшихся беззастенчиво и привольно зарослей сирени и жимолости. Вагон был практически пустой, что радовало меня чрезвычайно. Прислонившись головой к оконному стеклу, я смотрела в сумерки наступающей ночи и мысли мои блуждали где-то далеко-далеко, метались и суетились, как солнечные зайцы на поверхности воды и бетонных опорах мостов в июльский полдень…
Наверное поэтому, не обратила внимание я на стук вагонных дверей и чьи-то шаги за спиной - мало ли пассажиров перемещается из вагона в вагон, и вздрогнула от неожиданности, когда на лавку напротив плюхнулся нетрезвый субъект в потёртых светло-голубых джинсах, явно родившихся усилиями какой-нибудь узкоглазой «кутюрье» из Поднебесной на подпольной фабрике, скажем, под Казанью, и линялой камуфляжной майке. Просветлённый взгляд субъекта, оглядывавшего меня с видимым удовольствием и стойкое "амбре", наполнившее, казалось, весь вагон как-то разом, не предвещали мне ничего хорошего.
- Курносая, что куксимся? – спросило «мачо», откинувшись на спинку скамьи, разбросав привольно ноги в стоптанных пыльных кроссовках, ожидая моей заинтересованности его явными признаками альфа-самца.
Я молча перевела взгляд в темноту за окном электрички.
- Мы гордые значит, да? – «мачо» не унимался. – А что так? Профилем для Вас не вышли или этим… как его… анфасом? Хе-хе.
«Альфа-самец» явно был горд, имеющимися в его затуманенным алкоголем мозгу знаниями умных слов.
Я продолжала молчать.
- А ну да! Мы ж благородных кровей, голубых! Остальные - быдло занюханное! Отстой, ёпть! – субъект повышал голос.
Я посмотрела в его наливающиеся кровью недобрые мутные глаза и как на ладони увидела матерящегося прораба, который в тысячу последний раз предупредил его сегодня, что ещё один прогул или появление на стройке в нетрезвом виде, и он даст здоровенного пинка без выходного пособия обнаглевшему гегемону; плачущую женщину, закрывающую собой двухгодовалую, тоже плачущую девочку со светлыми, почти прозрачными глазёнками, худенькую и дрожащую от страха; старую обшарпанную мебель, недопитую бутылку водки, пепельницу полную смятых «бычков» на столе… самого «мачо» с открытым чёрным ртом, изрыгающего страшные, бесчеловечные слова, адресованные этой женщине – виновнице всех его бед…
Тоска… тупая беспощадная тоска навалилась на меня мрачной давящей чернотой. И тотчас вслед за ней, где-то глубоко внутри, заплескалась светлой лужицей расплавленного горячего воска, веселящая душу, ожидаемая и радостная, такая знакомая мне жажда справедливости. Ладонь просто физически ощутила всю тяжесть и увесистость обоюдоострого карающего меча возмездия…
Я встала и пошла к выходу. Электричка, постукивая ритмично колёсами на стыках рельсов, подкатывала к знакомому перрону. Парень поспешил за мной к выходу, зловеще и тяжело сопя.
Обойдя вместе с другими, сошедшими с поезда, людьми здание вокзала, я не спеша пошла по освещённой десятками магазинов и учреждений улице с незатейливым названием Вокзальная. Присутствие озлобленного, целеустремлённого человека, выбравшего меня в этот «не его» вечер своей жертвой, своим «козлом отпущения», выдавали мелькавшие то и дело отражения его в бесчисленных стеклянных витринах где-то в двух шагах позади меня, в окнах проезжающих автомобилей, а также ощущение тягучей пульсирующей тёмной энергии, которую я по причине своей исключительности чувствовала на любом расстоянии и в любых количествах…
Свернув с центральной улицы, я сразу окунулась в тишину и сумрак липовой аллеи городского парка – микрорайон, в котором я проживала в данный период моего земного существования, начинался сразу за ним. Сзади отчётливо слышался неровный аллюр неугомонного «народного мстителя». Вскоре послышался его торжествующий рёв:
- Остановилась, коза!
