ПАРАНОРМАЛЬНАЯ ЛИНГВИСТИКА (роман о сверхвозможностях, любви и доблести)

ПАРАНОРМАЛЬНАЯ ЛИНГВИСТИКА

(роман о сверхвозможностях, любви и доблести)

 

Памяти моего отца

Памяти моей мамы

 

Первый публичный опыт левитации

Дело близилось к выпуску. Этот курс, как считали преподаватели, был весьма посредственным. Может быть потому прощальный капустник был скучен и даже тосклив. Если бы не вино втихую и танцы, ожидающие в конце вечера, разбрелись бы еще до начала. Но тут к ведущей концерта подошел студент первого курса Митя Оный. О нем ходило много слухов, но все решили, что парень сам их о себе распространяет – не верить же всему тому хаосу,  что говорили!

-     Я хочу выступить.

-     Ты заявлен?

-     И все же я хочу выступить.

Ведущая посмотрела с интересом на Митю.

-     Да, пожалуйста, хоть сейчас! Как тебя объявить?

-     Вот, – Оный всунул ей в руки лист бумаги.

Ведущая вышла на опустевшую к тому моменту сцену и прочла по бумажке: «А сейчас студент первого курса филологического факультета Дмитрий Андреевич Оный продемонстрирует всем нам чудеса левитации». От неожиданности сказанного девушка нервно захихикала. Ее смех повис в грянувшей тишине. Только особо нетрезвый студент выкрикнул: «Что за хрень?!» – но его никто не поддержал, уж слишком дерзким было заявление. На сцену преспокойно вышел Дмитрий, в полной тишине прошептал некую абракадабру и – воспарил над сценой. Дааааа!

Он летал над залом, то поднимаясь к самому потолку, то опускаясь к вскочившим в ужасе и восторге студентам и преподавателям, едва не касаясь их рук фалдами пиджака; приближался к высокому окну и подолгу смотрел в темноту мира, словно свободная прежде рыба, внезапно попавшая в аквариум. Подлетел к декану и отдал тому 50 рублей, которые все забывал сдать за посещение бассейна. Потом он парил над рядами и пожимал каждую руку, протянутую к нему. Так длилось около часа. Когда же все начали утомляться чудом, и ведущая призвала Дмитрия вернуться к ним на землю, Оный трагическим голосом отвечал, что не знает, как это сделать, ибо не изучил еще стоп-слово. Чудо без перерыва на танцы вскоре всех начало тяготить. Так парящего под потолком Дмитрия закрыли в актовом зале, откуда он смог выбраться только на следующий день.

 

Паранормальная лингвистика как наука

Прошло 13 интересных лет.

Дмитрий Андреевич Оный, преподаватель кафедры русского языка, раскрыл тетрадь и сделал первую запись: «Сверхлингвистика». Подумал и рядом поставил вариант: «Паранормальная лингвистика». Настала пора все зафиксировать, так как опыт нарастал снежным комом. «Сверхлингвистика – наука о языке, изучающая возможности речи влиять на преобразование материи, времени и пространства». Очень важно начать.  Создать некую подвижную матрицу.  Потом пойдут уточнения-исправления, но это будет уже внутринаучный диалог.

Дмитрий посмотрел за окно. Он увидел вдали возможные сумерки. Нужно было покинуть здание филологического факультета и идти домой. Он знал – за ним установлено наблюдение. Сегодня утром декан – замечательный старичок, выгоревший гений – дал понять Оному, что его компьютером интересовались. В компьютере была кое-какая информация, некие пчелки, но улей находился не там. Что ж, пусть в Госбезе думают, что он только в начале пути. Отпираться совсем уже бессмысленно. Да и не для этого Дмитрий вовлек их в рискованную для него партию.

На этаже, где располагалась кафедра русского языка, появился новый администратор. Девица выпустилась четыре года назад, Дмитрий ее помнил. Преподавать ей показалось занятием скучным (в науке не много счастливых судеб), а вот в Госбезопасности она нашла применение своим способностям и творческому темпераменту. Девица отметила в журнале время, когда Дмитрий Андреевич покинул этаж.

Спустился в библиотеку. Вера Васильевна обожала Митю еще с той поры, когда он был студентом. Но страх и трепет перед всесильной службой были в ней сильнее влюбленности, потому у нее даже мысли не промелькнуло намекнуть Оному про девицу, приказавшую записывать все издания, которыми интересуется Дмитрий. Но то, что к Верочке приходили, было очевидно: слишком тон стал официально-холодный.

-     Я приготовила все, что вы просили, Дмитрий Андреевич. Спортивные журналы со статьями о пользе длительного бега, «Норфолк – загадка на все времена», история группы АББА, – тут голос Верочки дрогнул – она почувствовала, что сочетание звуков в названии группы несколько необычное. Обратить на такие филологические чудеса ей настойчиво рекомендовала та девица с кафедры – железная леди, как ее прозвала Вера Васильевна. А Оный с одной стороны путал следы и развлекался, с другой продолжал интересоваться выходами в транс, пограничными состояниями.

-     Вера Васильевна, голубушка, дайте мне для души почитать! Сказок народных дайте!

Вера Васильевна улыбалась: и чего крамольного им привиделось в Мите?

-     Под чьей редакцией?

-     Пропп. «Волшебные сказки».

На прошлой неделе Оный брал заговоры. Теперь сказки. Но надо было рисковать – дело набирало обороты, планета завертелась быстрее – и вот он уже приступил к написанию учебника по паранормальной лингвистике.

В университете была самая богатая библиотека в городе. Но Дмитрий посещал и другие, – путал и путался, он знал, что специально привлек внимание к себе со стороны Ведомства. Временами ему хотелось, чтобы в спину ему дышали, и всевидящий глаз вдохновлял его ускориться в исследованиях. Пока же в ГБ думали, будто контролируют его. Так ли это было на самом деле?

 

Государственная безопасность идет по следу

В Ведомстве подняли дело студента Оного, опросили более 400 человек и сразу заметили тот факт, что этот самый Оный нередко пропускал занятия – пропадал на два-три дня, неделю. Возвращался всегда замкнутым, как будто растил в себе нечто новое. Тогда факты исчезновения отнесли к традиционному студенческому разгильдяйству. А Дмитрий уже на первом курсе считал пошлостью утверждение героя Островского «Отчего люди не летают?!», и полеты интересовали его особенные... Постепенно он пришел к убеждению, что посредством подбора лексических конструкций можно преодолевать пространство и время, возвращаясь в прошлое или проникая в будущее. Откуда взялась эта уверенность? То ли реальность была менее интересной, чем хотелось бы, то ли необъяснимая доблесть ученого кружила голову, но факт был таков: студент, а позже преподаватель филологии государственного университета Дмитрий Оный, в полном одиночестве занимался разработками, которыми заинтересовалась Госбезопасность.

Сначала в местное отделение поступила информация, согласно которой преподаватель кафедры языка филологического университета на семинаре заявил – все существующие земные законы то ли пережили себя, то ли являются неразвитыми ростками могучих дерев. Тут же он сказал, что мог бы легко отправить любого в путешествие во времени и пространстве, но не сделает этого, так как взрастил в себе совесть ученого. Впрочем, после подбора стоп-слова такое путешествие возможно. Тут же он все прежде сказанное назвал путаницей и шуткой. Этот Оный вообще много шутил. Как-то публично подверг осмеянию коммуникативные навыки губернатора, присовокупив, что сие есть классическое мутантское наречие, и следующей ступенью языковой деградации по этому типу будет либо блеяние, либо довольное похрюкивание. Подобное он позволял себе говорить не раз и не два. А еще Дмитрий Андреевич вел некий таинственный спецсеминар то ли по речевым стратегиям, то ли еще что-то… Название явно было выдумано для прикрытия. Так вот, на этом семинаре творились во множестве сверхъестественные вещи. Посещавшие его студенты восторженно рассказывали о том, как выродившиеся человеческие сучья превращались в благоухающие цветы, люди догоняли Ускользающую Красоту и женились на ней, а слепые прозревали и могли наблюдать, как их безногие товарищи пускались в пляс. Информации было мало, и вся она являлась эмоциональной и фантастической. Проникнуть же в круг семинаристов у людей из Ведомства никак не получалось. А когда одному молодому сотруднику это удалось, он вдруг в один день оставил работу и семью, после чего уехал в деревню к тетке, где до конца дней честно и молчаливо трудился на ферме и занимался любимым делом – смотрел на солнце и луну сквозь цветные стеклышки.

Университет в ГБ недолюбливали. Всегда там цвели крамола и вольнодумство. Хорошо, что ректором удалось поставить надежного человека, который и обратил внимание на Оного. Тип был мутный. Куратором по Оному назначили Хамитова – тот сам был выпускником данного факультета, но значительно раньше. Хамитову требовалась некая разгрузка, отдых с интеллектуальным дельцем после того, как он пустил кровищу группе несогласных из рабочей среды... И дело-то было пустяковое: запустить «крота», посеять сомнение и склоку, перебросить наиболее активных по разным участкам, но Хамитов зачем-то обозлился, применил задержание по надуманному поводу, пытки с увечьем. В общем, сорвался. Решили дать ему отдохнуть на деле несколько иллюзорном и фантастическом даже, где не было ни группы, ни определенного покушения на закон. После провального последнего дела (губернатор лично погрозил всемогущим пальцем) Хамитов как-то сник и обмяк. Даже показалось, что отхамил свое. В итоге он вызвал молодую сотрудницу и сказал: поручаю вам дело, которое находится на личном контроле Самого. И добавил, что за это дело, в случае успеха, будут ей и звезды на погон, и карьера столичная. А сам он – старый рубака, дел с тонким миром никогда не имел, потому ей выпал шанс редкостный. Девица, Анна Евгеньевна Петрова, просветлела лицом, подняла кверху и без того вздернутый носик и обложилась материалами. Утром устроилась в университет на 1/3 ставки администратором, легко установила контакты, завербовала нужных людей просто и решительно – походя. Одни решили, что Оный доигрался, другие увидели в Анне одну из экзальтированных фанаток Дмитрия Андреевича, решившую подобраться ближе к цели. Третьи вздыхали тяжело, но тут же облегченно – жаль товарища... Да, слава богу, что не я!

 

Очень осень

Стояла очень осень. Хрустально и провокационно вырисовывались чуть обнаженные деревья на фоне родных сумерек, в карман медленно свалился желтый беззащитный лист. Последняя яркая летняя бабочка умерла на лету.

Вечером была пробежка. Митя любил бегать в парке вдоль института, ускоряться и дышать иначе – это очень здорово раскрепощало сознание для новых теорий, гипотез, фактов. Он даже написал однажды статью о пользе бега для одного периферийного спортивного издания. Рассмотрел пробежки как обязательную часть арсенала, с помощью которого можно подняться на новую ступень мыслительной деятельности, добиться квантового прорыва сознания. Статью все хвалили, но никто не читал.

По малому кругу бегали две девушки-студентки с физмата, и он ушел на большой круг, чтобы было просторнее думать, веселее, смелее и масштабнее. Итак, что у него было в активе из теории?

1. Достаточно изучены тонкие и летательные свойства гласных звуков (кроме «а» – слишком много боли Оный слышал в этом звуке, это заслоняло огромное количество важных свойств. Значимые смыслы здесь, он чувствовал, были ярки и непоколебимы, – неспроста этот звук открывал алфавит).

2. Согласные не открылись полностью, но основа, и основа достаточно крепкая и почти надежная, присутствовала. Да и не мог он всецело изучить тонкие свойства согласных – для этого потребовалось бы несколько жизней и помощников во множестве. Но Дмитрий работал один. Более того, считал классическое одиночество обязательным условием для творчества. Итак, согласные звуки... Да, здесь можно углубляться и самоуглубляться бесконечно долго, ибо количество сочетаний огромно и весьма действенно в летательном смысле. Но Оный, как всякий ученый, умел остановиться на важнейших и ключевых фактах.

3. Хуже всего обстояло дело с тем, с чего всегда следует начинать. Было не понятно, как работать со стоп-словом. Оный через год копания в этой теме понял: нет единого приема, с помощью которого будет происходить возвращение в точку отправления. Всякий раз эта необходимая лингвистическая конструкция должна быть изобретаема заново, чтобы подойти для данного актуального случая. Именно отсутствие успеха (или его невозможность) в работе со стоп-словом угнетала ученого. Ведь Оный был более ученым, чем анархистом: ему нужна была твердая платформа, и этой платформой он считал современность, в которую всякий раз нужно было возвращаться новым способом, а его снова и снова приходилось отыскивать эврикой.

Дмитрий вспоминал свои первые опыты, приходил в веселый ужас: сколько отваги и безответственности! Ведь у него всякий раз было гораздо более шансов не вернуться, превратив тем самым прекрасную зарождающуюся науку в личное приключение. Но случались темные минуты, когда  Оному хотелось поменять цель и прорваться в прошлое, в некий городок Райск, на самые его золотые окраины, в золоченый тот год, чтобы длить мгновения счастья бесконечно. Потом, когда пришла уверенность в том, что в первых, зачастую спонтанных и диких экспериментах затаилась закономерность, захотелось узнать больше. Любопытство вырастало до научного интереса, возникла жажда познания. А что же Райск? Райск остался. И он обязательно случится. Но позже. Сейчас нужно задать научное направление. Ведь это действительно интересное решение, опровержение традиционных теорий и путей. Как в одних очень смелых стихах: «Из влево или вправо выбираю... вверх».

 

Сестра захотела вариантов

Уже было совсем темно, когда Дмитрий остановился. Возвращался снова по аллее вуза, мимо родного корпуса и студенческого общежития. В общежитии за ним была закреплена комната, в которой он сейчас и проживал. Но сегодня он шел домой к маме. Кажется, должна была приехать Мария. Приехать совсем ненадолго. Сестра болела. То есть, это она думала, что болеет. Дмитрий был уверен, что сестра просто захотела вариантов. Именно потому уже более года находилась в «веселой больнице». Он звонил ей по телефончику, иногда она выходила на свободу, и брат с сестрой встречались. Сестра Мария рассказывала различные человеческие истории, из которых Дмитрий делал вывод, что в веселой больнице сестре интереснее (у нее всегда был какой-то абсолютно не местный темперамент, бесконтрольная фантазия). Жизнь вокруг была пресна для сестры. Вполне вероятно, Марии очень пригодятся его открытия, его наука. Красивые души во множестве своем жаждут высвобождения!

Идти было совсем недалеко. Митя иногда шутил, что выбрал данный вуз и профессию исключительно из географических соображений – из окна дома виднелась крыша корпуса, где размещался филологический факультет. По дороге Дмитрий размышлял о летательных свойствах гласного звука «о»: по форме есть некое колесо (символ движения), врата (вход в пространственно-временной туннель). Звук безболезненного, в отличие от болезненного «а», удивления – удивления восторженного (восторг находится в центре любого транса, гипнотического, переходного состояния). Переходного в другие миры. Ценнейший звук, центральный. О – некая ось (ого, какое фонетическое совпадение!). Часто выполняет функцию соединительного между словами (мирами).

-     А ты в хорошей форме!

-     Это навсегда. Привет!

Сестра обратилась к нему еще с балкона (там она курила какую-то длинную кокетливую сигареллу). Мама смотрела на сына из другого окна, но могло показаться, что мама смотрит вдаль – давно стоит и смотрит (всегда стоит и смотрит). Так было с тех пор, как однажды отец ушел на работу и не вернулся. Позвонили с телефона отца, и чужой голос сказал, что отец умер.

 

Сидели за столом, мать любовалась детьми.

-     По этому случаю...

-     Мама, нет. Не надо.

-     У вас в доме вина не водится, как у сектантов, – сказала сестра. – А то оставь уж.

Бутылка шампанского все же была. Стояла много лет. Отец купил, чтобы отметить старый новый год, да в тот день и не вернулся. Теперь дети отказались откупорить эту бутылку и выпустить трагического джина. Никто не знал, на что он способен.

-     Как твои дела, сынок?

-     Все хорошо, мама.

-     Над чем работаете, профессор? – сестра всегда была насмешлива.

Дмитрий смотрелся в нее радостно и замечал, что у Марии какой-то странный румянец и дрожь. И взгляд очарованный, но недолгий.

-     У меня тонкая тема.

-     Открытия?

-     Открытия.

-     Профессор, когда вы уже создадите новый миропорядок?

-     Со дня на день.

-     Дети, а чем вас прежний миропорядок не устраивает?

-     Он старый! – неожиданно хором ответили дети и рассмеялись такому совпадению.

-     Мария, ты убежала из клиники?

Мать напряглась, а Дмитрий почувствовал толчок ногой под столом – сестра снова сбежала. И он вспомнил, как она всегда бежала прежде. Бежала из дому, начиная с 15 лет. Бежала на автобусах, поездах и самолетах, торопилась стать взрослой. Побег совершил и Дмитрий. Только если сестра все время стремилась в даль, то он убежал один раз и навсегда – внутрь. С тех пор там и находился, влюбленный в русскую языковую систему. Вроде здесь человек, среди нас: улыбается, говорит восхитительные чудачества, дерзко глядит на женщин, а на самом деле он спрятался давно, внутри и живет. Это было ему как-то понятно и близко – вдоль по дороге бессмысленно, важнее рвануть с нее в некий туман лет и расстояний, выйти из-под контроля, стать удаленным от любого возможного поиска. Но чтобы научиться это делать четко, нужно еще очень и очень много пробовать, искать, фантазировать. Сей труд занимал его крепко!

Сестра рассказывала пронзительные истории про «веселых». Мать спросила о детях Марии, но сестра отмахнулась. На дне ее глаз давно поселилась тоска, ей было тесно и душно в мире обязанностей и грустных прав, она готова была уйти с цыганами.

Сестра взялась играть романсы на старом расстроенном пианино, на котором училась в детстве. Играла она скверно, но маме нравилось. Маме очень бы хотелось, чтобы дочь терзала пианино, сын читал книжки у себя в комнате. А муж возвращался домой с работы.

 

Оный вознесся

Важно было, чтобы дети проснулись в этом доме, потому никто не был отпущен. Дмитрий снова находился в своей комнате, самой маленькой, без окна. То есть, окно имелось, но вид из него был совсем неинтересен (дом напротив – вполне расстрельный сюжетец), и Дмитрий забывал о нем. Окна в его понимании выходили совершенно в другие три стороны – на книжные шкафы и полки. Один из шкафов занимали его собственные рукописи, тексты. И первый из них – записанные Дмитрием русские частушки, привезенные из фольклорной экспедиции. Частушки были почти все матерные, но это Оный считал более законом карнавального жанра, чем особенностью народного мировоззрения. Сам Дмитрий в мирной жизни мат не любил и сторонился его, но как филолог неминуемо им интересовался. Что не помешало ему отговорить одного бойкого и несколько развязного студента сделать публичное сообщение на тему русского бранного слова. «Я не рекомендую вам это делать. Причем, из соображений скорее не нравственных, но кармических. Вы молоды, прекрасно молоды... А слова способны давать такие странные и непредсказуемые круги по судьбе... Думается, вплоть до седьмого колена». И тот борзый студент остановился, слушал и понимал Оного.

