Мановеньем архэ, лихорадкой грёз,
звоном сердца, мехами алькова,
безмятежностью шутки, всерьёз —
под эгидой полночного крова
зачинался с окраин листа,
закрывая глаза на декорум,
танец букв. И, от уз тишины устав,
через раструбы литерных горнов,
из груди воспалённой волхва,
в сумрак вея, как бризы в парус,
растекались звучанья, вливаясь в слова,
окаймлённые вздохами пауз.
И мотив, полноводный, как Нил,
по пространствам иссохшим княжил,
торил тропы, звенел и поил,
в первобытном зашедшись раже.
Золотил лепестки со шпалер,
голосил, не чураясь фистул.
Над стадами унылых галер
грозовыми армадами виснул...
Но тесна стала келья листа —
новых па не добыть паркету.
И в ладони, со вздохом: "Тщета...",
было скомкано пиршество света,
водопады отняв и ключи,
омертвив всё живое до хруста.
Лишь пустыня огрузшей ночи
раскалённые застила русла...
И от искры окна, прямиком
по асфальтовой пепельной тверди,
утро лёгким своим ветерком
гнало сор искорёженной меди.
-