И не подумав выполнить эту вежливую просьбу, я продолжала идти по аллее. Деревянные лавочки на массивных литых основаниях были пусты и сиротливы для этого времени года.
Сзади послышался уже слоновий топот, и вот дорогу мне преградила квадратная фигура борца за мужские права.
- Оглохла? Сказал – стоять!
Выпитое ли количество дешёвого алкогольного суррогата или некрупное моё телосложение придавали ему столько уверенности и будили в нём азарт охотника за скальпами - я не знаю, но парень явно не комплиментами собирался услаждать мой слух в наступивших уже сумерках позднего вечера.
- Я таких шмар, как ты, знаешь, на чём пачками вертел?
Заданный вопрос ответа явно не требовал, и я молча смотрела на отвисшие пунцовые щёки своего преследователя.
- Чо, язык проглотила, кукла рыжая? – «мачо» стал теснить меня к зарослям орешника. – Прынца ждёшь на белом кане, дык вот он я! – кривляясь и гримасничая, «прынц» склонился передо мной в подобии реверанса, широко разбросав кряжистые руки.
Жаркая, искрящаяся волна неудержимого веселья просто захлестнула меня с головой. Ну, должно же хотя бы под занавес уходящего дня случиться сегодня что-то позитивное и светлое в моей жизни?
В мгновение ока в поле его зрения стоптанные кроссовки превратились в атласные розовые туфли на каблуке, отороченные алым бархатом с причудливыми серебряными пряжками, линялые джинсы в элегантные бархатные рейтузы с шёлковыми белыми чулками, крест-накрест перевязанными голубыми, тоже атласными, лентами с кокетливыми бантиками по бокам. Парень в ужасе выпрямился и уставился на свои руки утопающие в узких вверху и широких внизу пышных рукавах с кружевными манжетами.
- Что за…! - заорал он, смешно тряся этими кружевными манжетами, словно желая сбросить их с заскорузлых своих лап. Эхо, живущее в многочисленных пересечениях дорожек, беседках и парковых скульптурах, гоняло его «аханье» и «бляканье» по парку, как хокеист шайбу по ледовому полю.
Затем он с остервенением принялся рвать массивные перстни со своих узловатых пальцев, дёргать большой воротник брюссельского кружева и завязки шёлкового плаща на алом подбое…
Я без тени улыбки наблюдала эту сцену, хотя внутри меня кувыркались, играли в чехарду и хохотали до коликов тысячи маленьких пушистых колобков - озорных непослушных сорванцов, которые всегда жили где-то глубоко в недрах моей ведьмовской натуры и всегда приходили на помощь, что бы со мной не случалось в череде превращений, перевоплощений или реинкарнаций, из которых и состояло моё существование в разные отрезки этой непостижимой и неизмеримой субстанции, называемой людьми временем…
- Опять Вы за своё, дитя моё! - укоризненно послышалось откуда-то сверху. Я подняла голову и увидела белоснежную ангорскую кошку с голубыми глазами, устроившуюся на нижней ветке канадского клёна, также бесстрастно созерцающую страдания новоиспечённого «высочества».
Я прищурилась, вглядываясь. Киска обернула грациозные лапки роскошным пушистым хвостом и насмешливо уставилась на меня.
- Жаннет, Вы ли в столь неожиданном для Вас месте? Откуда к нам, небесное создание? – я подошла к дереву и протянула руки. Кошка мягко спрыгнула в мои объятия, сохраняя невозмутимость и бесстрастность.
- Ну, не такое уж небесное… - Жаннет явно не хотела отвечать на заданный ей вопрос и языком пригладила растрепавшиеся шерстинки на своей белоснежной шкурке. – Шалить изволите? – она посмотрела в сторону беснующейся «коронованной особы», которая то наклонялась вперёд в надежде через голову снять гламурный прикид, то пыталась рвать плотно облегающий, украшенный золотым и серебряным позументом, рюшами и бантами жюстокор с плеча, отчего вид потного, ещё больше раскрасневшегося лица его был одновременно и комичен и ужасен.
Я пожала плечами и почесала белоснежной Жаннет за ушком:
- Как дела у Людовика?