Вот еще текст. Это его выступление на научно-практической конференции. В той секции он оказался единственным юношей, потому победу ему присудили очень легко. Тему доклада «О некотором взаимовлиянии поэзии Тютчева и прозы Достоевского» Дмитрий тогда раскрыл довольно однобоко, сфокусировавшись в большей степени на изображении переходных (сумеречных) состояний двумя великими художниками. Действительно, из доклада складывалось впечатление, что Митю более других тем забавляла тема переходных состояний, но уже тогда это было не так. Дмитрий знал одну особенность своей речи: часто он говорил не для того, чтобы донести что-то до собеседника, но чтобы спрятаться, скрыть истинную цель своих поисков. Становилось ясно – уже тогда, в конце четвертого курса, Дмитрий активно работал над теорией и даже имел практические опыты в области паранормальной лингвистики. Впрочем, сейчас Оный улыбался, вспоминая уровень своих знаний девять лет назад.

В комнате было тихо, даже настенные часы стояли. Остановил их сам Дмитрий очень давно, связав воедино две стрелки. Время задумалось и остановилось. За окном мерцала среди веток высокого дерева луна, еще дальше шумела речка. И снова Оному явилось искушение – встать и сей же час отправиться в поля, где испытать-таки свою первую летательную языковую формулу... Эта формула была простой (относительно последующих конструкций) и убедительной, явилась к нему бог знает откуда – то ли во сне, то ли в тайне – то есть, опять же в сумеречном состоянии, выплыла из затемненного счастья и сумерек земных. Последующие формулы Оный построил на основе ее, и испытывал даже их, и результаты были разные, но эту испытывать он боялся. Или считал отчего-то испытания кощунством. Но вот час пробил, Митя вышел из родительского дома так тихо, что даже не услышал собственных шагов. Было около часа ночи, ветер на улице волновал. Оный сразу шагнул в сумрак, прошел вдоль реки с темными осенними водами и заснувшими русалками на дне, направился к лесу. Лес был небольшим, и за ним тянулись бескрайние заброшенные поля, где росли и не росли дикие травы, да мутировавшие от тоски и собственной красивой бесполезности сельхозкультуры. Летом и осенью в том углу поселялись наркоманы своей коммуной – мешали травы, проводили селекцию, экспериментировали. А потом, счастливые, умирали. В научных целях Дмитрий бывал здесь не раз и не два. И вот снова это предчувствие путешествия, слезы счастья из глаз и звездная осыпь над головой! Формулу он, конечно же, помнил наизусть. Именно ее простота внушала ему мысль, что он легко подберет и стоп-слово. Оный оглядел прекрасный и божий мир вокруг, эту темную ослепительную ночь и вслух произнес формулу. И... ничего. Произнес еще раз и – вознесся.

    

Именем Российской Федерации приказываю и умоляю спуститься на грешную землю...

В третьем часу ночи в особняке мэра города Норска зазвонил телефон. Именно тот, экстренный, который напрямую соединял мэра с начальником полиции. Остальные телефоны в доме были благоразумно отключены. Мэр оторвал тяжелую голову от подушки и первое, что он увидел, были тревожные глаза его жены. За двенадцать лет этот телефон звонил всего дважды. Первый раз девять лет назад, когда в аварии погибла любовница мэра, второй раз – в позапрошлом году: в ту ночь главный полицейский города получил уведомление, что город через неделю может посетить Президент. Бог миловал, Сам не приехал. Но по ком звонит телефон в этот раз?!

-     Виктор Абрамович, тут такое!..

-     Вы там чего, все с ума посходили? Вы что пили?! – а сам уже звонил в гараж, требовал машину.

По дороге Виктор Абрамович думал о том, что всем им надо кодироваться от пьянства. Еще думал, как ему поступить, если все это окажется правдой. Пудовкин так и сказал: «Чудик завис в воздухе за лесом, в поле. И его со всех сторон видно». Фокус ли это или Пудовкин снова пьян в дрезину? А если провокация? Через полгода выборы. Вот так он и скажет, если случится огласка: «Предвыборная провокация против действующей власти, происки, так сказать».

В поле стояло две полицейские машины, личное авто Пудовкина и две машины пожарных. Именно пожарными был замечен неопознанный человек в небе; увидевший доложил начальнику,  тот позвонил Пудовкину.

-     А может черт с ним, пусть висит? Не нарушает ведь...

-     Как это «пусть висит»?! Что за вольности – в небе висеть ночью? К чему обывателя смущать? Обыватель должен быть спокоен и бодр духом, чтобы приносить пользу государству. А кто будет спокоен, когда в небе человек висит? Соображать надо!

Мэр выматерился. Прожекторы с пожарных машин были направлены в небо и освещали человека, который висел в небе метрах в двенадцати от земли. Никаких приспособлений видно не было.

-     А что он говорит? Какие его требования? – переживал мэр.

-     Молчит он.

Но решили попробовать еще.

-     Гражданин... который вознесся... айдате к нам, на землю. У нас водка есть и спутниковое телевидение, озорные каналы, – проговорил Пудовкин, но не особенно громко. Всем было страшно от этой осенней тишины и невероятной картины: человек вознесся над землей.

-     А снять его не пробовали?

-     Нет, мы не полезем, – хором ответили пожарные. И мэр сам испугался собственной смелости. Тут и пришла ему в голову мысль позвонить Чеканкину, начальнику местного отделения Управления Госбезопасности.

Чеканкин приехал так быстро, будто стоял в соседнем овраге. Вытворял физиономию, точно случай этот ему, бывалому, многократно известен. И вообще, он, д’Артаньян, сейчас все паранормальное победит ударом шпаги. Чеканкин оградил территорию и выставил патрули. Потом подумал, и патрули снял – была тьма темная, до рассвета далеко, да и поле заброшенное. Решили организовать ЧРЕШ (чрезвычайный штаб), в который вошли начальники ГБ, полиции и пожарной охраны. Мэр вынужден был возглавить штаб, хотя всю ответственность и полномочия делегировал Чеканкину, а сам сел в служебную машину, потребовал водки и прекратить безобразие во вверенном ему городе. Через час прибыли все сотрудники ведомства Чеканкина, и Хамитов с Петровой опознали преподавателя филологического факультета Дмитрия Оного. Они путанно объяснили ЧРЕШовцам, какой темой занимался ученый. А на вопрос, как снять этого чудака с неба, Хамитов ответил, нужно стрелять на поражение. Чеканкин назвал Хамитова любителем ухи (так и сказал: уху ел), Хамитов не спорил. Петрова решила – настал ее звездный час, самое время для бурного карьерного рывка – и вступила в переговоры с Оным.

-     Именем Закона Российской Федерации приказываю спуститься на грешную землю…

Оный потом будет утверждать, что не нарушил ни один закон. Но сейчас людям внизу это было неважно. Они боялись за себя. И только двое пожарных испытывали страх за пошатнувшееся мироустройство: вот висит человек в небе, и все пофиг ему! Люди внизу спорили, ссорились и угрожали друг другу увольнением, а из уст градоначальника даже прозвучало самое страшное проклятие, которое и вслух произносить нельзя: он обещал всем им, о ужас, конфискацию имущества! Так нервозность перерастала в панику ближе к рассвету. Но когда совсем рассвело, случилось чудо: Оный, все время что-то шептавший, легко и плавно опустился на землю. Он поздоровался со всеми кивком головы и пошел в сторону города. И только через несколько минут был схвачен опомнившимися ЧРЕШовцами. Тут Чеканкин и главный полицейский сцепились между собой, выясняя, чье же ведомство провело блистательную операцию, но мэр шикнул на них, объяснив, что никакой операции не было, так как не было самого инцидента. Все вынуждены были согласиться. Вполне правомерно возникал вопрос, как они допустили сие происшествие?! И вот Оного сажают в машину, и ему кажется, будто за темными стеклами авто Чеканкина он видит сестру. Потом он разматывает клубок и припоминает: когда он уходил ночью из дома и обернулся, то видел мать, смотревшую вдаль.

 

Тихая Обитель Госбезопасности

Чеканкин не стал спорить с мэром. Но после беседы с Хамитовым и Петровой, которые курировали Дмитрия Андреевича, затеял свою игру. Он почувствовал, что в руки к нему пришел большой, невиданный доселе козырь, и главное теперь – суметь им умно и оборотисто распорядиться. Этот козырь сулил ему не просто чины и деньжищи. Чеканкин жаждал могучества.

 

Здание Управления ГБ Норска было почему-то ярким и праздничным, из динамиков слышалась бравая симфоническая музыка. Казалось, здесь обитают веселые военные люди, полные отваги и душевности. Но был забор – высокий и кирпичный, по верху которого проходил провод под высоким напряжением, и был подвал, о чем обыватели не подозревали. В подвале четыре одиночные камеры, все чаще пустовавшие. Ибо все политические были признаны уголовными, а террористы в том краю ловились плохо. Но служивые сами себе находили работу, чтобы финансирование продолжало крепнуть соответственно покою и сну граждан.

Чеканкин с самого начала не знал, как обходиться с Оным. Тот еще при задержании вежливо и настойчиво попросил назвать статью УК, по которой его арестовывают. Но, на счастье Чеканкина и всех других ЧРЕШовцев, документов при себе у Дмитрия не оказалось, потому «выяснение личности» и стало формальным поводом. Впрочем, с каких это пор в нашем милом Отечестве для задержания человека требуется повод?

Итак, ранним утром субботы Дмитрий Оный оказался в камере подвального этажа Ведомства. Было впечатление, что здесь ничто не изменилось со сталинских времен – обстановка угнетала. Только одну большую камеру превратили в четыре одиночные. И цвета казались мрачными: серый, зеленый и желтый, как предательство. Оный сел на нары, закрыл глаза. Он не был ни испуган, ни удивлен. Дмитрий прислушался к себе и понял, что ему, с одной стороны, хотелось закончить с этой неприятностью, но с другой, он в глубине души был рад приключению, так как план его начинал осуществляться. Интересно, что они могут предъявить ему кроме нарушения их унылых моделей поведения, кроме выпадения из традиционных схем? Но таких статей нет. Они сами не знают, как с ним быть. Потому можно ожидать странных ходов от них... И это опять же мне на пользу: я хотел попасть в экстремальную ситуацию? Да! Я в нее попал. Сам сочинил. Теперь моя работа закипит! Оный поднял взгляд к желтому потолку. Он не знал еще, что как раз над его камерой располагается кабинет, в котором сейчас сидели трое. Мужчины курили, женщина активно пользовалась компьютером, собирая информацию.

-     Станислав Лаврентьевич, я готова.

-     Итак, что мы знаем об Оном?

-     Оный, Дмитрий Андреевич, 30 лет. Преподаватель кафедры русского языка филологического факультета университета города Норска, второй ребенок в семье...

-     Детство?

-     В детстве имел пристрастие к спорту и музыке, в 14 лет увлекся филологией, с 15 лет самостоятельно организовывал и осуществлял фольклорные экспедиции по сельской местности, собирал древние легенды нашего края. В возрасте 14 же лет испытал сильное подростковое любовное чувство к некоей Ларисе Нарциновской, которая позже была замечена в нелегальных публичных домах. Именно в тот период наблюдается перелом в поведении Оного: при внешней открытости он демонстрирует признаки волевого самоуглубления, теряет интерес к реальности.

-     Он довел девчонку до распутства?

-     Нет, по всем свидетельствам их отношения носили платонический и сезонный характер, – Нарциновская проживала в городе Райске.

-     Где это?

Петрова назвала область.

-     Оный ездил туда исключительно летом.

-     Вот так приехал однажды, а она... – Хамитов усмехнулся, но Станислав Лаврентьевич не слышал его, он уже что-то думал.

-     Учителя в школе Дмитрия не любили, так как он демонстрировал возможности гораздо большие, нежели они могли уложить в баллы, в вуз поступил легко. Является автором двух сборников энергетических стихотворений...

-     Стоп! Это как понимать? Есть такой общепринятый термин?

-     Не думаю. Возможно, его и ввел Оный. В предисловии к сборникам он утверждает, что его тексты способны подзаряжать энергетически.

-     Вы читали эти стихи? Вы видели эти сборники??

-     Нет, но...

-     Почему нет? Вы обязаны были иметь у себя их и исследовать...

-     Дело в том, что тираж странным образом пропал. Потом каким-то немыслимым образом сборник всплыл в Генштабе ВС Израиля.

Чеканкин помолчал, а потом начал орать на своих подчиненных, теряя самообладание и топая ногами.

-     Вы все просрали! У вас под носом человек сотрудничает с вооруженными силами страны, входящей во вражеский блок. Он зависает в воздухе по ночам... А если он не самостоятельно зависает, а для них?!

Чеканкин орал и удивлялся: в любом случае он, Чеканкин, оказывается в выигрыше. И чем злостнее этот ученый и чудак Оный, тем почетнее будет разоблачить его. Но эта его версия казалась даже ему слишком прямолинейной и тут же была отвергнута и Петровой, и Хамитовым.

-     Факт сотрудничества Оного и израильской стороны не подтверждается. Тираж пропал при перевозке из типографии, Оный не получил за свой труд ничего. Он вообще всегда отказывается от гонорара за свои статьи и книги. Более того, он их печатал под разными псевдонимами. В этом смысле он представляется более опасным...

-     Неподкупные покупаются. Только монета иная.

Анна Петрова невозмутимо продолжила.

-     От природы имеет сильный организаторский талант, при этом предпочитает работать в одиночку. Очень легко влюбляет в себя людей. Легко расстается. Как высказалась одна его сокурсница «одной рукой тянет, но двумя уже отталкивает». К людям не привязывается. Парадоксален. Обладает впечатляющей быстротой и развернутостью мышления. Вариативен. При всей кажущейся внешней открытости живет внутренней жизнью, куда не пускает никого. Популярен в среде ученых, хотя сторонится корпоративных взаимоотношений. Вынослив. Спортсмен.

-     Чем занимается?

-     Любительский бег. Также изобрел собственную систему отжиманий, подтягиваний и приседаний, о которой написал статью в журнале «Физкультура и спорт».

-     Название статьи?

-     «Чудесные замедленные упражнения».

-     Для ученого название вполне сказочное, – рассмеялся Чеканкин.

-     В Оном это уживается: ученость и сказочность, страстность и аскетизм, притягательная открытость и будоражащая тайна...

-     Итак, Супермен?

-     Слабые места у Оного есть. Он вполне уязвим.

-     Так поведайте нам про самое важное!

-     У Дмитрия были сложные отношения с отцом. Оный считал отца тираном, воспитавшим в нем разнообразные комплексы. И после смерти отца Оного мучает непреходящее чувство стыда, что он не смог полюбить отца при жизни.

-     Смерть тоже чудесная? – иронизировал Хамитов.

-     И да, и нет. Андрей Оный умер на работе от инфаркта. Как оказалось, скрывал ото всех частые сердечные боли (при вскрытии обнаружилась явная ишемия). Дмитрий очень часто вспоминает, как ночью встал попить воды и на кухне натолкнулся на отца, – тот сидел в полной темноте и нюхал лук, будучи простуженным. На работу он ушел, но с нее не вернулся. Позвонили с телефона отца именно Дмитрию. Сам Оный говорит, никаких предчувствий у него не было, только странности: за некоторое время до этого он со всеми переругался – в вузе, семье, общежитии, в Сети...

-     Еще?

-     Сестра Оного. Экзальтированная особа, на лечении...

-     Не продолжать. Она у нас в разработке. Возможно сотрудничество.

-     Мать. Несколько остранилась после смерти мужа, очень много времени проводит у окна. Сын дома бывает нечасто, ему предоставлена комната в общежитии, где он устроил языковую лабораторию. Чувство вины за то, что мать в основном одна, угнетает Дмитрия. Но он увлечен научным поиском, даже в доме родителей занят в основном наукой. Мать все так же, у окна.

-     Вот и добрались! Кто мне скажет, наконец, чем он точно занимается и что это за фокус он демонстрировал ночью?

-     Точного ответа нет, так как Оный маскирует тему своих научных разработок. Он филолог, работает над словом. И это его ночное вознесение, видимо, практическая часть.

-     То есть? – поднялся со стула побледневший Чеканкин.

-     Очевидно, что с помощью владения словом Дмитрий Андреевич учится (частично научился) перемещаться в пространстве.

-     Бросьте! – перебил Хамитов, но голос и вся манера его были испуганными. – Не может человек преодолеть законы физики!

При этом Хамитов более спрашивал, чем утверждал.

-     По-моему, он открывает неизвестные языковые законы, которые гораздо мощнее законов физических. Вспомните Библию: «Вначале было Слово». Очевидно, что «вначале» обозначает не только истоки мироустройства, но и его краеугольный камень, наиболее мощный элемент.

Анна Петрова закончила свое сообщение, закрыв монитор.

Хамитов был подавлен. Он старел, потому его удручали сложности. При сложностях он выходил из себя. Но его последний опыт был горек и неприятно-кровав, потому он и был подавлен. Чеканкин многого не понимал, но внутри него крепло и росло торжество. Какую птицу он схватил в самом начале полета, еще на разгоне! Только бы вразумил бог или кто там попользоваться этим всласть и навеки, аминь!

 

Другая физика

Чеканкин встрепенулся.

-     Так, господа. Теперь ответьте мне на вопрос: чем нам опасен этот самый Оный?

-     Он не уважает физику, – попытался пошутить Хамитов.

-     Думается мне, все серьезнее и глобальнее. Он побеждает физику, опровергает ее. То есть опровергает устойчивый ход вещей, рушит своим освобождением мироустройство, порядок... Видимо, физика – совершенно другая.

Хамитов перебил Анну:

-     Да что это за дела – взял да и полетел! Завтра все полетят? У нас летают только самолеты. Авиационные компании лишатся денег, не станут покупать топливо. Так рухнет нефтяная промышленность – у нас экономика и политика построены вокруг и для нефтяной промышленности... Его надо того...

-     Спокойней! Он уже у нас сидит, – торжество внутри Чеканкина грозило перерасти в песню. И вдруг неожиданно для себя самой Анна сказала:

-     А вы уверены? Он еще сидит?

И грянула тишина. Вдалеке вскрикнул тепловозный гудок, у Хамитова прозвучал ком в горле, Дзержинский на портрете побледнел. Гулко во дворе сыпались листья.

-     Почему вы отвергаете мысль, что человек, способный вознестись над землей, не позволит себе пройти сквозь стену? – грозно и в то же время вдохновенно почти закричала Петрова. И тут они все трое вскочили и, сумасшедшие, бросились вон. Они бежали вниз по лестнице, спотыкаясь и мешая друг другу, почти катились одним клубком – горячим, кричащим, живым и азартным. Кроме боязни, что преступник (раз в камере, значит преступник) скроется, и их всех накажут, а они намеревались схватить куш, в каждом из них было огромное желание, чтобы Оный продолжил их удивлять – как те казавшиеся им великими циркачи из детства – и сейчас за дверью остался бы только его запах, улыбка, смешок, пуговка. Они распахнули дверь, чуть было не рванулись назад: Оный сидел в самом темном углу комнаты, а свет из маленького зарешеченного окошечка камеры падал таким образом, что над головой его отчетливо виделся нимб. «Как Иисус!» – подумала Петрова с какой-то глубинной радостью, словно всю жизнь тайно ждала Иисуса из Назарета.

-     Что же вы, господа, совсем забыли обо мне? Сидите, выдумываете себе, а со мной поговорить и не удосужились, – Дмитрий говорил из темного угла и нимб над его головой креп. «Как Иисус!» – во второй раз подумала Анна, а Хамитов испуганно заверещал:

-     Вы это... перестаньте! Это мы вас схватили. Мы – главные. И попятился, и наткнулся на попятившегося еще ранее Чеканкина, которому и сказал испуганно и по-детски: «А чего он!» – с непонятной интонацией.