Жаннет выгнула спинку:
- Скучает, естественно. Вы же знаете, Оранж, живой характер его Величества... там, в безвременье, ничего не поменялось!
Я усмехнулась, услышав давно забытое одно из имён своих…
Наступившая внезапно тишина заставила нас с Жаннет взглянуть в сторону жертвы собственного языка, которая оставила, наконец, бесплодные попытки расстаться с атласно-бархатным костюмчиком и, выпучив глаза, с отвисшей челюстью слушала наш разговор.
Жаннет критически смерила фигуру «прынца» своим небесно-голубым взглядом и заметила:
- Не кажется ли Вам, душечка, что в облике явно чего-то не достаёт?
Я озадаченно осмотрела камзол и рейтузы «его высочества», вроде всё на месте… Наряд времён Людовика-XIV был выполнен безукоризненно из тканей эпохи роскоши и неги и соответствовал той далёкой моде на все сто… но действительно… в облике чего-то явно не хватало… Ах, да! Головной убор! По правилам, это должна быть широкополая мягкая испанская шляпа со страусиными перьями, но!...
Я посмотрела на Жаннет, она царственно кивнула, хотя на дне её узких овальных зрачков плескалась милая моему сердцу золотистая смешинка…
В то же самое мгновение на макушку парня увесисто шлёпнулась невысокая инкрустированная корона из настоящего золота, украшенная сапфирами и рубинами. Мы с Жаннет, одновременно нагибая головы то влево, то вправо, оценивающе уставились на оцепеневшее «высочество». Парень, согнув ноги в коленях, ошарашенно молчал некоторое время, подняв глаза кверху, затем обеими руками стал осторожно ощупывать голову. Поняв, что за предмет водрузили ему на голову, он как-то тоскливо завыл.
Мы с Жаннет продолжали молча разглядывать плоды моей фантазии.
- Нет… - Жаннет вздохнула. – И всё-таки чего-то не хватает…
Я рассмеялась:
- Как чего, транспортного средства, конечно же!..
И тут же парня подхватила неведомая сила, приподняла, и между его кривоватых ног в шёлковых чулках с подвязками была плотно воткнута здоровенная упитанная коняга белой масти с лаково поблёскивающим седлом, попоной с белыми королевскими лилиями, в богато украшенной сбруе.
- То, что надо! – удовлетворённо подытожила Жаннет, одобрительно разглядывая композицию в целом. – И всё-таки, душечка, тобой будут недовольны... – она отвела глаза в сторону, и я поняла, наконец, откуда и с какой целью возникло «небесное создание» здесь, на кленовой ветке в городском парке провинциального городка на моём пути. Было заметно, как неловко, как стыдно выполнять ей эти обязанности «фискального органа», как оскорбляют они её эстетические чувства и достоинство… Всё-таки благородное создание, хоть и не из благородного ведомства!
Я с сочувствием посмотрела на неё и погладила за ушком:
- Ничего…в конце концов можно всё списать на мою непомерную гордыню и мстительность… Это ведь не возбраняется? – я взглянула благожелательно в её миндалевидные непроницаемые глаза.
- Даже поощряется! – обрадованно выпрямилась Жаннет и где-то как-то даже с благодарностью посмотрела на меня - «Порядок! Будет теперь, что указать в отчёте…».
Наш «прынц» опять впал в ступор. Вцепившись в гриву смирно стоящему животному, он втянул голову в плечи и замер некрасивым кульком, боясь пошевелиться… Я подошла к коню и, погладив по мощной благородной шее, заглянула в его лиловые прекрасные глаза. Конь, тряхнув пышной чёлкой и звякнув уздечкой, натянул поводья и медленно пошёл прочь от нас по аллее, цокая подковами, увозя незадачливого седока, находящегося практически на грани обморока, навстречу его судьбе, которая изменится с этого летнего вечера фатально, перевернёт всю его жизнь, и нам с Жаннет было непередаваемо приятно знать это… Знали мы также ведьмовским своим знанием, что на выходе из парка встретится наш «прынц на белом кане» подгулявшей дворничихе, и по совмещению сторожихе, тёте Кате, вышедшей «освежить кумпол» на сон грядущий. Которая, увидев «благородного» всадника, расставит свои пухлые дебелые ручки и скажет ошарашенно: «Ёптваю! Эт ко мне штоль? Чо так припозднился-то, суженый-ряженый!» Знали мы, сколько слухов и пересудов будет потом в городишке, как будут они множится, переиначиваться и обрастать новыми подробностями, как с течением времени перейдут они в разряд «Брехня!» и забудутся благополучно, как будто и не шествовал по ночным городским улицам призрак «белого принца на белом коне», не приводил в непередаваемый трепет переспелых уездных гражданок, а недоспелых – в безудержное веселье - «ржач», иными словами… Как проснётся наутро «его высочество» в привычном своём виде на лавке зала ожидания с дикой головной болью, как даст он себе зарок не пить больше никогда в своей жизни…
Лишь одного не могли знать мы с белоснежной голубоглазой Жаннет, что дочка нашего «прынца», та самая худенькая девчушка, повзрослев, закончит иняз, выучится на филолога, специализируясь по языкам галло-романской подгруппы и, проходя стажировку во Франции, встретит там потомка настоящих французских королей - жизнерадостного, доброго и весьма не бедного обалдуя и повесу Жана-Батиста, который, влюбившись без памяти в утончённую и образованную девушку из России, предложит ей руку и сердце… Не могли мы знать, что родятся у них впоследствии смуглый кудрявый и весьма смышлёный сынок и светловолосая, очаровательная дочурка, в венах и артериях которых, тоже будет течь настоящая благородная «голубая» королевская кровь. Не знали и не могли знать, потому что это будет совсем другая история… совсем-совсем другая! По эгидой совсем-совсем другого ведомства…
09.2012 г.
Спокойно и с интересом, глядя в его перекошенное и бледное лицо, мне вдруг по аналогии подумалось о курятнике и петухе. Эта озорная мысль едва не заставила меня фыркнуть, совсем не к месту – слишком драматический был момент, и в этой сцене у меня была роль без слов, надо было подыгрывать партнёру. Я закусила губу, что не ускользнуло от его внимания.
- Смешно? Тебе смешно?! - у него перехватило дыхание, и он замолчал.
Я понимала, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не заехать мне по физиономии наотмашь и со вкусом, вкладывая в пощёчину все свои обиды отвергнутого мужчины. Отвергнутого без объяснений, слёз, компромиссных решений, многократных прощальных объятий, уходов и возвращений – всех этих обязательных, но комичных и дурацких атрибутов, которые полагались на последнем свидании по поводу завершения изживших себя отношений. Вот если бы всё было наоборот!.. Но это я сегодня вызвала его во время обеденного перерыва к нашему месту на набережной и спокойно и буднично объявила, что нам надо расстаться. Честно говоря, я бы предпочла вообще уладить это дело по телефону, но надо, как говорится, и совесть иметь. И что в результате? В результате я вот уже полчаса избегаю прямых ответов на заданные мне многочисленные вопросы, исключительно из чувства сострадания и уважения к человеку, ещё недавно значившему для меня гораздо больше, чем он того заслуживал. Кляня себя за нелепое, совершенно нелогичное чувство, которому я разрешила перевернуть всё в моём существовании с ног на голову, ясно осознавая ошибочность совершённых впоследствии поступков и предвидя, чем всё закончится - я вынуждена теперь торчать перед ним соляным столбом и выслушивать отповеди одну за другой, как будто именно мне принадлежала инициатива нашего сближения и узнавания друг друга когда-то на уровне, превосходящем обычную заинтересованность людей, пересекшихся по чьей-то доброй или не доброй воле на жизненном непростом пути…
Вернее, первые пятнадцать минут мне пришлось уворачиваться от поцелуев, отводить его ладони, не отвечая на призывы «не быть букой» и «перестать дуться, потому что у него были дела, и он не мог позвонить», которые вскоре перешли в раздражённое «жена просила съездить на дачу» и «собаку нужно было ветеринару показать». И только после моего заявления о необходимости прекратить общение и предложения остаться друзьями, и посыпались, как из рога изобилия вопросы, комментарии… появились металлические, саркастические нотки в голосе, сигнализирующие мне, что сложившаяся ситуация не устраивает должным образом и данная встреча проходит не в том ключе, как хотелось бы другой стороне…
Самое забавное, что оба мы понимали, что разрыв неизбежен и каждый из нас просто «тянет резину», не в силах взвалить на себя ответственность за этот разрыв, начав разговор первым…
Если б только он мог знать, с какой лёгкостью, с каким стопроцентным результатом, совершенно не прилагая усилий к переделыванию себя в соответствии с его требованиями и представлениями о женском поведении, месте в жизни мужчины и сексуальной привлекательности, о коих он прожужжал мне все уши, явно стараясь принизить меня в собственном мнении, притягивая к себе, я могла бы раз и навсегда заставить его забыть про всё на свете! Сделать его, такого искреннего в своём самолюбовании и гордыне, своей неотступной тенью без воли и попыток самоутверждения! Каким бы жестоким разочарованием для него было это знание!..