Оный вышел из темного угла в центр, нимб тихо погас. Все вздохнули с облегчением, но в глазах Анны на мгновение поселилось разочарование. Только на мгновение.

-     Господа, я готов ответить на все ваши вопросы, и пусть недоразумения между нами скорее забудутся.

Служивый с оружием, прежде охранявший камеру, повел Оного наверх, в кабинет, эти же трое шли несколько сзади. На повороте лестницы Дмитрий повернул голову и так открыто улыбнулся Анне, что та опять почему-то подумала про Иисуса. Улыбка эта сняла напряжение со всех, и в кабинете они сидели без вражды, но с обоюдным интересом. При этом вооруженный человек стоял за дверью наготове.

Долго молчали как-то странно, первым вернулся к норме Хамитов.

-     Фамилия, имя, отчество?

-     Оный, Дмитрий Андреевич. Но вы же все знаете. Зачем вы так формально? Это не соответствует сложной и прекрасной реальности. Это оскорбляет и снижает реальность, господа!

-     Молчите. Мы ведем протокол.

И действительно, Петрова уже печатала вопросы и ответы.

Оный сначала вздохнул, но тут же улыбнулся.

-     Хорошо, давайте попробуем. Вдруг что-то выйдет? – и заговорщицки улыбнулся Анне.

Хамитов продолжал идиотизм.

-     Год и место рождения?

-     Выйдите в Интернет, там это обо мне есть. Мы теряем время!

-     А мы не торопимся, товарищ ученый.

-     Я тороплюсь. У меня есть исследования, которые требуют массу времени. Никогда не задумывались, что наш язык парадоксален и провокационен? Масса времени...

-     Год и место рождения.

-     А если я не скажу? Вы меня пытать будете? Господа, я прошу услышать меня: у нас нет времени на условности. Послушайте, вы же давно работаете в КГБ…

-     ФСБ. Наша организация с некоторых пор называется ФСБ.

-     Что ж, мудрое решение. Но поверьте мне, после переименования предмет или явление не всегда сразу приобретают новые свойства. Потому прошу извинить меня, если я буду употреблять более привычную аббревиатуру. Да и методология, насколько я мог заметить, у вас прежняя.

Заговорил Чеканкин, прежде молчавший, наблюдавший за всем этим со стороны.

-     Оный, а чего вы, собственно, добиваетесь? Какие ваши цели?

Митя некоторое время обдумывал слова Чеканкина, улыбнулся:

-     Сдается мне, вы деловой человек! Я даже не могу сейчас с уверенностью сказать, с кем из вас мне более неприятно иметь дело – с этим товарищем или с деловым господином, вроде вас.

Чеканкин нахмурился, Хамитов сжал кулаки, но съежился. Зачем Оный с самого начала обозначил свое отношение к ним как негативное? Дмитрий продолжал:

-     Какая может быть цель? Пройти некий путь до конца, убедиться в правильности гипотез, то есть пути... Не знаю. В науке настолько хороши и интересны средства, что цель часто условна и обозначается набором традиционных символов.

-     Простите, но ученые, как правило, говорят хором, что их цель – помочь людям... – вмешалась Анна. Этот разговор ее волновал каким-то странным образом.

Дмитрий обрадовался реплике Анны.

-     Конечно, в этом смысле – да. Не будут же ученые говорить, что их цель – прикрыть собственную наготу (в научном смысле), так бы они попросту стрелялись (и стреляются во множестве). Цель у науки та же, что и у Бога: одолеть темное, возвысить светлое. У науки есть свои ангелы, есть и бесы.

-     А вы кто?

-     Я – абсолютный ангел. Белее меня только Фантазия. Но если найдется ученый, который заявит о себе такое же, не верьте ему. Он – шарлатан.

Митя улыбался.

Но Чеканкина не интересовала лирика, в отличие от  Анны Петровой. Он сформулировал вопрос четко.

-     А над какой темой вы работаете? Как объяснить ваши... выкрутасы этой ночью?

-     Я пока не могу ответить на этот вопрос. И не потому, что это тайна. Просто это пока нескромно. В научном мире так непринято. Реклама, как оказалось, разрушает науку. Когда я пойму, что есть доказанные знания, общие положения, я выступлю. Теперь еще рано, извините.

-     А фокусы? То есть вознесение?

-     О, меня более обрадовал факт удачного приземления!

-     Подождите, вы нас шокировали. Вы хотите сейчас выйти отсюда?

-     Да.

-     Мы отпустим вас, наверное. Вы обещаете более не заниматься этим?

-     Чем?

-     Хм... Не летать. Не разрушать устойчивый миропорядок.

-     Не такой уж он устойчивый, – Оный рассмеялся снова.

-     Хотя бы не смущайте обывателей, не возноситесь прилюдно...

-     Хорошо.

-     Вы пока еще посидите там, нам надо посовещаться.

Дмитрий все время улыбался. Господа-товарищи явно не знали, как себя вести в ситуации с ним. Его не за что было держать в подвале, в камере, но он им казался опасным.

-     Вы с самого начала выбрали неправильный метод познания. К чему было действовать так нелепо: извлекать объект исследования из среды, наблюдать его в закрытой лаборатории, – Дмитрий смеялся уже дерзко. – Что за манера хватать среди ночи, сажать в камеру... Так и до пыток недалеко, господа. А вам и предъявить мне нечего. Впрочем, мне самому интересно, как выпутываться вы станете. Я подожду.

И конвоир отвел Оного в камеру.

Да, он зачем-то дерзил и «нарывался». «Почему он решил, что мы будем играть по его правилам? У него есть охранные грамоты? Он подстраховался? Надо встретиться с сестрой. Ее информация может иметь ключевое значение теперь», – так рассуждал Чеканкин.

 

Сестра демонстрирует артефакты

-     Вот теперь сидите здесь и думайте, что нам делать. Я поехал на встречу с агентом.

Так Чеканкин сел в автомобиль и позвонил:

-     Доброе утро, Мария. Нам нужно встретиться. Сейчас.

Конечно же, Митя при задержании не мог видеть сестру в автомобиле Чеканкина. Это было пророчество, некая досрочная материализация.

Автомобиль тронулся. Чеканкин ехал на встречу с Марией.

Около двух недель назад Чеканкину позвонила неизвестная женщина и предложила встретиться. Сказала, это в его интересах и в интересах ведомства, которое он возглавляет, и назвала фамилию Оного. Чеканкин помнил, что это какой-то молодой и буйный ученый, выходящий из-под контроля, но ничего серьезного там нет, и быть не может. Тем более, к нему приставлены люди. И он отказался от встречи. Теперь же он сам звонил Марии (профессиональная привычка – сохранять звонки).

Они встретились посреди мира, совершенно бесстыже, и принялись торговаться. В этот ранний час в караоке-баре не было никого, все черти спали. Чеканкин нередко посещал сие заведение, ибо очень любил петь. Ему с детства виделись сны, где он – в центре зала, посередине мира, на вершине славы. Но билетик достался иной – Чеканкин стал солдатом невидимого фронта, и его фамилию даже в газетах печатать нельзя было.

Станислав Лаврентьевич извинился перед Марией, и для начала спел романс «Хризантемы». Подумал и вывел немыслимым фальцетиком плясовую. Вытер пот со лба (хотя пота и не было), еще раз извинился и вдруг сделался совершенно серьезным.

-     Мое Ведомство с некоторых пор может больше, чем все думают. Я не преувеличу, если приравняю его к государству. Итак, Мария Андреевна, что вы хотите дать нашему государству и какую услугу желаете получить от него?

Мария Андреевна молчала и снова курила какую-то сигареллу. Закончив это занятие, взяла свою сумочку и ударила ею Чеканкина по голове. Он вскочил было, но Мария схватила его за ту часть тела, которую принято сравнивать с галстуком (пусть так) и резко рванула вниз – начальник норского отделения ГБ взвыл от боли и покорно рухнул на стул. После чего Мария плеснула ему вино в лицо. Потом протянула салфетку, вяло сказала: «Утрись, подлец!» – Чеканкин сидел раздавленный. Он пригласил даму в заведение, пел ей из своего, пусть не богатого, репертуара, а она его избила, унизила, схватила за малый его узелок.

-     Теперь, когда вы перестали играть в шута горохового, мы поговорим.

Чеканкин поднял глаза на нее, но тут же отвел взгляд – она показалась ему демонически всесильной.

-     Что вам известно обо мне? Говорить!

-     Вы, Мария Андреевна, экзальтированная особа, уставшая от глупых мужей, которые все оказывались рядом с вами слабачками и пузырями мыльными; от детей уставшая, ибо они слишком медленно растут в сравнении с вашим динамизмом. Вы уехать хотите – из города, из страны, из нашей страшной сказочки. Но средств у вас нет серьезных. И вы, ненавидя и презирая наш слабый мир, в странных домах укрылись – там дикари: они ярче, эмоции гуще, нет этой долгоиграющей тоски серенькой, душной...

-     Неплохо. А теперь я расскажу, почему вашей организации нужен мой братик. Он нужен вам для могущества.

Тут Мария из сумочки, которой незадолго до этого лупила Чеканкина, извлекла две газеты.

-     Посмотрите на это фото, товарищ. И скажите мне, сумасшедшенькой, кто это?

-     Это есть брат ваш единоутробный, Оный Димитрий, вне сомнений всяческих.

-     А теперь разверните газету, посмотрите дату выпуска и прочитайте-ка мне вслух статью под фотографией моего брата.

Чеканкин сразу понял, что газета очень старая – сейчас и бумага другая, и печать, и так далее. Газета называлась «Аткарские известия» и была выпущена в Саратовской области 23 июня 1975 года тиражом три тысячи экземпляров. Чеканкин помнил дату рождения Дмитрия из протокола, это был год 1976. Чеканкин стал читать: «Как сообщает Линейное отделение милиции, сегодня ранним утром при обходе железнодорожных путей был задержан странный гражданин. Он вел себя не вполне адекватно, при этом нетрезвым не выглядел. На нем была нелепая одежда, документов задержанный не имеет. Гражданин (его фото вы можете видеть здесь) сообщил, что отстал от поезда и ехал будто он до ст. Райск Тамбовской области, хотя всем нам известно, строительство железнодорожной ветки до Райска начнется, согласно планам, только через год. Также гражданин не мог сориентироваться в нынешней дате. Во время сопровождения в областную больницу для обследования сей гражданин исчез при невыясненных обстоятельствах. Всем, кто видел или увидит этого человека, просим срочно сообщить в дежурную часть города Аткарска по тел. 02 или по телефону 18-56...».

-     Мария, я уверенно вам могу сказать, вот этот четырехзначный нумер есть нумер Отделения ГБ Аткарска (раньше все наши номера начинались на единичку – с чего, так сказать, начинается родина...).

Был ли предел потрясению Чеканкина?

-     А это набор открыток с видами города Райска. Посмотрите.

Главный смотрел открытки, город был красив.

-     Да, симпатичный современный город!

-     Захолустье, провинция, овраг. На открытках изображен Райск 2025 года, – видимо, там к тому времени найдут нефть или газ, – Мария устало махнула рукой, точнее, отмахнулась от них. И действительно, Чеканкин увидел, открытки отпечатаны в городской типографии города Райска в 2025 году.

-     Мой гениальный братик подарил мне их ко дню рождения. Он остер, не правда ли?

-     Похоже, это его фирменный стиль – хранить тайну, при этом сыпать тонкими умными намеками, провоцировать действительность на будущность. Мария, мне нужно связаться с аналитическим отделом...

-     А что тут анализировать? Братик в первый раз не «долетел» и по времени, и по расстоянию, оказавшись в Аткарске в 1975 году (не так уж далеко по расстоянию, кстати). Во второй раз был «перелет» по времени, но точное попадание в пространстве.

-     Он хочет именно в Райск?

-     Да, и хочет в определенный год.

-     Какой же?

-     Думаю, в 1997–1999. Где-то в один из этих годов. Тогда все было хорошо: его любимая девочка не превратилась в чудовище и пустышку...

А Чеканкин уже мысленно записывал пункты:

1) отработать другие возможные путешествия Оного (не факт, что их было только два, о которых рассказала Мария, и еще одно прошедшей ночью);

2) связаться с товарищами из Райска – его интересовала девочка, с которой у Дмитрия была платоническая связь.

-     Довольно на сегодня, Станислав Лаврентьевич. Я устала от вашей медленной манеры мыслить и существовать. Вы имеете дело с человеком, который вполне успешно учится передвигаться во времени и пространстве. Сегодня учится сам, завтра может учить других. Кто будут они, эти другие?!

-     Да-да, я понимаю...

-     Не думаю. Но теперь у вас есть некоторые данные. Свяжитесь с более высоким начальством, вам объяснят, что я прошу совсем немного внимания к себе в обмен на могучество.

Мария словно читала мысли Чеканкина, оперировала его понятийным аппаратом, так и говорила – могучество.

А потом Мария ушла. Чеканкин некоторое время сжимал свою голову в цепких руках, пока лицо его не стало синюшным. И тут вскочил, запел в микрофон громко и весело «Устал я греться у чужооого огня... Ах, где то сердце, что полюбит меня?!..»

 

Энергетические стихи. Анне становится страшно

Когда Чеканкин вернулся в отдел, он застал у себя в кабинете Анну, сидевшую за компьютером; Хамитов же звонил по внутреннему телефону в Райск.

-     Какие новости?

Анна выдала информацию.

-     В компьютере Оного найдены останки поэтических текстов, которые напечатаны на одном из поэтических сайтов под псевдонимом raisk99.

«Так, значит все-таки 99-ый год. А этот его псевдоним – некое проговаривание цели, декларация намерений, тонкая и пронзительная провокация реальности», – подумал Станислав Лаврентьевич.

-     Анна Евгеньевна, выведите мне все тексты автора с этим никнеймом. Мы с вами займемся поэзией. Он улыбнулся. Улыбнулась и Анна. Чеканкин так никогда и не поймет, что она улыбнулась в ответ на его самонадеянность.

И действительно, «заняться поэзией» у Чеканкина не вышло. Он долго таращился в тексты и даже пытался делать умное лицо, но ничего не менялось. Ему казалось, что Оный просто издевается над читателем. Анна Евгеньевна пробовала объяснить Чеканкину, что это, скорее всего, еще одна игра Оного. Так они решили впутать сюда эксперта. Экспертов было выбрано сразу два. Первый – аспирант одного северного университета, попавшийся на попытке продать китайцам засекреченные документы, связанные с фольклорными традициями Приамурья. Разумеется, в той истории было еще что-то тайное, потому было решено студента держать на коротком поводке. Второй эксперт был профессором, спецом-текстовиком высочайшего уровня. Он давно работал с Ведомством из убеждений, сделал много полезного, яростно любя свой труд. Экспертам были отосланы тексты с просьбой расшифровки как самих текстов, так и личности автора. А пока спецы изучали и думали над кощунственными стихами, товарищ из града Райск прислал ответ на запрос Хамитова о платонической девочке. После чего Чеканкин объявил «летучку», и вначале ему пришлось ввести своих подчиненных в некий транс, когда он рассказал им о газете из прошлого и открытках из будущего, показанных Марией.

-     Дело обстоит еще хуже и темнее. Дмитрий Оный настолько далеко ушел в своей науке, что может не только возноситься вверх и парить до земли, но и... – Чеканкину было неловко и страшно это произнести. Он даже боялся за свой рассудок.

-     Перемещаться во времени, – пришла на помощь начальнику Анна Евгеньевна.

-     А каким образом он это делает? – спросил Хамитов, чтобы «поучаствовать», но двое других на него посмотрели как на дурачка.

-     При помощи языковых колебаний. Методом оригинального подбора звуков, которые и дают соответствующий резонанс, – снова говорила Анна. – Если работают древние заклинания, почему не могут работать новые, точно подобранные ключи? Как мы видим, все возможно.

-     Да вам откуда это известно?

-     Кстати, сама не знаю!

Тут старый служивый волк Хамитов подумал, про фразу «все возможно» – даже за образ мыслей такой раньше по крайней мере уволили бы. А сейчас это, наоборот, широта взглядов, которая приветствуется. Тьфу!

-      Понятно, что он вполне может уйти от нас. Не через дверь, а так... Мы будем его отпускать. Оный с нами, пока ему это интересно.

-     Наша цель?

-     Он должен работать на нас. Или на нас, или вообще не работать. Ведь это будто персонаж фантастических фильмов – Оный может возвращаться в прошлое, участвовать в будущем.

-     Он опасен. Мне даже страшно! – проговорила Анна таким голосом, что все посмотрели на нее с любопытством. И каждый подумал так: а эта дамочка случайно не... Оооооо!

-     У нас есть его тайна: платоническая подростковая влюбленность в девочку, которая потом стала... хм, да. Еще есть сведения, что его книга «Энергетические стихи» стоит на вооружении армии из вражеского блока, – добавил Хамитов. А потом и вовсе удивил:

-     Послушайте, если он создает языковые вибрации, мы можем оторвать Оному язык, сломать челюсть...

Чеканкин теоретически допускал такое развитие событий в самом крайнем случае, но должен был сказать другое:

-     Перестаньте нести дичь!

Но и Хамитов, и Чеканкин сразу поняли, – именно так они станут действовать, если ситуация выйдет из-под контроля.

-     Станислав Лаврентьевич, решать вам, но мы должны обратиться в Главк.

-     Зачем еще?! – взбунтовался деланно Хамитов. – Мы его взяли крупно, а в Главке медальки и премии получат?

Но все понимали, что если в Главке узнают о происшествии в Норске из газет, то всему местному ведомству будет несдобровать – их всех намочат, а потом высушат. Но в ту субботу министр охотился, воспользоваться сотовой связью Чеканкин постеснялся, а дежурный офицер в столице казался ему фигурой слишком мелкой для такого события. Так Оный остался в руках троицы до понедельника.

 

Муравьи рыжие разбегаются по всему вашему золоченому телу

Оного решили отпустить, пока он сам не ушел навек, – так подумали. Но прежде нужно было как-то извиниться, что ли, – прощались ненадолго, да и прощались ли? Но Дмитрий отказался покидать камеру, пока не закончит выполнять комплекс отжиманий. Пришлось ждать. А когда его ввели, он улыбался.

-     Дмитрий Андреевич, долг велит нам извиниться...

-     Только долг?

-     ...но и вы поймите нас: случай неординарный, выдающийся...

Тут Митя посмотрел на Анну внимательнее и заговорил, будто обращаясь к кому-то внутри нее, к некой глубинной и отзывчивой материи: «А знаете ли вы, что есть такие быстрые поцелуйчики, которые везде – словно муравьи рыжие – разбегаются по всему золоченому телу вашему и, вот они уже внутри, роятся и радуются. Победы празднуют! А известно ли вам, что выражение «зацелую до смерти» сначала было реальным фактом действительности, уж потом обрело выраженную крылатость?».

Оказалось, Анна ждала этой странности от Мити. И спросила резво:

-     Скажите, а почему люди во время поцелуя стремятся язык друг друга отыскать?

-     Ого! Да вы хорошая! Думаю, так мы открываем коды, делимся энергией. Вспомните птиц, которые крыльями (а язык даже по форме на крыло похож) трутся и передают знания о маршрутах, зимовьях, опасностях.

-     А зачем люди языками тела любимых исследуют?

-     Хотят узнать историю тела, погибель духа. Заметьте, язык всегда к овражкам устремляется. Как сказал один поэт: «Язык мой – враг мой, и твой любовник».

-     А не тот ли поэт сочинил сборник «Энергетические стихи», который потом всем тиражом оказался в министерстве обороны Израиля? – поинтересовался Чеканкин.