- Я что, так смешон тебе?! – он приблизил ко мне лицо, и я увидела своё отражение в узких зрачках его холодно-голубых глаз. Я молча разглядывала родное, такое любимое мной лицо, этот надменный изгиб губ, которые умели быть удивительно трогательными и неумолимо требовательными в ласках…
Нежность горячей волной подступила от сердца к самому моему горлу. Та самая нежность, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не будет вычеркнута мной из памяти, перемолота на безжалостных мельницах времени, осмеяна или разъята холодно и рассудительно на жалкие составляющие…
- Прости, - я дотронулась кончиками пальцев до его щеки, затем повернулась на каблуках и пошла прочь вдоль длинного каменного парапета, ведя ладонью по гладким, отполированным солнцем, ветром, дождём и тысячами людских рук и локтей красноватым широким перилам.
Я шла, подставляя лицо слепящим лучам июльского солнца, мелькавшим сквозь зелень листвы, и тень моя беспорядочная и угловатая бежала сбоку, кривляясь и размахивая руками. Усилием воли я не позволила себе увидеть, как он стоит и смотрит мне вслед, не решив ещё – проклинать ли меня, себя, день, когда он решил приблизиться или запомнить уходящий миг, как самое дорогое и светлое в его жизни…
Поздно вечером пригородная электричка уносила меня стоглазой проворной змеёй в милый сердцу городок, утопающий в зелени раскинувшихся беззастенчиво и привольно зарослей сирени и жимолости. Вагон был практически пустой, что радовало меня чрезвычайно. Прислонившись головой к оконному стеклу, я смотрела в сумерки наступающей ночи и мысли мои блуждали где-то далеко-далеко, метались и суетились, как солнечные зайцы на поверхности воды и бетонных опорах мостов в июльский полдень…
Наверное поэтому, не обратила внимание я на стук вагонных дверей и чьи-то шаги за спиной - мало ли пассажиров перемещается из вагона в вагон, и вздрогнула от неожиданности, когда на лавку напротив плюхнулся нетрезвый субъект в потёртых светло-голубых джинсах, явно родившихся усилиями какой-нибудь узкоглазой «кутюрье» из Поднебесной на подпольной фабрике, скажем, под Казанью, и линялой камуфляжной майке. Просветлённый взгляд субъекта, оглядывавшего меня с видимым удовольствием и стойкое "амбре", наполнившее, казалось, весь вагон как-то разом, не предвещали мне ничего хорошего.
- Курносая, что куксимся? – спросило «мачо», откинувшись на спинку скамьи, разбросав привольно ноги в стоптанных пыльных кроссовках, ожидая моей заинтересованности его явными признаками альфа-самца.
Я молча перевела взгляд в темноту за окном электрички.
- Мы гордые значит, да? – «мачо» не унимался. – А что так? Профилем для Вас не вышли или этим… как его… анфасом? Хе-хе.
«Альфа-самец» явно был горд, имеющимися в его затуманенным алкоголем мозгу знаниями умных слов.
Я продолжала молчать.
- А ну да! Мы ж благородных кровей, голубых! Остальные - быдло занюханное! Отстой, ёпть! – субъект повышал голос.