-     Я не знаю, как тираж пропал. И экземпляры редакторские. Но я поспешил тогда уничтожить и рукописи, и черновики – уж слишком зловеще тогда все сбывалось.

-     Вы можете послужить народу, Родине, – вдохновенно начала агитацию Анна.

Оный развеселился.

-     Вы сейчас пытаетесь меня завербовать? Бросьте. Я в состоянии заметить подмену понятий. Впрочем, я не проводил глубинных исследований «энергетических стихов», но в наше Министерство обороны письмо написал. Меня назвали фантазером. Что поделать, в силу наших танков генералы верят больше. Но мне сдается, что танк можно остановить словом на «ять».

Тут вышел из-под самоконтроля Хамитов.

-     Слушайте, а не сказочки ли вы нам здесь рассказываете? Не слишком ли вы уверовали в возможности языка, а мы в ваши возможности?! Не фантазия ли эта ваша... паранормальная лингвистика?

Дмитрий улыбнулся. Он часто считал самым действенным просто проулыбать ситуацию. Хамитов же вспомнил, при каких обстоятельствах этой ночью был взят Оный, и сразу сгорбился, отвел взгляд.

-     Простите, «не проводили глубинных исследований», но поверхностные все-таки были? – уцепился тонко Чеканкин.

-     Так точно, – улыбнулся Оный.

-     И? – хором спросили трое и даже непроизвольно сделали движение к нему навстречу.

-     И продолжал жить. Не спал четверо суток, не нуждался в отдыхе, каждые восемь часов произнося некую словесную формулу. Я прекратил испытания на пятые сутки.

-     А вы могли бы восстановить эти чудесные тексты? – был вопрос Анны.

-     Теоритически – да. На это ушло бы некоторое количество времени, так как там тонкие связки, которые я позабыл, кажется, но в процессе вспоминанья обязательно нащупал бы... Но не сейчас. Я погружен в другую работу.

-     Скажите, а не связаны ли эти ваши необычные возможности с Ларисой Нарциновской, ее историей? – спросила Анна, а Чеканкин после этих слов как-то долго и странно смотрел на женщину.

Оный попросил воды. Он, кажется, начинал утомляться. Потом заговорил: «Вы так уверенно говорите про сверхспособности... Что ж, я не отказываюсь. Очевидно, наши предки давным-давно умели гораздо больше, чем мы. И упоминания об этом встречаются в древних летописях, но упоминания иносказательные, явные были уничтожены, ибо не могут же язычники проклятые большего уметь, чем христианские праведники. А Лариса... Лариса хорошая. Ей не повезло... Мог ли я ее спасти? Наша любовь (пусть так) – совсем несбывшееся что-то, придуманное мною, сочиненное. Лариса меня вряд ли помнит – мне было 14, ей 12 – любовь не могла тогда воплотиться, заиметь плоть. Был только дух...

-     Лариса помнит, – тихо сказала Анна. И всем показалось, что между Анной и Дмитрием возникает прямо сейчас, у всех на глазах, тихий заговор.

-     Как вы сказали?

-     Лариса помнит.

-     Лариса – то ли девочка, то ли веточка, блуждающий огонек в ночи, хрустальная весна, первая взрослая книжка... – Оный помолчал, потом продолжил. – Мой бесконечный междометийный ряд, горе звонкое на всю жизнь, шкатулка краденая. Чувства мои были безысходны, потому прекрасны. Впрочем, первый свой стихотворный шок я описал именно тогда, то есть погружаться в язык от того чувства и начал. Какая она была? Золотая она была. Золотая и серебряная. Знаете, как красиво и долго звучало эхо от ее имени над прудами и оврагами! Как волновались травы от ее имени! Как безнадежно кончалось детство, как обязательно останавливалась карусель! Да кто вам сказал, что я буду рассказывать о ней?!

Анна вывела на стену через проектор изображение, потом еще одно, и еще.

-     Это Лариса?

Дмитрий поднялся, глядел на фото. Подошел совсем близко, смотрелся долго.

-     Уставшая совсем, золотая девочка. Золотая бедная девочка. Мы жили в разных городах, на придуманных планетах, в разные времена.

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы...

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

Зачем все это? Я не люблю ее больше. Включите свет! Пожалуйста, включите свет!

Свет включили. Все заметили, Оный был близок к панике. Он еще косился на пустой экран, был недоверчив и немножко смешон, как зверек, когда с ним играют люди.

-     Кем-то тиражируется мнение, будто жизнь без любви ущербна и неестественна. Но это слишком прямолинейное утверждение. Так под любовь маскируют блуд, страстишку, головокружение на работе и прочие мелочи и недостойности. Жить без любви можно. Есть ли жизнь на Земле вне любви? – Митя снова улыбался, – Я вот живу не только без любви, но и от любви, – и снова посмеялся. – А теперь мне пора. Я хочу побыть один. Завтра воскресенье, мне надо готовиться к встрече со студентами. С ними так интересно! В каком-то смысле мы обмениваемся кровью. Да, я люблю, когда кровища! – ха-ха-ха!

 

Паутина

Чеканкин был уверен, в ближайшее время Оный не станет проводить испытания. В этом его убедила более всего Анна Евгеньевна, свое мнение обосновавшая тем, что каждое новое испытание может стать последним для Дмитрия, если он не подготовится как следует, не подберет стоп-слово для данного случая. Велика, очень велика возможность не вернуться в настоящее время и в ту точку координат, откуда он стартовал. Потому Оного отпускали без особого страха. Но Чеканкин понимал, что нужно бороться за него, бороться более всего с ним самим. Для этого его Ведомство должно стать частью самого Оного, спутать и спутаться с его близкими. Потому он сел за разработку программы. Это была очередная паутина опытного паука. Только в этот раз, и Чеканкин это понимал, ему будут даны такие полномочия и методы, которые изберет он сам – уж слишком важна была цель. Чеканкин решил действовать сразу в двух направлениях: родные и Нарциновская. Из родных была выбрана сестра Мария – она сама пошла на контакт, у нее был свой интерес. Нарциновская... Чеканкина интересовала даже не сама эта уездная дама, сколько та кочка, какую она создала в судьбе и мироощущении Оного. Этим странным тяготением луча по сумеркам и собирался воспользоваться Станислав Лаврентьевич. С Марией он решил работать сам, до Нарциновской же отправил Петрову – ему нравилось, как умно и тонко работает Анна Евгеньевна с этим грандиозным делом. И Чеканкин именно ее видел своим замом в будущем.

 

В жизни Станислава Чеканкина случилась темная ночь при ярких звездах. Ночь, полная мучительных надежд и головокружительных страхов. Эта ночь царствовала с воскресенья на понедельник, именно в понедельник ему предстояло доложить о происшествии в Норске министру, именно в понедельник он должен будет отдать им Оного – такую потрясающую находку, летающего мальчика, знающего заповедные слова. Отдавать им Дмитрия не хотелось, и причин было великое множество. Во-первых, у Чеканкина теперь настал такой статусный возраст, а статуса вроде и не было. Начальник городского отделения Управления Госбезопасности в тихом провинциальном захолустье, где нет ни шпиенов, ни террористов, где жизни нет – разве это достижение для такого умного мужчины, мужчины блестящего и с талантами?! А тут дело – настоящее, высоченное, которое можно та-ак раскрутить! Да это же волд сенсейшн, на первых полосах и всех каналах! Этот Оный не просто так вылез здесь и сейчас. Он мне карьеру нагадал, великую карьеру – аж голова кругом! Вторая причина поначалу показалась Чеканкину бредом, да потом все настойчивее зазвучала внутри. А что, если отнять у бескорыстного великолепного дурня Димки Оного все его лингвистические находки, весь его сундук выпытать, да и встать у Руля рульного, Властью властвовать, казнить и миловать, но более казнить?!

Длилась ночь, долгая и темная, и длились думы Чеканкина. И боязно ему становилось: а вдруг не сдюжит? Дело необычное, и великие умы могут надорваться. А вдруг не только не возвеличит его чокнутый ученый, но погубит натурально? Жить-то хотелось, и моглось: жена-красавица и любовница-умелица. И еще знакомства. Он начальник. Серый кардинал. Его сам мэр уважает и побаивается. У него и на мэра есть в тихой папочке буковки и даже пленочки. И караоке-бар ему принадлежал. И еще угодья. Но хотелось, мечталось въехать в столицы в новой форме, и не на вырост чтобы, а в самый раз – с погонами новыми и высоким званием. Пройти по Ведомству с ликом злостным и карающим, наводя ужас и внушая фатум этим щеголям московским, не знающим, почем фунт и почем лиха; выделить взором хищным дам фигуристых и пригласить их на собеседование перстом властным... Эх, и слог у меня хорош, – чем не Гоголь! Пропаду я и скисну в этой дыре темной, в Норске-норовиче. А что, если министр саморучно возвысит до своего уровня? Проявлю свойственную мне тонкость и смелость в решениях при докладе, попрошусь вести дело – и в Москве меня оставят... Сначала временно, а потом и навеки веков. Хороша жизнь в Москве – как в раю, что посредине ада!..

Длилась, длилась ночь, пил вино сам с собою Стасик, гадал и выгадывал – как ему возвыситься, что же такое совершить над этим Оным, чтобы в Короли выйти? Или отпустить его? Пусть продолжает работу. Он ведь скоро изменит мир. Итак, мир изменится... А я? Я так и буду в этом овраге, среди людишек темных и пустых?! Нет, не отпущу я его. Никогда уж теперь! Я с ним навеки темные сросся, в тот самый миг сросся, как увидел, что он  возвысился, воспарил над людом прочим на двенадцать высоких мэтров... И какой же красивый он там парил, нездешний совершенно! И я хочу возвыситься, но иначе! Дай, дай мне высоту, Оный! Дай! Дай! Да-а-а-ай! – так Чеканкин завыл ближе к рассвету, строил рожи в темень, пугал ангелов и сам пугался. И рассвет он встретил с грезою на сердце и взором искрящимся. А утром чисто выбрился и пошел на встречу с Марией.

 

 

Дайте мне восторгов и салюта!

Мария торгует братом

-     Знаете, Мария Андреевна, я так страдаю среди этих чужих медленных людей, у коих такая вялотекущая кровь в тихих жилах, я и сам хочу наружу, прочь из созданного ими мирового адка! Посмотрите вокруг! Что мы имеем? Стареющее человечество, древнее как рыбы, – живем тихо, сонно и глубоко – ни огня, ни эмоции электрической. Дайте мне восторга и салюта! Дайте мне пороха и черта в табакерке!

-     Вы интересный. Вы настолько интересный, что мне любопытно, как вы будете смотреться в гробу. В маленьком таком и совершенно бездарном гробешнике...

Так Мария привела мальчика Стаса в норму.

-     Вы уже связывались с вашим начальством? Или мне самой сделать это?

Такого Чеканкин не ожидал. Неужели сия убогонькая посмеет шагнуть через него? А если посмеет? Он не только не преуспеет в этом деле, но еще и по носу получит крепкий щелчок. Настолько крепкий, что и слететь может. И Чеканкин взялся врать. На его профессиональном языке это называлось иначе, но сказал он следующее:

-     Конечно, надо мной сидят большие умы. Они поручили именно мне вести это дело, потому что доверяют.

Мария чувствовала вранье за версту. У него и времени не было связаться с центром. Да и жаден он, чтобы совсем не попробовать барыш извлечь. Жаден и честолюбив. Его надо ближе держать. Ближе, но не рядом.

-     А вы мне нравитесь. Врете и не краснеете. Мой братик такое вытворяет (почти сотворяет, как Бог-удалец), что, узнай об этом в центре, уже давно бы сидел здесь генеральский чин, и глаза его сверкали от золотой находки этой. Вы какую выгоду извлечь хотите? Только не кривляйтесь, а то я вас накажу.

Чеканкин видел, Мария, и без того дерзкая, еще и всевидящая. Это, видимо, в роду у них. Но почему ему должно быть стыдно, если ей, приторговывавшей родным братцем, стыдно не было? И он взял, да и раскрыл ей все. Хочу, сказал, карьеры и денег. Головокружительной карьеры и денег бешеных. Славы хочу. Иметь право карать хочу. Мария презирала его, он был слишком кровожаден, на ее взгляд. Она хотела только покоя. Просто такой покой она считала самым идеальным, самым покойным покоем для себя – покой за океаном, в Северо-Американских штатах. И она готова была отдать им братца. Слишком она исстрадалась. Да и братец, она в этом была почти уверена, не просто так оставлял за собой метки – это он давал ей возможность воспользоваться чудесным шансом.

 

Анна в Райске

А в это самое время Анна въезжала в Райск – тихий, почти заброшенный провинциальный городок с узкими улицами и единственной проезжей дорогой посередине. Запустение и бедность бросались в глаза, и постройки все сплошь древние. Но Анна теперь знала, через несколько лет город изменится, ибо здесь обнаружат газ. Придут газовики, создадут новую инфраструктуру под себя – всегда с размахом и совершенно без вкуса, и городок перестанет быть тихим, его покинут много лет живущие здесь привидения.

Отделения ГБ здесь не было, но сотрудник наличествовал – молодой еще и пьющий мужчина, да и как ему не пить, если заняться совсем нечем?

-     Рад, очень рад! – сказал он, оглядев нескромно или скорее нетрезво Анну, принимая ее в кабинетике местной милиции, где он и располагался. – А с каких это пор наше Ведомство интересуется девицами, которые на продажу? – и он попытался подмигнуть заговорщицки. Но Анна посчитала нужным его протрезвить хотя бы на время своей командировки.

-     А с каких это пор офицер безопасности может вести нетрезвый образ жизни? С каких пор вы позволяете себе преступную небрежность в отчетности? Почему вы пренебрегли обязательным квартальным рапортом по переселенцам-мусульманам?

-     Та-а-ак! Наконец-то! Если бы вы знали, как я долго ждал настоящего человека и дела настоящего!

Николай Сухов, а именно так звали сотрудника, просиял и даже потер руки от удовольствия. Казалось, к нему вернулись все его профессиональные навыки, приобретенные в специальном учебном заведении, – учился Николай очень неплохо, просто в этом городке, приходившемся ему родным, совершенно скучал. Не то чтобы не было для него работы, просто эту работу он делал одной левой. Ему же дела веселого хотелось. И вот он почувствовал – началось.

Началось!

-     Интересующую вас барышню я прекрасно знаю. Мы же росли на одной улице. Нарциновская Лариса, возраст 31, не замужем, пьет, курит, употребляет легкие наркотики в виде марихуаны. За употреблением тяжелых милицией замечена не была, но у меня свои данные – случается и это. Прекрасная девочка в детстве, в отрочестве сильно изменилась: стала доступной, падкой до мужского внимания. Долго шалавилась, пока добрые люди не пристроили ее быть дурой за денежку. Отзывчивая, легко дает деньги в долг, потом никогда не просит обратно. Не пользуется косметикой.

-     Я должна увидеть ее!

-     Это несложно. Множество вариантов. От фото- и видеоматериалов, которые я сделаю очень быстро, до очных встреч. И здесь широкие возможности: от «случайного» знакомства до подключения к делу участкового и задержания по любому из предлогов (проституция, пьянство, наркомания и так далее). Только я лично не хотел бы показываться ей на глаза. Понимаете, мы жили по соседству. Наши родители дружны были. Я для нее дерево-грушу тряс, а она – счастливая девчонка, с визгом плоды с земли подбирала и в ладошки хлопала...

-     Хорошо, я вас понимаю. Пусть будет задержание. И я в роли полицейского.

-     Разве только с области. Всех наших ментов Лариска знает...

-     Да, пусть так!

 

Мертвая Нарциновская. Случилась счастливая бездна

Анна уже понимала, что Лариса Нарциновская интересует ее не только по служебному делу. Признавалась ли она себе в жгучем интересе к личности Дмитрия? Действительно ли он поразил ее женское воображение и своими чудесными способностями, и всем прекрасным миром, который он так красиво носил в себе? А еще у него было облако, которым он управлял. Дмитрий направлял облако на Анну, и молодая женщина купалась в запахах неба, куталась в белый несбыточный мякиш, совершенствовалась в мечтательности. В руках у Оного были молнии.

Ларису легко нашли в тот же вечер, доставили в кабинет. Для вида вместе с Анной сидел полицейский в форме, но он почти сразу ушел. Так Лариса и Анна остались наедине. Они некоторое время смотрелись друг в друга, изучали по лицам историю прошлую и будущую. Очень странной может показаться следующая деталь – Анна в волнении встала и даже сделала движение навстречу Ларисе, когда ту вводили. И что же увидели они друг в друге? А увидели они сходство, и сходство было динамическое: так Лариса более походила бы на Анну, будь у Ларисы иной образ жизни и та строгая дисциплина, в которой держала себя Анна. У Ларисы сбылись несколько припухшие глаза и губы – от вина и темной жизни, от бесконечной и ни разу не случившейся любви, и глаза были влажные от невозможности плакать. У Анны взор был чуть суровый и губы сухие и жесткие от повышенных требований к себе. Лариса начинала полнеть, Анна же изнуряла себя тренировками, потому выглядела несколько скованно даже. И глаза у Ларисы потускнели и были пусты, как надоевшая книга, у Анны же, несмотря на суровый взор, в глазах еще таилось детство и живой интерес ко всему вокруг.

«Вот и Она... Та, что была у Оного... А я кто здесь?» – так подумала Анна, именно с заглавной буквы назвав Ларису. В Нарциновской чувствовалась усталость и похмельная растерянность, она так и не успела надеть на себя маску, коими так богата коллекция женщин, решивших жить весело и без слова «нет». Они встретились, и взоры их обменялись какой-то тайной информацией, и молодые женщины вдруг почувствовали себя сестрами. Случилась тайна, и не было теперь в этой служебной комнате порочной карьеристки и той, что выбрала веселую бездну. И разговор получился у них необычным.

-     Садитесь, вот сюда. Удобно ли?

-     Спасибо, очень удобно! Впервые так удобно здесь...

-     Простите, уж пришлось вот так...

-     А говорите мне «ты»! Не привыкшая я...

-     Вот славно, и я о том же прошу...

-     Я Лариса.

-     Анна я.

Дежурный полицейский, словно почувствовав настроение их беседы, внес чайник с душистым чаем и баранки.

-     Вот как диковинно и хорошо... Чай! – Лариса улыбалась. И по-служебному закрытая Анна не могла не откликнуться на такую приятную и добрую улыбку. Тут она вспомнила, как открыто и хорошо улыбается сам Дмитрий – навстречу всему миру, словно волшебным ярким лучом пронзает весь горизонт тьмы... И вот теперь Лариса улыбнулась очень похоже. У них какое-то тайное общество улыбчивых людей.

-     Анна, зачем я здесь?

-     Ничего страшного, Лариса. Формальности. Но все уже решилось, мы просто поговорим.

-     Обожаю разговаривать. Раньше я совсем нелюдимой была, молчуньей. То есть я отвечала, но не вслух. Вслух я стеснялась. Я одного мальчишку обожала, он неместный был. То есть совершенный инопланетянин, у него уста медовые были, он словами зачаровывал. И как же много мы с ним так говорили! То есть он вслух говорил, а я внутрь себя. Но мне казалось, он эти мои слова внутрь очень хорошо слышал. Знаешь ли, Анна, а я ведь до сих пор с ним разговариваю, хотя уже много лет мы не видимся. Да и не свидимся, зачем я ему, хорошему, такая нужна?

-     А как его звали? Какой он был? – вопрошала Анна, хотя уже давно все поняла и приготовилась удивляться.

-     Почему звали? Почему был? Что с ним?! Что с ним?!

-     Лариса, остановись: с Дмитрием все хорошо. Он занимается исследованиями, совершил прорыв в науке...

-     Да, это его дорога. Он и тогда был выше других. А сейчас, наверное, рядом с ним голова кружится... Кружится?

-     Кружится.

Лариса улыбнулась на это признание Анны.

-     Что он? Женат, дети? Хотя вряд ли.

-     Ему эта область неинтересна, кажется.

-     Да, Митю интересовали чудеса сами по себе. Помню, как он взялся словом исцелить моего пса. Тот старый совсем был и умудрился под машину попасть, – ох, я убивалась тогда!

-     Исцелил?!

-     Вот еще! В тот же день псина издохла. Митя же сокрушался, но недолго: сказал, что будет работать в этом направлении. И через некоторое время сможет оживить собакевича. Фантазер!

-     Лариса, как доказал Дмитрий Андреевич, он близок к решению ряда нечеловеческих задач. Он поражает воображение. Это какой-то светящийся поток, радуга...

-     Втюрилась в него?

Анна уловила в голосе Ларисы вдруг проявившуюся периферийную враждебность.

-     Не-ет, что ты! Мы просто вместе работаем...

-     Не думаю, чтобы он мог быть с кем-то вместе. Рядом – да, около – да, но вот вместе... Нет, не думаю.

Анна молчала. Потому Лариса продолжила.

-     Ты берегись его. Он когда рядом ходит, горячо становится. Но жар-птица улетит, и все тускло кругом и холодно. Навсегда.

-     Лариса, но ведь он не виноват, что ты... Разве он?

А Лариса ничего не ответила. Ни да, ни нет. Карающее умолчание.

-     Но Анну такой ответ не устраивал. В чем же, в чем же виноват Дмитрий? Он поразил воображение девочки, но разве свеча в ответе за сияние? Свеча ли виновата, что кромешная ночь вокруг?!

-     Лариса, это очень серьезное обвинение. Я думаю, оно необоснованное. Ведь если рассуждать логично...

-     Упаси нас Боже. А ты и вправду втюрилась в Диму... Расскажи, какой он сейчас.

-      Он такой... такой... такой...

А какой? Совсем не многое могла сказать Анна о Дмитрии. Вспомнилось сразу, как она увидела его впервые, – Хамитов вводил ее в дело, показывал слайды. С фотографии смотрел совершенно счастливый мужчина, юный и вихрастый. Вот он в костюме спускается по лестнице после лекции, а вот он вечером совершает пробежку. Вот фотография, где Дмитрий Оный у окна своей комнаты в студенческом общежитии, смотрит в синюю даль, наблюдает простор за окном, зачарованный.

Вот Дмитрий Андреевич в библиотеке, среди книг, в глазищах поиск и радость открытия. Кажется, он уже знает, все сбудется – все то головокружительное и невероятное, что он возмечтал. Потом Анна видела его каждый день, когда она устроилась в университет. Дмитрий всегда здоровался с ней, но, кажется, сразу понял, для чего она здесь. Он, видимо, давно почувствовал вокруг себя сгущение атмосферы, и принял эту игру. Вполне вероятно, что и это вознесение в ночное небо он затеял для того, чтобы соперник наконец-то обнаружил себя, легализовался. И теперь Оный знает, с кем имеет дело. Теперь он может наметить план действий и определить серьезность ситуации. Или он думал, за ним охотятся криминальные структуры? Большая ли разница? – так размышляла Анна. И тут она впервые задумалась о том, что ее организация хочет от Оного и какими методами будет добиваться этого...

-     Он высоченный. Рядом с ним весело и страшно. И понимаешь, что «навсегда» уже наступило.

 

Наутро Ларису найдут мертвой в том самом овраге, куда она и Димка ходили много лет назад, – тогда они сидели над бездной, свесив ноги, и долго и светло разговаривали. То есть говорил исключительно Митя, Лариса же отвечала, но внутрь себя. В голове мертвой Ларисы будет вплетена алая лента, как тогда. Взгляд у нее покажется странно счастливым... Наверное, перед тем, как сигануть во тьму оврага, она переживала некие далекие и приятные мгновения. Случилась счастливая бездна.

 

Московский грянул гром

Фокус-чпокус

События вдруг ускорились, карусель рванулась вперед.

В ту ночь, когда Лариса Нарциновская сидела в грезах и грозах над бездной, в Сети появился видеоролик. Аналитический отдел Ведомства засек его мгновенно, специалисты по паранормальным явлениям (отдел Х) рассматривали его утром и делились впечатлениями. У них уже были данные, где снималось это чрезвычайное кино, и с какого компьютера был вброс. На видео человек парил над земной поверхностью. В полдень министр, слушая доклад, среди прочих выделил это дело и поинтересовался, какой процент вероятности, что это фокус. И был поражен ответом – процент стремился к нулю.

-     То есть? – предложил министр озвучить докладчику версию.

-     На видео мы видим человека, который умеет подниматься в воздух и находиться на высоте большое количество времени без помощи каких-либо приспособлений.

-     Свяжитесь с местным отделением. Завтра вечером полный доклад об этой «птице». Ролик из Сети убрать, ветвь обсуждения привести к версии шарлатанства и старого фокуса-чпокуса.

 

Похороны Ларисы. Была на них и Анна. Чувствовала ли она себя причастной к этой гибели? Нет, не чувствовала. В спецшколе ее научили измерять все ценности своей работой. И Анне более было жаль Ларису, как выскользнувшего возможного агента, с помощью которого у них появлялся шанс приручить Оного. Теперь Ларисы нет, шансов меньше. И все-таки, странно: еще вчера мы говорили, и так хорошо говорили... Оный, его образ достал и замучил Ларису много лет спустя. Но замучил ли? Не освобождение ли она получила из своей тьмы? Не вольную ли дал ей Оный? Много, много вопросов. И так немного людей. Коллеги, но совсем мало: им нельзя грустить, им должно держать себя в веселом тонусе. Сутенер Сережа и сутенер Алик. И еще совсем маленькая, и совсем ничья девочка. И мать, которая давно похоронила Ларису. И отчим с подбитым глазом и застрявшим криком: «Дай милльон!». Да школьный друг в разбитых очках и с больным горлом. И все.

Закопать решили прямо у оврага, пусть девочке всегда будет видна та самая бездна, в которую ей посчастливилось. По другой стороне стелился луг. Травы в это время горя уже отошли. Кошка сдохла. И хвост облез.

В тот же вечер Анна возвращалась в Норск. Ночью в поезде под грохот колес ей снилось, как зверски убивают Ларису.

 

Хамитов бубнил – она завалила задание; Чеканкин же видел в смерти Ларисы добрый знак. Теперь они сумеют навязать Оному еще более глубокий комплекс вины, да и последние дни и часы Нарциновской можно переписать так, как им надо – мертвая не расскажет – так подумал Чеканкин, да вдруг осекся.

Тут грянул московский гром, то есть с центрального офиса раздался звонок, и голос в трубке поинтересовался, а не расслабились ли они там, и за что им зарплату платят, если у них люди в небо воспаряют? И прозвучало указание немедленно отчитаться по инциденту. Таким образом, Чеканкина лишили этого мучения последних дней – возможности выбора между добром и злом. Теперь зло будет централизованным.

Централизованное зло – очень полезное изобретение. Благодаря ему негодяи на местах могут дышать спокойнее: ведь они просто винтики в негодяйской машине, все вопросы – туда, в центр. Именно в центре определяют степень их негодяйства. Но в Ведомстве изначально не может быть негодяев, ибо вопросы морали всегда условны, границы морали спорны и расплывчаты, а государственная безопасность реальна. И государство следует защитить любой ценой. Даже от собственного народа. Народ внушаем, народ может заблуждаться. Государство не ошибается никогда.

Чеканкин только спустя многие годы, когда ему, ветерану ГБ, дадут-таки доступ в архив, узнает: тот самый ролик в Сети разместила Мария и тем самым выключила его из игры, сама же шагнула в той игре на ступень выше. Но есть вещи, о которых нет сведений даже в архивах сего грозного ведомства. И действительно, там ничего не сказано, что перед тем, как выйти в ту ночь из дома родителей, Оный зашел в комнату сестры и разбудил ее, при этом не сказав ни слова. Мария долго шла за братцем, а когда он вдруг воспарил в небо, просто включила функцию видеозаписи на телефоне.

 

Анна вернулась в Норск, Чеканкин тут же отдал ей указание систематизировать все материалы по Дмитрию Андреевичу Оному и подготовить их для передачи в головной офис, – уже завтра должен приехать специальный агент со своими экспертами. И теперь уже в жизни Анны Евгеньевны случилась странная ночь, и в эту темную ночь ее вера в организацию, которой она принадлежала прежде и духом, и телом, пошатнулась. Петрова вдруг увидела и поняла интеллектуальный подвиг одиночки, выбранного врагом ее могущественной конторой. И в Анне поселилась невесть откуда крамола крамольная – попытаться спасти Дмитрия. Дать ему понять степень опасности, в которую он попал. Все это превращение не обошлось без очень сильной симпатии к личности Оного, без некой чудесной тоски динамита по искре. Итогом целой ночи раздумий был звонок Дмитрию перед самым рассветом. Митя ожидал этого звонка, сидя за столом комнаты в студенческом общежитии и анализируя тексты древних приворотов на любовь. Он был уверен, что тексты эти сплошь редактированные, почиканные цензурой. Но цензоры работали топором – просто отсекали одну из обязательных частей. И было очень просто, имея перед собой некоторое разнообразие, определить, какой именно части не хватало каждому из заговоров. Так возникал некий новый, но при этом отреставрированный текст. И было совершенно ясно, почему над древними заговорами так зверствовал цензор. Потому что заговоры работали. Позже станут известны «речевки Оного», в которых будет всего три компонента (слова) с корнями, восходящими к священной древности. Эти речевки будут не просто задавать нужный положительный эмоциональный настрой, но и, совпадая с частотой сердечных ударов, попадать в уши Тому, кто всем этим миром заправляет. Совпадение вибраций дает поразительный результат. Материя слышит нас, любит и верит в нас.

-     Дмитрий, мне с вами надо встретиться. И у нас совсем немного времени.

-     Сегодня вечером будет еще не поздно?

-     Вечером еще не поздно.

-     Приходите ко мне в студенческое общежитие, комната 116. В любое время, после шести вечера.

-     Хорошо. До встречи.

Анна знала, звонки Дмитрия не записываются. Чеканкин готовился сдавать дело людям из центрального офиса, потому прослушка была снята. Если бы звонки писались, у нее оставалось всего семь способов. Третьим из которых была установка односторонней телепатической связи.

Ровно в шесть вечера Анна стояла перед дверью комнаты, где и вытворял этот человек. Постучалась. Получилось робко. Но Оный уже откликнулся: «Входите, открыто!» Вошла. И увидела Митю. Он сидел за столом напротив окна, за которым шумел и гулял на всю ивановскую листопад. Он повернулся и оглядел ее открытым взором.

Они могли быть великолепной искрящейся парой.

 

Засекреченная лингвистика

-     Вы дерзкая, Анна! В таком опасном «мини» к неженатому мужчине... Кстати, обратите внимание, я весьма скромен. Мог бы сказать «свободный». А вы обо мне думаете, что я «холостой»? – рассмеялся. – Господи, какой чудесный язык нам дан и уготован. Сколько мне в нем радости и простора!

Оный уступил Анне стул, сам же пересел на подоконник – в комнате был только упомянутый стул, письменный стол и кровать.

-     Я вам открою тайну, и тем самым сделаю своей союзницей окончательно. Чтобы оторваться от земли нужны глаголы: восстать, врываться, начаться, возьмись и другие, – всего я вам, разумеется, не открою. А вот парить в воздухе помогают наречия (и местоимение личное, как подкрылочек): радостно мне, светло мне, чудесно и златотканно, воздушно-летательно-колыбельно!

-     Дмитрий, а как вы пришли к паранормальной лингвистике? Вы же так называете науку вашу?

Митя улыбнулся (много улыбался, часто каким-то непонятным отзвукам в себе).

-     Вы хорошо информированы, Анна...

Анна покраснела самым девическим образом.

-     Все нормально, это же ваша работа. А трудиться – очень важно. Только надо понимать, что когда мы устраиваемся на работу, от нас более требуется работа над собой, чем нечто иное. Со мной было так: тосковал по Ларисе, гулял в осеннем парке. Смотрел на листья, на темнеющее небо. И думал о том, что было бы очень здорово эти листья использовать как мои горящие письма к ней, отправлять эти письма Ларисе по небу в самое сердце. Я тогда даже увидел созвучие в «листьях» и «письмах» (исть-исьм). В языке же ничего случайного не бывает. Оба слова оканчиваются на гласный, то есть финал действия, которое они содержат, остается открытым. И это кроется и в семантике. А возьмите слова с закрытым слогом (действием) в финале: закат, костер, конец, дурак – каждое из этих слов с закрытым завершенным действием, полностью покорившим предмет. На пятый день размышлений я пришел к понятию «экология слова». Я понял, если в речи часто употреблять (или просто повторять) слова, содержащие добрые и чистые понятия, то улучшается настроение, самочувствие, даже происходит выздоровление. И наоборот, желательно не использовать в речи слов, которые обозначают нечто негативное. Через неделю я опытным путем изобрел энергетические речевки (так назвал я их позже), их работу ощутил едва ли не сразу. Моей первой речевкой была такая: «Здоровье! Счастье! Золото!», причем я каждый раз менял «золото» на «молодость» – там одинаковые древние сочетания –оло, да и все элементы речевки построены на очень древних и важных корнях. Оздоровление мое началось мгновенно. Я перестал тосковать по Ларисе, вдруг осознав, что мы живем на одной планете и, раз мы встретились и столкнулись, создав прекрасную искру, то быть нам вблизи друг друга и дальше, пока мы сами не захотим разрушить уготованной нам конструкции, да и то не факт – сможем ли? Я совершенно успокоился и продолжал твердить эту речевку. У меня улучшилась успеваемость в школе, сам я стал светлее и легче как будто. Хорошо спал. А потом и вовсе ехал в трамвае, когда обнаружил рядом с собой чемодан, полный денег.

-     Вот это да! Вы отдали деньги бедным? Да?

-     Нет. Я отдал деньги самому богатому наркодилеру в нашем районе. В тот же день он свернул свой бизнес и уехал из страны на острова. Ведь прими я этот чемодан, все тогда бы и закончилось... Анна, вам известно, что со словом работать очень опасно? Вашему ведомству должны быть знакомы имена профессоров Сельвинского, Мещеры, Иконина, которые вели очень успешные языковые исследования порознь, каждый у себя на кафедре, когда Ведомство решило объединить их в группу «Языковое оружие» и даже присвоило ученым воинские звания.

Анна знала про тот случай, но ей стал любопытен уровень информированности лингвиста Оного.

-     Эти ученые один за другим выпустили прорывные статьи по теме, которую на Западе позже наименовали боевым НЛП, причем практикум был сразу засекречен. Военное ведомство выдернуло их из привычной среды и поместило в условия идеальные: коллеги теперь могли и должны были заниматься исключительно наукой, но цели их исследований теперь были весьма темные и далеко не мирные. Мне известны два древних корня, которые разрушительным образом действуют на мозг. Таких корней несколько больше, но немного, думаю. Если с участием этих корней образовать неологизмы на языке потенциального врага и через некоторое время эти неологизмы сделать общеупотребительными (методы есть, и они просты), то совсем скоро эти слова-убийцы появятся в эфире, парализовав активную часть населения. А если поместить их в национальные словари? Энциклопедии? Буквари?

Но коллеги работали «без страховки»: их нашли всех троих мертвыми в лаборатории – никаких криминальных признаков смерти. Только в голове каждого одинаковая опухоль, развившаяся стремительно и карающе-победно... А группа Райзмана? Они же занимались детской литературой. Искали самые детские фонемы и лексемы. До чего они доискались, я только предположить могу, и то на уровне интуитивном, но вся группа натурально впала в детство, в котором счастливо пребывает до сих пор. Знаете, как закончил профессор БГУ Щербинский? Его завалило его же пособиями в типографии – кишки болтались на печатных станках. Это не восстание машин, это восстание лингвы, которую Лев Николаевич решился вывести из тьмы. В одном из уральских университетов восемь дней происходило самовозгарание в архивном корпусе, куда студенты накануне сдали результаты фольклорной экспедиции по дальним селениям старообрядцев. Причем старики да старухи, когда делились со студентами, не раз улыбались, приговаривая: «Слово-то наше горячее, не потушишь за симь ден». Про собирателей фольклора вообще стоит говорить отдельно. Ведомство ваше случайно не знает, в какие былины пропадают целые фольклорные экспедиции? А уж если вам удастся ознакомиться с биографиями собирателей заговоров, то вы поразитесь, какие бесконечные и счастливые сто лет одиночества!

 

Анна сидела на стуле в комнате Дмитрия, но ей казалось, будто она сидит в самом центре мира, и перед ней случаются катастрофы и свершается счастье. Оный продолжал ворожить и сводить медленно с ума.

-     Какой вывод из всего этого? Совершенно обратный сказанному: слово – совершенно добрая и чудесная субстанция, силищи поразительной. Вспомните Гиппократа: «Сначала должно исцелять словом, потом травами, а уж в крайних случаях прибегнуть к хирургическому ножу». Человечество пошло по неверному пути: пытается совершенствоваться в искусстве резать, а надо бы научиться говорить.

Анна поняла, что «говорить» Митя употребил в несколько ином значении – высоком и где-то терапевтическом.

-     Кстати, вот обычный цветок – фиалка. Я с ним разговариваю. У него есть имя.

-     Как интересно! И что за имя?

-     Андрей.

-     А почему Андрей?

-     Имя такое. Как у моего отца. Но я не об этом. Он цветет, в опровержение всех законов, 8–9 раз в году. Почему? Сила слова. Мы живем в мире слов, вокруг нас такие чудеса происходят!

-     Дмитрий, можно ли рассказать про те два путешествия во времени?

-     Два? Но их было больше. У меня есть дневниковые зашифрованные записи. Согласно им, таких попыток было семь.

-     Я знаю про две. Про них написали в газетах. В старых газетах.

Дмитрий рассмеялся.

-     Ого, я так наследил в истории?!

-     А расскажите историю этих путешествий!

-     Так я и начал, но отвлекся. Отвлекся с того места, как получил чемодан денег, всего лишь проговаривая некую аффирмацию, речевку. Но его я не принял, поставив перед собой иную цель: я хотел наладить устойчивую телепатическую связь с Ларисой... Ах, уж эта Лариса!

-     Дмитрий, Лариса умерла.

-     Как? Что?

Он все расслышал. Встал, долго смотрел в окно. Там снова кружились желтые листья, как в ту осень, когда он только начинал свои языковые эксперименты. Тогда Лариса была совсем девочкой. А теперь сказали, что она кончилась. Оный задумался и даже заходил по комнате неспешно. Потом снова воссел на подоконник.

-     Значит, все-таки умерла... Но это не так важно. Просто мне теперь предстоит несколько иная работа, иной вектор. Анна, сколько у меня времени?

-     Дмитрий, ваше дело забирает центральный офис. Люди приехали сегодня.

-     Та-ак. При всей неповоротливости системы, у меня действительно осталось немного времени...

-     Я более не смогу предупредить вас...