Я посмотрела в его наливающиеся кровью недобрые мутные глаза и как на ладони увидела матерящегося прораба, который в тысячу последний раз предупредил его сегодня, что ещё один прогул или появление на стройке в нетрезвом виде, и он даст здоровенного пинка без выходного пособия обнаглевшему гегемону; плачущую женщину, закрывающую собой двухгодовалую, тоже плачущую девочку со светлыми, почти прозрачными глазёнками, худенькую и дрожащую от страха; старую обшарпанную мебель, недопитую бутылку водки, пепельницу полную смятых «бычков» на столе… самого «мачо» с открытым чёрным ртом, изрыгающего страшные, бесчеловечные слова, адресованные этой женщине – виновнице всех его бед…
Тоска… тупая беспощадная тоска навалилась на меня мрачной давящей чернотой. И тотчас вслед за ней, где-то глубоко внутри, заплескалась светлой лужицей расплавленного горячего воска, веселящая душу, ожидаемая и радостная, такая знакомая мне жажда справедливости. Ладонь просто физически ощутила всю тяжесть и увесистость обоюдоострого карающего меча возмездия…
Я встала и пошла к выходу. Электричка, постукивая ритмично колёсами на стыках рельсов, подкатывала к знакомому перрону. Парень поспешил за мной к выходу, зловеще и тяжело сопя.
Обойдя вместе с другими, сошедшими с поезда, людьми здание вокзала, я не спеша пошла по освещённой десятками магазинов и учреждений улице с незатейливым названием Вокзальная. Присутствие озлобленного, целеустремлённого человека, выбравшего меня в этот «не его» вечер своей жертвой, своим «козлом отпущения», выдавали мелькавшие то и дело отражения его в бесчисленных стеклянных витринах где-то в двух шагах позади меня, в окнах проезжающих автомобилей, а также ощущение тягучей пульсирующей тёмной энергии, которую я по причине своей исключительности чувствовала на любом расстоянии и в любых количествах…
Свернув с центральной улицы, я сразу окунулась в тишину и сумрак липовой аллеи городского парка – микрорайон, в котором я проживала в данный период моего земного существования, начинался сразу за ним. Сзади отчётливо слышался неровный аллюр неугомонного «народного мстителя». Вскоре послышался его торжествующий рёв:
- Остановилась, коза!
И не подумав выполнить эту вежливую просьбу, я продолжала идти по аллее. Деревянные лавочки на массивных литых основаниях были пусты и сиротливы для этого времени года.
Сзади послышался уже слоновий топот, и вот дорогу мне преградила квадратная фигура борца за мужские права.
- Оглохла? Сказал – стоять!
Выпитое ли количество дешёвого алкогольного суррогата или некрупное моё телосложение придавали ему столько уверенности и будили в нём азарт охотника за скальпами - я не знаю, но парень явно не комплиментами собирался услаждать мой слух в наступивших уже сумерках позднего вечера.
- Я таких шмар, как ты, знаешь, на чём пачками вертел?
Заданный вопрос ответа явно не требовал, и я молча смотрела на отвисшие пунцовые щёки своего преследователя.
- Чо, язык проглотила, кукла рыжая? – «мачо» стал теснить меня к зарослям орешника. – Прынца ждёшь на белом кане, дык вот он я! – кривляясь и гримасничая, «прынц» склонился передо мной в подобии реверанса, широко разбросав кряжистые руки.
Жаркая, искрящаяся волна неудержимого веселья просто захлестнула меня с головой. Ну, должно же хотя бы под занавес уходящего дня случиться сегодня что-то позитивное и светлое в моей жизни?
В мгновение ока в поле его зрения стоптанные кроссовки превратились в атласные розовые туфли на каблуке, отороченные алым бархатом с причудливыми серебряными пряжками, линялые джинсы в элегантные бархатные рейтузы с шёлковыми белыми чулками, крест-накрест перевязанными голубыми, тоже атласными, лентами с кокетливыми бантиками по бокам. Парень в ужасе выпрямился и уставился на свои руки утопающие в узких вверху и широких внизу пышных рукавах с кружевными манжетами.