-     Анна, вы и так сделали для меня очень многое, я вам бесконечно благодарен! Кстати, смерти нет. Просто человек уходит из мира слов в мир тишины. Но общаться с ним можно. Просто язык иной. Простите меня, Анна. Теперь мне надо работать. Я очень хочу успеть...

-     Дмитрий, но вы же сами старались привлечь наше внимание...

-     Да, конечно. Я уже вошел в поле открытий, когда мне стало вдруг несколько... тоскливо. И я решил подстегнуть себя. Совсем иначе работается, если за тобой погоня и внимательный глаз! – снова смеялся.

-     Дмитрий, мы не прощаемся? Не прощаемся?

Оный приложил палец к своим губам и кивнул.

Анна пришла домой после встречи совершенно новой. Все время хотелось читать стихи «Образ твой, блистательный и зыбкий...». И все же, когда Анна легла в постель, разревелась: Митя даже не заметил, как трижды назвал ее Ларисой.

 

 

 

Новые задачи паранормального лингвиста

Оный обдумывал новую ситуацию, а в сердце просилась песня одного певучего иеромонаха, где рефреном было сказано так: «Слава Богу, я один». Ведь что такое одиночество, если попытаться уйти от традиционной морфологии, выделяющей только один корень? Попробуйте увидеть два корня – это толкование сразу объясняет многое: сидит человек сам с собой, один в ночи, и творит (или вытворяет). Одиночество сближается с иночеством. Видимо, это так и есть. Залог любого творческого прорыва – непроглядное одиночество, изолированность, даже в группе. А если мы представим взаимозаменяемые (плывучие) корни? Один и очи, этакие одинокие очи в ночи – картина совершенно романтическая и победная: именно в глубине глаз мы прячем/таим все свои высокие помыслы.

Быть в одиночестве являлось не только потребностью, но даже необходимостью творческого процесса. Трудно представить, чтобы иначе что-то сбылось. Может ли ученый быть балагуром и шутником? Множество прекраснейших примеров! Но это только компенсация за внутреннюю автономию, узаконенное одиночество духа. Мог ли Оный работать в группе? Да. Но творческим методом его было одиночество. Это не значит «один против всего мира», но это значило «один, в стороне от всего мира». Корни слов чувствовал спинным мозгом. Дрожью ресниц откликался на вещее слово, энергичный звук. Так пламенно влюбился в слова, что был близок к тому, чтобы замолчать.

Одиночество – это когда

Зарастает тоскою елда.

 

Итак, задача усложнилась. Ему предстояло добраться до 1999 года в городе Райск, удержать Ларису, потом вернуться назад. Возвращение было обязательным условием. Новая, открывающаяся перед ним наука так заинтересовала его, обещала разительнейшим образом изменить жизнь, уклад и мышление людей, – потому было очень любопытно участвовать в процессе поиска и увидеть однажды результаты, фантастические плоды. Дмитрий почти знал, как ему добраться до нужного места и попасть в тот самый год. Но теперь Лариса была мертва, и смерть ее обязательно должна была отразиться в формулах. Митя посчитал, что следует сделать более траурным метафорическое поле летательных текстов, повесить в середине замок, а в конце отомкнуть его всесильным ключом. Но изменения просились и в фонетический строй, и в синтаксис. В звучании должны появиться совершенно дикие и нехристианские (некрещенные) -ы-, -у – (особенно много -у – звук провала и катастрофы, пустоты, но и звательный звук). Синтаксис виделся запутанным в начале и освобождающийся к развязке. Но это по интуиции. В теории следовало начинать новые поиски и осмысливания. Впрочем, новый поиск подразумевал более вспоминание прочитанного, так как очень многое по интересующей и смежной теме Дмитрий Андреевич читал прежде («читал» подразумевает «помнил», «без труда воспроизводил»). Почему-то просились к рассмотрению, кроме собственных наработок, настрои Сытина и некоторые заговоры, имевшие хождение в Сибири, в дальних раскольничьих селах. Сытин привел слово на службу человеку. Сделал это грамотно и утилитарно. Возможно, где-то даже цинично. Но Сытин работал не с энергией слов, но с энергией образов. Он достиг очень хороших результатов, но если бы Сытин применил лингвистический анализ текста на всех уровнях при формировании своих настроев, результат был бы могущественным. Заговоры, которые, кстати, частично использовал Сытин при построении своих настроев, учитывают колоссальное языковое чутье народа – именно потому заговоры так глубоко и четко работают. Кроме того, заговоры за несколько столетий своего употребления скопили на себе мощнейшую энергию (сравнимую с атомной). Энергия же, даже по законам физическим, не может не работать, – если вы до сих пор верите в физику из учебников.

Из своей первой фольклорной экспедиции Митя привез богатый урожай – частушки, пословицы и поговорки, прибаутки и присказки. В них было много соли и перцу, а в застольных песнях случалось много слез. Но более всего Оного волновали именно заговоры, – там словеса нависали как тучи, и уже громыхал гром, ярились в каждой лексеме молнии – бабахало и шарахало! Когда он записывал их у одной одинокой и презренной некрасивой старухи, жившей на самой окраине разоренного села, то так разволновался, что онемел на три дня. Он почувствовал, как открывается ему нечто глубинное и бездонное. У него даже кровь носом пошла – потому в архиве эти листы окровавлены. А бабушка почувствовала тоже, как интересно юноше ее знание – все выложила, ничего не утаила, ибо не было на всем свете души, близкой ей. И как потряс Митю загадочный и родной выход из некоторых заговоров: «...Ключ. Замок. Язык. Аминь, аминь, аминь». Именно язык является тем могучим инструментом, который и вечную печать накладывает, и замки отпирает. И не только в самом начале было Слово, но всегда и навсегда этот мир был языковой. Тенденция только нарастает!

Именно в первой фольклорной экспедиции Дмитрий понял, что «язык до Киева доведет» и дальше. Именно языком творятся грандиозные состояния и большие беды для себя и вплоть до седьмого колена. Оный направил письмо в Минобрнауки с предложением ввести новую школьную дисциплину «Экология речи», но его посчитали чудаком (что не помешало двум замминистра некоторые мысли Дмитрия из письма в министерство взять на вооружение и защитить диссертации). Оный не только не расстроился, но напротив – остался весьма доволен таким неслучившимся происшествием: он видел свою задачу на данном этапе в том, чтобы дать импульс. Благодаря же диссертациям двух высоких чиновников тема утвердилась в ученом мире, – так идея получила развитие, чего и хотел Дмитрий.

 

 

 

Сказка о потерянном времени

Ночь стояла настежь осенняя – тьма и ветер. Студенты в общежитии странным образом спали, никаких празднеств и брожений уже вторую неделю не наблюдалось. Потому светящееся окно в комнате Оного манило досадно ночную тьму и заставляло любопытствовать все живое. Митя сидел за столом, на котором было множество его тайных черновых тетрадей, компьютер добавлял в избранное древние тексты, но они были вульгарно подчищены. Были еще тексты на церковнославянском, которые содержали великое множество языковых щедрот, являя собой некое пиршество языка. Самовитость слова в нем также была колоссальная, несмотря на всю явленную идейность. Праведники знавали толк в слове. Это тоже надо изучать.

В конце каждых двух часов работы Митя брал пятиминутную паузу. Подводил итоги, намечал ближайшие цели. Сверялся, в том ли направлении движется. Вот и сейчас он усилием воли оторвался от записей, смотрел в окно. Даже открыл его, и ветер зашелестел страницами тетрадей и раскрытых книг, одну старую тетрадь сбросил на пол, и Оный увидел глянувшую на него запись: «Зографское четвероевангелие. Монастырь Зограф, Афон. Памятник конца X века, 303 листа. Есть более поздние вставки». Тут его внимание привлек предмет, лежавший под боковым фонарем. В круге света мерцало нечто, оно шевелилось. Оный пригляделся – это книга. Именно книга – живая и темная субстанция манила и волновала. Дмитрий уговаривал не ходить, все нужные книги у него сейчас под рукой, в этой комнате, и надо только сделать вывод из этих книг. Но сам уже направлялся во двор общежития, чтобы посмотреть на книгу, которая явилась к нему в такой решающий момент его жизни. Оный был влюблен в текст и счастлив там, а тут ему было явное послание, ибо кто-то Высокий и Милосердный видит все. Митя прошел мимо дремлющей, казалось, вахтерши и распахнул дверь. Было значительно прохладнее, чем виделось это перед окном. Дмитрий дошел до фонаря и наклонился. Прочел название: «Сказка о потерянном времени». Он поднял книгу и в тот же момент потерял сознание.

 

Господа из столицы превращают Оного в червя

Очнулся он в здании Управления ГБ, над ним склонялся знакомый человек, все твердивший, будто он – Вельзевул.

-     Я есть Вельзевул, а вот он – Навуходоносор. А вы кто?

-     Перестаньте. Мы не настолько давно расстались, чтобы я позабыл вас и вашего коллегу.

-     Мой коллега Навуходоносор, а я есть Вельзевул. А вы Иисус из Назарета, видимо? Вот эти господа из столицы – все сплошь иудеи. Они вас будут пытать, а потом распнут на кресте чудесного языкознания, или как там вы это называете. Оный, я буду краток: к вам издалека прибыл некто Петр Иваныч Здец!

Оный и прежде заметил несколько господ в костюмах, со столичным шиком. Чеканкин нес невесть что, зачем-то воображал себя клоуном: «Какая у вас миссия? Заморочить всем недотепам непристроенным головы новым творческим миропорядком? А какое место в вашем новом мироустройстве вы отводите современным элитам?»

-     Товарищ, вы что-то путаете. У нас демократия на дворе, какие могут быть элиты? При демократии элита имеет криминальные корни и преступные ветви.

-     Позвольте! – заговорил глубоким и взволнованным голосом один из столичных гостей, отвечающий в Ведомстве за пропаганду и успешно ее проваливший. – Позвольте! Но если мы поменяем понятие «демократия» на понятие «государственность»? Вы ведь патриот! Я читал кое-что из ваших статей.

-     Это бесконечный диалог, господин хороший. Я даже не стану вас упрекать в подмене понятий и, как следствие, в попытке манипулировать моим сознанием. Я просто предложу попробовать новые формы, со свободной матрицей. Уж очень мне приелась ваша воровская государственность за столько веков! И ради чего такие жертвы?!

Господа переглянулись. И пропагандист несмело спросил:

-     Вы сейчас произнесли фразу «за столько веков» – простите, вы что имели ввиду?

Оный заметил, как вдумчиво в него вглядывались все эти люди, но он рассмеялся.

-     О, нет! Я просто имел в виду исторический процесс, за которым имею возможность наблюдать из литературы.

Казалось, ответ Дмитрия Андреевича несколько успокоил московских. Тут на арену снова посчитал нужным вернуться Чеканкин. Он зачем-то комично таращил глазища, выпячивал нижнюю губу и смотрел как-то избоку.

-     Хорошо. Допустим вашу победу. Возникли вольные общества паранормальных лингвистов, которые посредством языка похерили и погребли существующий миропорядок, в том числе развенчали и снесли в архив Двигатель Внутреннего Сгорания. И куда пойдут все эти люди, занятые в нефтяной, газовой, угольной и в чертовой сферах? Что им делать? Как им жить?! Или вы такой удалой Господь – судьбы мира вершите? Но это фюрерство, ей-богу, необыкновенный фашизм!

-     Перестаньте паясничать! У меня строго научные интересы. Да, я позволяю себе практическую часть. Но без практики это будет мечтой и маниловщиной (тут один из приезжих крутых начальников неожиданно и приятно улыбнулся – он был поклонником Николая Васильевича Гоголя, потому любое упоминание писателя его бодрило и умиляло). И кто сказал, что я вообще покушаюсь на сложившийся примитивный миропорядок? По-моему, мы можем существовать параллельно.

Один из приезжих начальников спросил так:

-     Скажите, у вас есть ученики, последователи? Выстроенная структура? Организация?

-     Нет.

-     И нет ни одного апостола?

-     Нет ни одного апостола.

Тут вмешался господин, который прежде все время смотрел в углы комнаты. Он только единожды взглядывал на человека, после чего начинал думать. Это был один из самых талантливых экспертов в Ведомстве – обладатель впечатляющих аналитических способностей.

-     Дмитрий Андреевич, позвольте представиться. Моя фамилия Эрастов, я имел честь и удовольствие дискутировать с вами на одном из научных сайтов.

Тут эксперт назвал никнейм, после чего Оный даже оживился:

-     Да, я помню наши диалоги. Вы щедро делитесь мыслями, как всякий глубокий ученый.

-     Спасибо за такую оценку, у меня следующий вопрос к вам: а что еще вы умеете делать с помощью грамотно подобранных языковых вибраций?

-     Мои устремления были почти полностью сосредоточенны на летательной части паранормальной лингвистики. Впрочем, некие смежные сферы вполне могли пострадать из-за моей неосторожности...

-     Вы уходите от ответа. Тогда давайте посмотрим любопытный ролик.

В комнате погас свет, заработал проектор. На белой стене появилось изображение. Это снимала Мария позапрошлым летом. Сестра с братом уговорили-таки мать выйти на прогулку. Дмитрий взял отцовскую удочку, обещал матери наловить рыбы в реке, куда они все втроем и отправились. Вот крупный план мамы, она сидит среди лип, смотрит на тихие воды реки. А вот Дмитрий напрасно закидывает леску с наживкой, и снова, и снова. Мама улыбается: «Сынок, а где же рыба?» Дмитрий склоняется над водой, шепчет слова. И тут началось! Рыба сама выбрасывается на берег: тощие ерши и ленивые лини, судаки с полено и опасные щуки, дядюшка сом и веселая сорожка – сотни и сотни рыб выбрасываются на берег у ног Мити. Сестра что-то шепчет восхищенное и матерщинное, продолжая снимать, мама радуется, по-детски хлопая в ладоши. Тут сбегаются рыбаки со всего берега, грозятся побить Митю. Тот смеется, говорит заповедные слова, рыба уходит в реку.

Так эти господа – все честные и высокие люди! – дали понять Оному, кто у них на крючке в этой рыбалке – мама и сестра, сестра и мама, мама, мама!..

-     Да, маленькая «проба пера». Их было несколько. На последней меня и застукали.

-     Вознесение?

-     Я бы это назвал иначе. Скорее, мы имеем дело с неподготовленным взлетом – посадка прошла с задержкой. Все то время, которое я находился в воздухе, я искал стоп-слово. Вы, кстати, мне очень сильно мешали, господа.

-     Хорошо! Вы управляете сложными морскими организмами и собственным телом. Возможно ли управлять другими людьми при помощи языковых колебаний?

-     Это не входит в круг моих научных интересов. Я не стану работать в этой области.

-     Уже работаете. ВС Израиля провели широкомасштабные учения с использованием ваших так называемых «энергетических стихов». Результаты очень хорошие. Во всяком случае, химических аналогов вашим текстам на сегодняшний день нет.

-     Но я предлагал свои тексты Министерству Обороны нашей страны, мне даже не ответили.

-     И тем не менее, вы продали армии чуждого нам военного блока сверхоружие!

-     Нет, я не участвовал ни в каких сделках, и вам это известно. Мои тексты были похищены.

Господа заулыбались и даже хахакнули. Все вставало на свои места: хищники рано ли, поздно ли показывают свои клыки. Но пока хищники улыбались. Но в голосе уже зазвучали нетерпение и металл.

-     Оный, вы можете гораздо больше, чем склонны вам рассказать. Ваши путешествия во времени – это красиво! Это потрясает, черт возьми...

-     Осторожнее в словах, дорогой товарищ! Сей рогатый господин весьма опасен.

-     Да-да, «экология речи», помню. Но нам нет дела до красот и отвлеченностей. Мы служим Отечеству. Мы хотим, чтобы вы были с нами. Оный, мы хотим спасти вас от измены Родине и народу. Вокруг автора «Энергетических стихов» поднимаются нешуточные страсти на той стороне. Они достанут вас. И методы их будут страшные. Они лишат вас индивидуальности, подкорректируют до нуля.

-     Вы меня совсем загнали в угол. Нет никакой вариативности – мне так скучно работать. А где отрицательные эмоции, там снижение или полное отсутствие результата.

-     Вам не будет скучно, обещаем вам. Мы же серьезная контора (господа придали лицам очень важные выражения), мы дадим вам все. Люди, кафедры, институты, деньги – большие деньги, огромные деньги – все для вас. И у вас будут очень хорошие возможности для экспериментов и с прошлым, и с будущим. У вас будет все. Даже Лариса.

-     Не впадайте в пошлость. Лариса умерла.

-     Это не совсем так. То есть, конечно, да. Но была ли она Ларисой? Была ли она именно той Ларисой, которая вам нужна? Соответствовала ли она уровню? Вашему высочайшему великолепию? Будет вам Лариса! Будет вам счастье!

Митя рассмеялся такой великой ахинее.

-     Браво! Вы меня развеселили. Пожалуй, мне стоит обдумать предложение вашего комитета по растлению (рассмеялся). Мне нужно два дня. Я могу идти?

Господа переглянулись, отвечать вызвался Чеканкин.

-     Вы слишком дорогой и важный гость для нас. Мы не можем позволить себе роскошь так быстро расстаться с вами...

-     Господа, вы избрали устаревшую методологию! Боже, почему весь мир меняется так прекрасно и перекрестно, и только тюрьма все печальнее, все безвыходнее... Вы себе не даете ни единого шанса.

Только Эрастов отвел глаза, когда в кабинет вошли конвоиры и грубо вывели Дмитрия. Но Оный ошибся: тюрьма (неволя) менялась. И как только он вошел в знакомую уже камеру, по тоненькой трубе, что спускалась с потолка, заструился невидимый и совершенно без запаха газ. И уже через пять минут ученый Дмитрий Андреевич Оный был уверен, что он весенний земляной червяк, выползший на поверхность земли, – и так волновал его удивительный окружающий мир, сиявший и колосившийся вокруг. Митя ползал по камере и издавал тихое пыхтение, ибо слов уже не знал.

 

Госбезопасность выбирает методы

Человек из правительства кивнул технику: «Хорошая работа», – господа отвернулись от монитора. У них началось совещание.

-     Он ушел чертовски далеко. Его возможности даже трудно представить! И, на мой взгляд, особо упорствовать Оный не станет. Сегодня же ночью я вылетаю в Центр, утром встречаюсь с Виктором. После обеда он у Президента. Думаю, Виктор сам захочет курировать этот вопрос. В любом случае, послезавтра Оный должен быть в Москве. Создаем отдельный комитет по... этой его чертовой...

-     Паранормальной лингвистике, – подсказал Чеканкин.

-     Именно. Завкомитетом Баринов. Вы (главный кивнул на Чеканкина) – в замах. Есть человек, на кого можно оставить город? Кто готовил аналитическую часть по Оному? Сработано умело и творчески.

-     Простите, барышня замечена в некоторых личных симпатиях...

-     Да? Хо-хо! Наш пострел везде поспел. Решайте сами. Господа, я изложил вам данность. Теперь мы все вместе должны заняться целеполаганием в этом вопросе и выбрать методологию. Прошу высказываться!

Слово взял седовласый полковник Годин, которого за последние 30 лет можно было видеть почти во всех «горячих точках» (ошибкоопасных местах). Можно было видеть, но при этом никто не видел. Он считался экспертом по новым видам вооружений, по тоталитарным сектам, по синтетическим наркотикам и еще много по чему. Годин был человеком выдающимся, но в последнее время он перестал отслеживать новые методы, уж слишком полагаясь на испытанные. В этом он походил на Хамитова, с тою разницей, что Годин был крупной фигурой в ведомстве даже теперь, Хамитов же никогда не выходил за рамки провинциальные, хотя решения прежде находил интересные. Но назвать их ретроградами было бы примитивно. Эти люди были оплотом традиционного миропорядка, не боялись грязной работы, не падали в обморок и не пачкали себя самоедством при виде кровищи. Если бы некий небесный шутник взялся писать ценники к людям, для этих двух был такой: «Закон и порядок. Дорого». И они являлись зеркалом друг к другу.

-     Наша ближайшая цель – внушить выдающемуся ученому Оному патриотические чувства, раз прежняя жизнь этого в нем не воспитала. Когда нам удастся создать из него патриота, Оный сам придет к нам со своим потоком дивных открытий. Итак, экстренное воспитание патриотизма – это раз! Как? Мы залезем к нему в голову и наведем там порядок. Второе: совершенно понятно, что Дмитрий Андреевич вторгся в неизведанную доселе область, потому его открытия сейчас приобретут потоковый характер. Важно каждое его открытие строго фиксировать и, создав специальную творческую группу, углублять данное исследование. Мы же с этим голубчиком впереди планеты всей уже сейчас, а дальше нас и вовсе остановить будет невозможно! А на третье вот что я вам скажу в который раз, дорогие товарищи: если мы упустим голубчика, его поймают другие. И он будет работать не только на них, но и против нас. Вам нужен такой противник? У вас есть оборона от него? То-то же! Вывод напрашивается прямой: либо – либо!

Годин так многозначительно произнес финал, что Чеканкину стало ясно, окончание речи полковника – это снаряд в сторону оппонентов, продолжение долгого спора. И Чеканкин тихонько попросил разъяснения у сидящего рядом Завпропагандой.

-     Тимофей Тимофеич придерживается старой доброй теории относительно ученых. Либо человек работает на нас, либо человек не работает. Вообще!

Чеканкин прекрасно знал, каких людей можно было встретить в закрытых психиатрических больницах, особенно в провинции. Ему показалось это любопытным – взглянуть на Дмитрия годика через два интенсивной терапии, по три укольчика в сутки. Будет ли он способен к узнаванию букв, к членораздельной речи или же элементарно оскотинится, как Комаров, Углич, Федосов и многия-многия другие? Сколько их, канувших во тьму собственного разума, великих и рвущихся к прекрасной цели, навсегда ушедших вдаль по больничному коридору с решеткою на грустном окошке во двор? Сколько их, в раздольной полосатой пижаме, забывших собственное имя навсегда после вечернего укольчика? Тихие колонны с перекошенными ртами и запрятанной в носок папиросой. Бесконечные толпы обессмысленных, обреченных на восторг при виде кошачьего испражнения. В русской психиатрической глубинке зверски заколота психотропщиной блестящая и свободная ветвь великой русской науки. Аминь.

Тем временем совещание продолжалось. В окна робко заглядывал тихоня-рассвет, господа же были заняты другим.

-     Очень обширное и даже масштабное выступление, уважаемый наш Тимофей Тимофеич. Но нам крайне важны детали и частности – именно они все решают.

Так говорил еще молодой человек, выскочка из аналитического отдела, который пороха не нюхал и проч. Он продолжал:

-     Оного окружают фигуры, влияя на которые, мы влияем и на сам объект – классическая цепь. Какую роль мы отведем сестре и матери Дмитрия Андреевича? Какую роль будет играть Лариса?

-     Но ведь Лариса Нарциновская умерла!

-     Для нашего дела она не только не умерла, но даже наоборот! Впрочем, как и для Оного – я в этом убежден, господа! Фигуры матери и сестры мы оставим на всякий случай, уведем их в угол доски. Пусть они будут, но будут на периферии зрения Оного. В центре же поля я вижу именно фигуру госпожи, если так можно назвать провинциальную проститутку, Нарциновской... Это творческое задание для Дмитрия Андреевича. Именно эта тема и возможности могут его волновать. Я напоминаю вам, Оный – это совершенно творческий проект! И мой вывод, если вы позволите, творческий подход к Оному как наиболее вероятное успешное решение в нашу пользу. Не будет он работать под угрозой уничтожения его самого или мира его любимых вещей, где «вещи» – в широком смысле, разумеется. Творческим персоналиям нужна свобода выбора. Я предлагаю посредствам тонкого влияния...

Годин жестко рассмеялся и сказал:

-     Два года тому по вам принимали решение, Альберт Игоревич. И я тогда настоял на силовом решении. И оказался прав. Вы честно работаете с нами именно под страхом физического устранения вашей творческой персоны, не так ли?

-     Прекратим перепалку, коллеги. У нас иная цель сейчас. Кто еще имеет основания высказаться? Тогда я попрошу Баринова, как руководителя группы по Оному и резюмировать, и наметить варианты. Пожалуйста, Ярослав Олегович!

 

Баринов и его сверхлюди

Баринову доверяли всегда самые сложные дела, и каждый раз он докладывал об успешном решении задачи. Он начинал всегда тонко, интеллектуально начинал. Но все знали, что Баринов очень и очень вариативен, именно потому в конце возможны методы самые средневековые. Причем, он вполне мог запустить в работу одновременно целый ряд приемов, продолжать разбирать человека на конструктор даже тогда, когда цель уже была достигнута – так он отрабатывал методологию, развивался сам и помогал расти свей группе. О его группе ходило множество фантастических и некрасивых историй, но всех людей Баринов себе подбирал сам исключительно по профессиональным качествам. Как правило, это были великолепные интеллектуалы, с безуминкой и червоточинкой глубоко внутри. Айкью их бил все рекорды и был опасен для быта. У некоторых из них случались в прошлом проблемки с полицией – совершенная мелочь: один интеллектуал унес с детской площадки примитивный детский конструктор и всю ночь возился с ним, ухитрившись собрать из него нечто великое и постыдное. Другой супермозг с помощью зеркальца свел с ума соседского дога (собака перекусала всех домашних, после чего загрызла сама себя насмерть). Они тренировались, взламывая на скорость секретные компьютерные сети международных корпораций и иностранных разведок. Никто так никогда и не узнает, что Джулиан Ассандж и Сноуден – это проекты группы Баринова. Причем занимались этими проектами в свободное от основной деятельности время, в качестве релакса или игры. Нередко бариновцы скатывались до мелкого бытового хулиганства – один умник обиделся на продавца супермаркета, который был недостаточно вежлив с ним, и перепрограммировал компьютеры в магазине. В итоге на чеках писались грязные ругательства, а магазин после каждой покупки еще оставался должен покупателю. Женщины в группе Баринова страдали скрытым алкоголизмом (запойная форма), рядом с ними не держались мужья и в их домах не росли цветы. Все эти люди очень много читали на всевозможных языках, в курилке разговаривали на каком-нибудь пестром африканском или арабском наречии, друзей не имели и были непроглядно одиноки. И все эти большие головы считали Баринова Господом Богом.

-     Знаете, господа, я – счастлив! Без каких-либо условий и натяжек. Здесь и сейчас, абсолютно и непоколебимо – счастлив, счастлив, счастлив! Я смотрел на этого фантастического юношу, и сердце мое рвалось из груди от восторга – бог ты мой, какой изумительный цветок возрос в нашей Отчизне! Сколько в нем светлого и дерзкого, мечтательного и сбывшегося! И пусть он ошибается, не желая с нами сотрудничать, пусть у него свои насекомые в голове, да мы-то с вами на что?! Мы все вместе возвратим отрока заблудшего народу своему. Ведь ему все эти щелкоперы в оба уха дули, будто бы в ГБ – одни злыдни и тупицы служат, враги свободы. Никто не научил его, что нет свободы без родины.

Тут Баринов просветлел лицом и вставил из Гоголя:

-     «Я бы всех этих бумагомарак! У, щелкоперы, либералы проклятые! Чертово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас всех да черту в подкладку!»…А вы готовьтесь к новой эре. Этот человек – предвестник тех глобальных изменений, которые нас ждут. Нам дано преимущество в виде Оного и тех людей, что придут за ним. Это преимущество мы должны воплотить в могущество и господство. Мы должны стать той новой элитой, которая воспользуется гуманитарным прорывом Оного.

Тут речь Баринова прервали аплодисменты и ликование, – еще бы, перспектива у господ вырисовывалась блестящая! А Баринов позволил всем им поблагодарить себя и продолжал:

-     Возникает вопрос по методам, с которыми мы входим в новый век. Тонкие миры наступают, господа! Потому методы должны успевать за объектом исследования. Тонкие методы – разноуровневые, изощренные. Действующие всенаправленно. Мы совсем не знаем новые объекты, потому возьмем за основу некую методологическую гроздь.

Тут коллеги еще раз поблагодарили Ярослава Олеговича, теперь уже за обновление терминологии. Баринов приступил к заключению.

-     Новый век уже не остановишь. Нашествие тонких миров и, следовательно, более тонких отношений и влияний неоспоримо. Важно понять новый миропорядок и занять главенствующее место в нем. В этом я вижу цель и смысл нашей работы, коллеги!

 

Всех нас может обратить в мышей

Закончились высокие речи, Баринов распорядился проветрить камеру Оного. Когда же Дмитрий пришел в себя после газа, ему в рот засунули распорку. Теперь он не мог говорить и создавать звуковые колебания, с помощью которых вытворял чудеса. В коллекции у Баринова было множество распорок – он любил эту пытку. Ярослав Олегович знал секрет: когда человека лишали возможности говорить, объект становился значительно сговорчивей, после того как распорку извлекали. Для Дмитрия Андреевича Баринов заказал совершенно новую распорку – золотую. И это была демонстрация отношения. «Молчание Дмитрия Андреевича – чистое золото!» Еще Баринов приставил к ученому очень грубого и хамоватого конвоира – древний способ психологического давления. Но, по большому счету, Баринов не знал, что делать. Он вызвал своего главного аналитика и долго обсуждал с ним историю левитации, в том числе новейшую. После чего Баринов приказал взвесить Митю. Вес оказался человеческим, потому сожжение на костре отменялось. Был срочно вызван эксперт, профессор филологии, который подтвердил, – да, левитация с помощью речи теоретически возможна. Почему? Потому что возможно все. Далее профессор предположил, что фразеологизм «Язык до Киева доведет» вполне мог обозначать языковую левитацию. На вопрос же, известны ли ему ученые, которые занимаются или занимались паранормальной лингвистикой, профессор рассмеялся и ответил отрицанием, при этом было заметно, тема его страшно заинтересовала. Профессор Ломов попросился в группу, и Баринов согласился под это конкретное дело принять чужака – это было новым. Впрочем, чужаком он был относительным: много лет выполнял задания Ведомства в стенах Московского Госуниверситета, формально в группу Баринова не входил. Лингвисты в группе уже были, но Баринов прислушался к интуиции и решил усилиться именно в этом пункте. Еще он подумал, что искусственное создание конкурентной среды может привести к активизации внутри коллектива. Он же знал, когда соперники уважают и побаиваются друг друга, они вынуждены сотрудничать активнее, в том числе ради скорейшего расставания. Вере Павловне Жирмунской был известен Ломов по научным статьям, сильного отвращения к нему не питала, хотя и считала его более популярным, чем научным. Ломов же и вовсе прежде использовал некоторые идеи Жирмунской, которые она высказала еще в юности, после чего пропала в закрытых НИИ и ведомстве. Дуэт намечался сильный. Начали они с анализа тех материалов, которые находились в общем доступе: научные работы, авторские лекции, поэтические тексты из Сети. Так перед ними вставал облик Оного-ученого. Бросалось в глаза то, что Дмитрий не считал ни одну лингвистическую тему завершенной, потому выводы его не казались уж слишком сверхъестественными, так как строились изначально на паранормальных фактах. Ни в статьях, ни в лекциях он ничего и не утверждал, – просто выводил читателя в поле свободного размышления. И поэтические тексты Дмитрия не являли собой законченное совершенство. Скорее, они побуждали творить, образую у читателей некое творческое эхо, вибрацию. Под каждым текстом были отзывы читателей, которые углублялись в тему, освещали ее под своим углом. На тексты Оного с особым профессиональным удовольствием набросилась Вера Павловна Жирмунская, ибо еще в юности ее весьма привлекал анализ поэтического текста (позже, много позже РАН опубликует письма Веры Павловны, где среди прочего будет интересно найти переписку и легкое пикирование по этой теме с самим Бахтиным). Тексты служили Дмитрию неким экспериментальным полем, на котором он вырабатывал основные принципы паранормальной лингвистики. Семантика здесь томилась в тесной золотой клетке из внешних аффирмаций, фонетических прощупываний тонкого мира внутри читателя. Так один из текстов начинался замечательной аффирмацией «В моей душе / Мир и порядок / Мир и порядок» – Вера Павловна, читающая стихи всегда вслух, очень явственно почувствовала эти успокаивающие «качели»: «мир и порядок, мир и порядок». Продолжая читать вслух, она вдруг заметила, как Оный, с помощью подбора фонем, речевого строя, использования определенного синтаксиса нормализовал давление, которое у нее всегда было повышенным, успокоил и умиротворил ее. Душа была настроена на высокое, во взоре и мироощущении появилась детскость. Жирмунская посмотрела на Ломова, тот кивнул ей блаженно и согласно – он испытывал такое же чудесное состояние. Та-ак! То есть, становилось очевидным, что Оный занимался не только левитациями, – его также интересовали целительские возможности речи. Успехи определенные были – это он и демонстрировал местами. Один из поэтических текстов Жирмунская смогла дочитать только с четвертого раза. Каждый раз она засыпала, как и Ломов. Здесь Оный просто усыплял читателя – такое милое гипнотическое хулиганство.

-     Послушайте, – начал Ломов, – ведь он, если только захочет, всех нас в мышей может обратить!

-     Не захочет. Этим отличается ученый от дельца. Оный – ученый. И не только по размаху научной мысли. Он ничего нам не сделает плохого, потому что велик. Мы ему тоже ничего сделать не сможем по той же причине – он велик. Мы – защищающаяся сторона. Только не себя мы защищаем. Элите мы прислуживаем. Чтобы избежать кары земной, навлекаем на себя небесную. Вы верите в бога?

-     Но Оный в подвале, подвергнут обструкции и остракизму. У него во рту распорка из чистого золота высшей пробы...

-     Да, но мы не знаем, куда двигаться. Баринов впервые в растерянности. А распорка во рту ученого – это своеобразная заморозка проекта, как думает шеф. Но он ошибается. Оный чем глубже молчит, тем мощнее думает. Лично я боюсь его мозга, а вы?

Ломов видел, Жирмунская смеялась над ним. Конечно, он пришел в ГБ не за научным интересом. Ему нужны были привилегии – он хотел с помощью этого сотрудничества встать на ступень выше своих коллег и оппонентов. Ломов очень хотел быть выше!

Ломов потом припомнит этой несчастливой дворянке сей смех. Он ведь знает историю Жирмунской: лингвист в третьем поколении, вольнолюбивые идеи юношества, а именно «освобождение комсомола от уголовно-сталинской риторики», год в тюрьме, еще сколько-то там в спецбольнице. С тех пор Жирмунская хорошо делает свою работу (Ломов не знал полной биографии Веры Павловны, там все на самом деле было страшнее).

-     Мне не важен нравственный уровень элиты, многоуважаемая Вера Павловна! Во все времена были тюрьмы и «и-эх, полным-полна моя коробочка!». Основной задачей элиты всегда становится самосохранение – это закон. Вопрос в том, можете ли вы себе позволить быть в элите. Вот я – могу. И буду. Это мое решение! Я брезгую черствым хлебом изгнания, уж простите!

-     Я запретила себе рассуждать о нравственности власти. Однажды я сделала это, и мне поменяли будущее. Так просто, как музыку в плеере. Теперь я играю чужую музыку. Всегда, всегда – чужую музыку! Я – маленькая несчастная женщина, служу Господу нашему Ярославу Баринову. Это моя основная и единственная функция. Это все!

Вера Павловна принялась читать дальше тексты Мити. Потом возвращалась к началу. Она понимала, что каждую секунду Оный решал определенную языковую локальную задачу. Результат этих поисков им был известен (далеко не все результаты, но все же). Перед Жирмунской и Ломовым была поставлена задача пройти тропой Оного и приблизиться к тем результатам, которых достиг Дмитрий. При этом Оный станет помогать им. «Станет-станет, никуда он ни денется!» – зловеще высказался Баринов. У Жирмунской и Ломова были все бумаги Дмитрия, вся его переписка, в том числе расшифрованная сетевая. Кроме того, Жирмунская озадачила Ломова:

-     Нам нужно будет отправиться в целый ряд фольклорных экспедиций по тем местам, где бывал Оный.

-     Зачем это? Есть же материалы, студенты с ним ходили...

-     Ломов, это необходимость. Вполне допускаю мысль, что экспедиции нам ничего не дадут или дадут очень немногое. Но так мы уменьшим поле поиска. Баринов уже назначил число начала экспедиции.

Разумеется, это не было правдой. Но после стихов Мити в бедной женщине неким чудесным образом воскресла убитая прежде стихия свободы.

Иногда Оный выдавал пророчества:

Ахаю и охаю.

Льет дождь косо.

Где-то мне все по х....

Я – вознесся.

 

Полное собрание чудес и катастроф

Ожидал ли Оный такого развития событий вокруг своей персоны? Мог ли он догадываться, что будет схвачен и лишен способности к речи при помощи золотой распорки? Безусловно, Митя хотел действий от ГБ. В спокойном ритме он работал, как ему казалось, слишком медленно и вольготно. Теперь, когда он попал в экстремальные условия, мыслительная деятельность активизировалась. Он дал определение самой науки, выделил область ее деятельности, наметил возможные пути развития. Можно было рассуждать о методологии и инструментарии. Языковая левитация отныне не была рядом случайных и дерзких перемещений в пространстве и времени, но получала теоретическое обоснование. В одиночной камере и с золотою распоркой во рту мысль стала яснее, пронзительнее, безудержнее. И Оный уже знал, кто станет проводником его идей здесь, если он вдруг вынужден будет отойти от дел, если его затаят или обессмыслят. Он увидел вдумчивый интерес в умных глазищах Анны Петровой. Именно ей суждено будет воплотить идеи Дмитрия Оного. И через два года после описываемых нами событий в Норске откроется первый клуб паранормальной лингвистики, еще через год движение захлестнет весь Урал и Сибирь. Вышедшая из-под контроля языковая левитация заставит собраться на экстренное совещание расширенный состав правительства, где государственная элита будет спорить два дня и три ночи, но вынуждена будет обратиться к мировому правительству. Начнутся карательные меры, но будет уже поздно: очаги неповиновения и лингво-левитационной анархии будут вспыхивать то там, то здесь – вознесения станут стихийно-массовые и самопально-индивидуальные. Мировая элита почувствует, как теряет привычный контроль над миром, – так будет принят закон, карающий за опыты в области лингвистики кастрацией языка, и даже будет произведено публичное и показательное правосудие над лидером – Анной Петровой. Но это не только не поможет, но даже приблизит агонию традиционного и изуверского миропорядка. Впрочем, все это случится позже. Теперь же одиночка Оный сидел в камере и рассуждал над свойствами согласных звуков применительно к лингвистике левитаций. Ведь если эти бездумные господа взбесятся, ему придется уйти, сокрыться. После смерти Ларисы его миссия становилась несколько иной, но Митя чувствовал, что находится на пути решения вопроса. Но, кроме чувства самосохранения, было и чувство любопытства – потому он снова и снова возвращался к своей науке. В полдень Дмитрий простил себя: конечно же, его возможный побег в Райск есть часть открытой науки, практическое воплощение и конкретный случай, – потому этот опыт не менее важен, чем теоретические решения и выводы. Он решил описать все практические опыты, которые затевал и совершил. Так в воображении своем Дмитрий составил таблицу, где было несколько граф, в первой из которых стояла дата опыта; во второй отображались использованные языковые конструкции, в третьей графе описывались результаты, а в последней были отображены ощущения, эмоциональные состояния. Но тут же Дмитрий решил расширить таблицу и отобразить в ней не только случаи, связанные с левитационной лингвистикой, но вообще все свои опыты со словом, где лингва вступала в соприкосновение с материей и видоизменяла ее. Много лет позже сей странный и победный документ опять же чудесным образом материализуется и будет обнаружен среди бумаг Анны Петровой вместе с другими бумагами Оного. Кстати, там будут и материалы, собранные в учебник по паранормальной лингвистике, который до сих пор по известным причинам не вышел. Тот учебник является первым томом данной книги, предшественником, практическим пособием. Об учебнике мы еще скажем, насколько это возможно без цензурных рогаток. А пока же вернемся к таблице... Вот эта таблица чудес.