- Что за…! - заорал он, смешно тряся этими кружевными манжетами, словно желая сбросить их с заскорузлых своих лап. Эхо, живущее в многочисленных пересечениях дорожек, беседках и парковых скульптурах, гоняло его «аханье» и «бляканье» по парку, как хокеист шайбу по ледовому полю.
Затем он с остервенением принялся рвать массивные перстни со своих узловатых пальцев, дёргать большой воротник брюссельского кружева и завязки шёлкового плаща на алом подбое…
Я без тени улыбки наблюдала эту сцену, хотя внутри меня кувыркались, играли в чехарду и хохотали до коликов тысячи маленьких пушистых колобков - озорных непослушных сорванцов, которые всегда жили где-то глубоко в недрах моей ведьмовской натуры и всегда приходили на помощь, что бы со мной не случалось в череде превращений, перевоплощений или реинкарнаций, из которых и состояло моё существование в разные отрезки этой непостижимой и неизмеримой субстанции, называемой людьми временем…
- Опять Вы за своё, дитя моё! - укоризненно послышалось откуда-то сверху. Я подняла голову и увидела белоснежную ангорскую кошку с голубыми глазами, устроившуюся на нижней ветке канадского клёна, также бесстрастно созерцающую страдания новоиспечённого «высочества».
Я прищурилась, вглядываясь. Киска обернула грациозные лапки роскошным пушистым хвостом и насмешливо уставилась на меня.
- Жаннет, Вы ли в столь неожиданном для Вас месте? Откуда к нам, небесное создание? – я подошла к дереву и протянула руки. Кошка мягко спрыгнула в мои объятия, сохраняя невозмутимость и бесстрастность.
- Ну, не такое уж небесное… - Жаннет явно не хотела отвечать на заданный ей вопрос и языком пригладила растрепавшиеся шерстинки на своей белоснежной шкурке. – Шалить изволите? – она посмотрела в сторону беснующейся «коронованной особы», которая то наклонялась вперёд в надежде через голову снять гламурный прикид, то пыталась рвать плотно облегающий, украшенный золотым и серебряным позументом, рюшами и бантами жюстокор с плеча, отчего вид потного, ещё больше раскрасневшегося лица его был одновременно и комичен и ужасен.
Я пожала плечами и почесала белоснежной Жаннет за ушком:
- Как дела у Людовика?
Жаннет выгнула спинку:
- Скучает, естественно. Вы же знаете, Оранж, живой характер его Величества... там, в безвременье, ничего не поменялось!
Я усмехнулась, услышав давно забытое одно из имён своих…
Наступившая внезапно тишина заставила нас с Жаннет взглянуть в сторону жертвы собственного языка, которая оставила, наконец, бесплодные попытки расстаться с атласно-бархатным костюмчиком и, выпучив глаза, с отвисшей челюстью слушала наш разговор.
Жаннет критически смерила фигуру «прынца» своим небесно-голубым взглядом и заметила:
- Не кажется ли Вам, душечка, что в облике явно чего-то не достаёт?
Я озадаченно осмотрела камзол и рейтузы «его высочества», вроде всё на месте… Наряд времён Людовика-XIV был выполнен безукоризненно из тканей эпохи роскоши и неги и соответствовал той далёкой моде на все сто… но действительно… в облике чего-то явно не хватало… Ах, да! Головной убор! По правилам, это должна быть широкополая мягкая испанская шляпа со страусиными перьями, но!...
Я посмотрела на Жаннет, она царственно кивнула, хотя на дне её узких овальных зрачков плескалась милая моему сердцу золотистая смешинка…
В то же самое мгновение на макушку парня увесисто шлёпнулась невысокая инкрустированная корона из настоящего золота, украшенная сапфирами и рубинами. Мы с Жаннет, одновременно нагибая головы то влево, то вправо, оценивающе уставились на оцепеневшее «высочество». Парень, согнув ноги в коленях, ошарашенно молчал некоторое время, подняв глаза кверху, затем обеими руками стал осторожно ощупывать голову. Поняв, что за предмет водрузили ему на голову, он как-то тоскливо завыл.
Мы с Жаннет продолжали молча разглядывать плоды моей фантазии.
- Нет… - Жаннет вздохнула. – И всё-таки чего-то не хватает…
Я рассмеялась:
- Как чего, транспортного средства, конечно же!..
И тут же парня подхватила неведомая сила, приподняла, и между его кривоватых ног в шёлковых чулках с подвязками была плотно воткнута здоровенная упитанная коняга белой масти с лаково поблёскивающим седлом, попоной с белыми королевскими лилиями, в богато украшенной сбруе.
- То, что надо! – удовлетворённо подытожила Жаннет, одобрительно разглядывая композицию в целом. – И всё-таки, душечка, тобой будут недовольны... – она отвела глаза в сторону, и я поняла, наконец, откуда и с какой целью возникло «небесное создание» здесь, на кленовой ветке в городском парке провинциального городка на моём пути. Было заметно, как неловко, как стыдно выполнять ей эти обязанности «фискального органа», как оскорбляют они её эстетические чувства и достоинство… Всё-таки благородное создание, хоть и не из благородного ведомства!
Я с сочувствием посмотрела на неё и погладила за ушком:
- Ничего…в конце концов можно всё списать на мою непомерную гордыню и мстительность… Это ведь не возбраняется? – я взглянула благожелательно в её миндалевидные непроницаемые глаза.
- Даже поощряется! – обрадованно выпрямилась Жаннет и где-то как-то даже с благодарностью посмотрела на меня - «Порядок! Будет теперь, что указать в отчёте…».
Наш «прынц» опять впал в ступор. Вцепившись в гриву смирно стоящему животному, он втянул голову в плечи и замер некрасивым кульком, боясь пошевелиться… Я подошла к коню и, погладив по мощной благородной шее, заглянула в его лиловые прекрасные глаза. Конь, тряхнув пышной чёлкой и звякнув уздечкой, натянул поводья и медленно пошёл прочь от нас по аллее, цокая подковами, увозя незадачливого седока, находящегося практически на грани обморока, навстречу его судьбе, которая изменится с этого летнего вечера фатально, перевернёт всю его жизнь, и нам с Жаннет было непередаваемо приятно знать это… Знали мы также ведьмовским своим знанием, что на выходе из парка встретится наш «прынц на белом кане» подгулявшей дворничихе, и по совмещению сторожихе, тёте Кате, вышедшей «освежить кумпол» на сон грядущий. Которая, увидев «благородного» всадника, расставит свои пухлые дебелые ручки и скажет ошарашенно: «Ёптваю! Эт ко мне штоль? Чо так припозднился-то, суженый-ряженый!» Знали мы, сколько слухов и пересудов будет потом в городишке, как будут они множится, переиначиваться и обрастать новыми подробностями, как с течением времени перейдут они в разряд «Брехня!» и забудутся благополучно, как будто и не шествовал по ночным городским улицам призрак «белого принца на белом коне», не приводил в непередаваемый трепет переспелых уездных гражданок, а недоспелых – в безудержное веселье - «ржач», иными словами… Как проснётся наутро «его высочество» в привычном своём виде на лавке зала ожидания с дикой головной болью, как даст он себе зарок не пить больше никогда в своей жизни…
Лишь одного не могли знать мы с белоснежной голубоглазой Жаннет, что дочка нашего «прынца», та самая худенькая девчушка, повзрослев, закончит иняз, выучится на филолога, специализируясь по языкам галло-романской подгруппы и, проходя стажировку во Франции, встретит там потомка настоящих французских королей - жизнерадостного, доброго и весьма не бедного обалдуя и повесу Жана-Батиста, который, влюбившись без памяти в утончённую и образованную девушку из России, предложит ей руку и сердце… Не могли мы знать, что родятся у них впоследствии смуглый кудрявый и весьма смышлёный сынок и светловолосая, очаровательная дочурка, в венах и артериях которых, тоже будет течь настоящая благородная «голубая» королевская кровь. Не знали и не могли знать, потому что это будет совсем другая история… совсем-совсем другая! По эгидой совсем-совсем другого ведомства…
09.2012 г.