 

1. Дата: 17 сентября 1993 г.

2. Языковая конструкция засекречена.

3. Быстрое самоисцеление от хронической бессонницы.

4. Комментарии.

Плохо сплю, начиная с мая – чувствую весну и возрастающую силу в себе. Душа – это такая сиреневая птица, которая рвется наружу из клетки тела. Спасался от приключившейся бессонницы так: ночью бродил по городу,  встречал рассвет у реки. Спал днем около трех часов. В июле ситуация обострилась: сон не шел совершенно до 8 утра. Потом час забытья и еще по полчаса после обеда и ужина. Сделал многочисленные записи по изучению слова как способа управления собой. Теория пока не подтверждалась практикой. В августе удалось поспать только семь раз за месяц, а в сентябре – лишь первого числа. К началу сентября понял, моя бессонница – повод усовершенствоваться. Начал поиск аффирмаций, с помощью которых хотел остановить в себе внутренний диалог и погасить некий неведомый фонарик, вдруг появившийся в левом верхнем углу подсознания. Найти удалось 17 сентября на рассвете, когда сидел на берегу реки. Был застигнут сном прямо у воды, и счастливо спал 17 часов. Потом пришел домой, повторил словесную формулу и спал еще 8. С тех пор проблем такого рода не возникало. Позже отыскал в формуле заменяемые места, теперь самостоятельно задаю продолжительность сна.

 

1. 19 мая 1994 г.

2. Языковая конструкция частично повторена во время левитации в ночном лесу, засекречена.

3. Публичная левитация в стенах актового зала во время студенческого праздника.

На следующий день вызвали к декану родного факультета – патриарху норского языкознания С. С. Ободинскому. Принимал в своем кабинетике, смеялся приятно, говорил слова такие: «Вот и я сподобился наблюдать чудеса в стенах вуза родного! Вот и я приобщен был к избранным, удивлен всячески, удивлением кромешным распят будучи! Как же вы, ненаглядный Дмитрий Андреевич, чудо-чудное вытворяете? – уж больно мне, старцу тихому, любопытно сие». На что я отвечал словом кротким и красным: «Милый сердцу Симеон сын Симеона! Сказано: «Вначале было Слово». Да, сдается мне, греховоднику тихому, что эра слова во веки веков грянула и теперь нам только и глядеть во вси глазы на чудеса лингвистические. Все словом делается и сердцем добрым!». Написал я ему на листе бумаги ту самую формулу, и мы хором с профессором прочли ее. И вознеслись к самому потолку профессорского кабинета. И так, вознесшись, долго говорили о прошлом, но еще более о будущем языкознания. Так нас и застала секретарь Марья Алексевна. Семену Семеновичу очень понравилось вот так парить, он попросил позволить ему использовать изредка «сию формулу научно-волшебную для потехи старческой», на что, конечно же, получил и согласие, и одобрение.

 

1. 17 декабря 1994 г.

2. Языковая конструкция засекречена.

3. Озеленение зимнего ландшафта.

Осенью сестра тосковала по парню, который ушел на войну и пропал без вести. Обычно она влюблялась в негодяев, этот же был хорошим парнягой с открытой душой и доброй улыбкой. Мария внушила себе, будто любит его, когда потеря уже случилась – до этого они прошлись пару раз по улице, покурили возле кинотеатра после сеанса. Он целоваться не лез, а она не знала, что на уме у сего гражданина. Все знакомые косили от армии, а тут еще война. А Мишка сразу сказал: «Я, мать иху, пойду воевать». Его никто и не отговаривал – если человек сходит с ума, он опасен. И ушел. И пропал. Тут Мария и заявила во всеуслышанье – «люблю и скорблю». Теперь жахнуть спирта после училища был повод, выкурить полпачки на большой перемене – подвиг верности, а шествовать по улицам с унылым ликом – таков закон. К 17 декабря, дню великомученицы Варвары и дню рождения сестрицы своей Марии сочинял я, чтобы такое веселое ей подарить. А так как у нас было в моде не дарить друг другу ничего осязаемого, решил я озеленить заснеженную территорию перед окнами. Ровно в полночь вышел на улицу и прошептал теперь уже нечто секретное, после чего из окон Марии можно было наблюдать, как среди заснеженного пустыря появился некий зеленый летний остров, на котором росли пальмы, летали южные райские птицы, и море беззаботно било о берег. Мария, узрев это чудо, позабыла о Мише-воине, и в сердце ее поселилась мечта уехать прочь из этого холодного города на такой веселый остров. Мария даже сфотографировала из окна сие роскошество, причем на фото за три метра до острова и сразу после него явственно различим снег.

 

1. 15 августа 1995 г.

2. Языковая формула не сохранилась.

3. Экстренное тушение лесного пожара.

Этот случай отсутствует в сводной таблице чудес и катастроф. Но мы должны были его зафиксировать, так как он есть в легендах и документах МЧС. Общие черты случая таковы. Вокруг Норска горели леса, уже несколько дней их не удавалось потушить. Более того, площадь возгорания росла. Не в состоянии остановить стихию, стали искать виновных. Так был задержан человек, который находился близко к выгоревшему эпицентру огня. Человек сказал, что к вечеру пожар кончится сам собой. Человека отправили в милицию, но милиционер отпустил его, после чего сам написал рапорт об увольнении. Человека того не нашли. Пожар к вечеру странным образом иссяк.

 

1. 18–21 сентября 1995 г.

2. Языковая формула засекречена.

3. Первое путешествие Оного в пространстве и времени.

Тот самый прорыв (провал) в Аткарск, который запечатлен городской газетой.

Исполнился год, как умер дед Федор Палыч в Райске. Почувствовал необходимость побывать на могиле, постоять у холмика на маленьком кладбище, соприкоснуться и поучаствовать в тишине. В вузе меня перевели на свободное посещение, препятствий не было. Поезд? Самолет? Нееет! У меня есть разработки по паранормальной лингвистике, которые требуют проверки и воплощения. И я рискнул. Сказав родителям, что завтра рано утром отправляюсь в фольклорную экспедицию (так я объяснял все свои исчезновения), закрылся у себя в комнате. Достал из секретного ящика стола тетрадь с лингвистическими конструкциями. Раскрыл последнюю заполненную страницу и начал вслух читать крайнюю очень длинную формулу. Сознание мое выключилось и включилось снова в городе Аткарске, в 1975 году (это я узнал позже). Вот я вышел из некоего гаражного бокса, принадлежащего ПОТАП-2, и направился в сторону города. Одежда на мне была та самая, в которой я читал формулу – сиреневая рубашка с коротким рукавом и белые шорты, на ногах кеды. Навстречу попадались люди, которые смотрели на меня по-провинциальному бесцеремонно. И я догадался, почему. Я был совершенно другим. Носил другую одежду, стрижку. За все время мне встретился только один модный парень в солнцезащитных очках, все же другие щурились. Я приближался к городу и обратил внимание на малочисленность автомобилей, ехавших по шоссе. Это были в основном грузовики. Уже на подходе к Аткарску в глаза бросались многочисленные плакаты с лозунгами про коммунизм, рабочего человека и социалистическое строительство. Строительство действительно велось широко: возводились новые дома и учреждения. Несмотря на всю провинциальность, жизнь была яркой и интересной. И пусть дома были однотипные, но жилье строилось активно. Во мне, похоже, сразу угадывали неместного – и не только в шортах было дело. Я улыбался, люди же вокруг, казалось, были чем-то глубоко озабоченны. Они, кажется, гордились своей суровостью, я же видел в них иное – настороженность и боязнь подвоха ли, тесное воспитание или навязанный догматизм. Я подошел к девушке и вежливо поинтересовался, как пройти к вокзалу. Девушка с необыкновенно синими глазами, в глубине которых таилась такая интересная дерзость, прыснула и убежала. Я недоуменно смотрел ей вослед, но тут же рассмеялся. Наверное, ее поведение было частью некой брачной игры. Гражданин в сером костюме остановился и прислушался, когда я задавал девушке вопрос о расположении такого важного стратегического узла, как вокзал. Гражданин посчитал своим долгом добежать до ближайшего поста милиции и сообщить о странном человеке. Когда милиционер приблизился, я допустил серьезную ошибку. Я спросил у него название города, где мы находимся. Добродушный милиционер сначала обрадовался возможности проявить свои знания по краеведению, но вид и манеры товарища туриста его смутили и даже навели на подозрения, после чего он вежливо попросил «предъявить документы». Видимо, меня приняли за иностранного шпиона. Привели в участок, бросили в вонючую камеру с какими-то доисторическими мерзавцами, нетрезвыми и синими от тюремных татуировок. Потом куда-то повезли – все это излишне жестко и с подлым улюлюканьем. Мне стало некомфортно и я, напугавшись, сумел отыскать стоп-слово. Только вернулся из путешествия во времени не в родной и милый дом, но почему-то оказался в Табыни, в маленькой церковке 15 века подле чудотворной иконы Табынской Божьей Матери. На удачу, во дворе церкви жили паломники, в том числе из соседнего с Норском городишки. И уже на следующий день я вернулся из фольклорной экспедиции. Это было мое первое путешествие во времени, отсюда и началась эра славной и необозримой летательной лингвистики!

 

1. 2 декабря 1999 г.

2. Речевая формула засекречена.

3. Путешествие во времени и пространстве в град Райск в 2025-тый год.

Осенью узнал, что случилось с Ларисой. В ту весну и лето на нее напало некое озверение – она вышла замуж, потом еще, и еще. Тут нашлись милые добрые люди, которые пристроили Ларису в подпольный бордель, – раз уж бесится бабенка, пусть доход приносит. А уж в борделе Лариса обучилась пить и попробовала «траву забвения» (марихуану). В осень ей открылись и тяжелые наркотики. Я не был в Райске с лета 1994, ни разу не был после смерти деда. Мне стал неинтересен тот мир, перестала культурно и демонически волновать эта девочка. Конечно же, я помнил о ней. Но куда двигаться?! Я сосредоточился на своих исследованиях – в них находил и работу, и отдых. Кроме того, в этом году окончил вуз, и мне предложили остаться преподавать. Отсюда следует обязательное поступление в аспирантуру. Студенты были интересные, да я и сам еще мыслил вполне студенческими категориями. Новости же из Райска о Ларисе поступали самые отчаянные и безнадежные. Я понял: нужно вмешательство, причем исправлять надо не сейчас, а в прошлом. Но в удаленное прошлое вернуться я еще не умел. Потому был выбран текущий 99-ый год, его начало. Тогда я был уверен, что смогу остановить Ларису. Требовалось резкое и тонкое техническое вмешательство – маленькое молниеносное изменение в программе Ларисы. Не понятно почему, но я ощущал свою вину в том, что произошло с девочкой. Вину сильную и явную. Кроме того, правильно ли это – не бороться со злом, являясь бэтмэном?

В этот раз работал над формулой гораздо меньше времени. Был порыв спасти Ларису, и я поддался порыву. Наверное, сильно рисковал, и шансов пропасть в неуправляемой еще бездне времени было значительно больше, чем вероятность того, что все пройдет успешно. Но была колоссальная вера в новую науку, в свое «я-могу!» и что-то невообразимое на сердце. Так в полночь я закончил составление языковой формулы, а в три минуты первого исчез из своей комнаты в общежитии. Я пришел в себя на окраине Райска – с радостью узнал луг, где прежде всякое лето гонял в футбол. Выше был овраг, у которого встречался с молчуньей. Было жарко. Нестерпимо жарко. Дул ветерок, временами он как-то странно и совершенно необоснованно креп, но оставался горячим, удушающим. Я сделал несколько шагов в сторону города, но наткнулся на колючую проволоку. Проволока алела от бегущего по ней электрического тока. Намеревался обойти преграду, но тут заметил, что на искусственном холме стоит вышка, с которой за мной внимательно наблюдает человек в необычной экипировке и с неким новым оружием. Человек этот произнес в микрофон каким-то божественным гласом: «Живи по закону» и направил в мою сторону прибор с лучом. Свет луча был какой-то особенный – мне вдруг сделалось невыразимо страшно, и я бросился бежать обратно в заросли, откуда вышел. Но бежал недолго, ибо споткнулся и упал на землю – сжался в комок и долго катался по траве, корчась от страха в своей голове. Сделался очень бледным и слабым, капризным и плаксивым. Еще больше угнетало то, что они так легко могли из сильного волевого человека сделать куклу. Руки не слушались, тело жило своей паралитической жизнью. Но к вечеру все прошло.

Вечером в посадках, которые разрослись до небольшого леса, стали собираться люди. Они вылезали из оврагов, опускались с деревьев, оставляли свои землянки ради приятного разговорчика в ночном лесу. Люди рассеялись по лесу небольшими группками по 5–8 человек, разожгли неяркие костры. Я подошел к одному такому костерку, смотрел на людей и вслушивался в разговоры. Люди были очень плохо одеты – заметно, что они носят одну одежду очень долгое время. Были похожи на бродяг, только никуда не бродили, но жили здесь – в оврагах, пещерках, на деревьях.

-     Слышали? Говорят газа осталось на два–три года, не больше!

-     Неужели через два года мы сможем вернуться в свои дома?! Это же праздник какой-то!

-     Не думаю. Я слышал, напротив: у прудков обнаружили новое месторождение, очень богатое этим проклятым газом. Так что город будет принадлежать людям Газпрома еще много-много лет…

-     Интересно, что сейчас с моим домом, колодцем, деревом во дворе? И-эх!..

Я заметил, люди объединялись у костра по принципам соседства. Я попал в райское общество с переулка Октябрьский. Мне же нужно было к тем, что были с улицы Второй Трудовой. И я не сразу, но нашел их. Сделал это по необъятной фигуре Вадима по прозвищу Хом. Только Вадим стал старше лет на 25. И эти люди тоже признали меня.

-     Глядите-ка, да ведь это Юлии Ивановны внук, приезжий. Хороший какой!

-     Он ли? да, он! Чу-де-са!

Я смотрел на древних старух, соседок покойной бабушки своей – тетю Шуру Львову, Катерину Ивановну, бабу маню Пустотину...

-     Здравствуйте вам!

Они не сильно удивились моему появлению. Видимо, последние годы в их жизни прервалось традиционное время, и люди то исчезали, то снова вываливались из трубы времени. Виной всему был Газпром – пособник черта, который наделал в земле, в душах и во времени страшные ямы и пустоты.

-     Давно не было видно тебя, милый парень! Постой, да ты не изменился вовсе!

-     И, вот ведь тайна: четверть века прошло, как деда твоего Федора Павловича схоронили, а ты прежний. Видать, и вправду о тебе шептались, чудесный ты!

Люди очень легко объяснили себе все непонятное – просто «чудесный».

-     Как живете-можете, соседи милые?

-     А то не знаешь?! В лесу живем, домы свои стережем, все ждем, когда Газпром с земли нашей уйдет. Не ведаешь случаем, когда газ в наших недрах кончится?

-     Это можно определить по тому, какую инфраструктуру они для себя строят. Если надолго, то дворцы возводят, города отстраивают…

-     Нет, они наши домы захватили, новые не строют. Да уж осьмой год такое терпим!

-     Так они насильно захватили дома ваши?

-     Так, так!

-     Зачем брешешь, старая! – осадил старуху дед Павел. – Сами мы продали им все – уж больно денег нам хотелось. А потом прошлого сваго жальче нам сталося, мы же здесь целую свою блядскую жизнь!

Все замолчали. Ибо вспомнилось всем, как позарились они на деньги большущие, дали слабину и впустили в дома свои демонов газпромовских. Как те поначалу были и щедры, и приветливы, а как купили дома в Райске, выгнали бывших хозяев за пределы города, сам город колючей проволокой опоясали, и ток пустили. Законы издали, в которых прописали, что город отныне газпромовский, и жить в нем могут только люди Газпрома, остальные же – и не люди вовсе, которых прогнать и забыть. Так все и сбылось.

Медленно открывалась передо мной сия невеселая повесть о похеренной родинке, и ничего не хотелось сделать для этих людей. И только один вопрос тогда я задал Вадимке Хому.

-     Вадим, я что-то Ларисы Нарциновской не вижу.

-     Умерла она.

Закружилась голова, и не вспомнил я после, как бродил всю ночь по лесу, и к утру отыскал-таки ключ к возвращению.

 

1. 11 октября 1997 г.

2. Речевая формула популярна и в свободном пользовании.

3. Заговор на пуговицы.

Эту историю я слышал пять лет спустя в пересказе студентов. Приятно войти в мифологию родного вуза, но все было не так. Вот подлинная история.

Осенью на факультет прислали американку. Изначально предполагалось, что миссис Джонс будет преподавать синтаксис английского языка, а также прочтет краткий курс по американизмам. Но вышел некий скандальчик. Эта миссис Джонс сама была неким скандальчиком. Вот она явилась – донельзя чувственна, слишком раскрепощена для наших невинных просторов, гиперсексуальна до озабоченности. В дополнение ко всему, миссис Джонс обладала выдающимися формами порномодели, лелеяла себя, и в свои 40 лет выглядела весьма вау! Она зашла в аудиторию в дерзком мини и в обуви на стриптизерской платформе. Увидела широкоплечего студента, начала гарцевать вокруг.

-     Вау! Найс бой, вери-вери найс бой!

-     Ес!

-     Бой, воч из е нейм?

-     Май нейм из файер. В смысле, я весьма опасен!

Миссис Джонс наклонилась надо мной, из ее блузы выкатились сочные и зрелые, дымящиеся «дыни». Она прошла мимо, зацепив меня крутым бедром.

Предмет свой миссис Джонс знала великолепно. Впрочем, она никак не могла понять, зачем провинциалам из России эти идиотские американизмы и английский синтаксис, – это все давно игнорируют. Но приняла предложение с удовольствием, ибо любила приключения. В первый вечер пребывания в Норске она закатила в номере отеля вечеринку, на которой «погорели» два профессора и один доцент: они попались на курении марихуаны. Декан же в тот вечер сделал вывод, что секс в Норске есть, и будет он до конца контракта с миссис Джонс. Через пару недель отель, в котором разместилась американка, превратился в бордель. Третью неделю созерцать эту порнокуклу было уже противненько. Она читала свои заумные лекции, еще больше крутила бедрами и вставала в эротические позы – так было и в сей мистический день.

Миссис Джонс пришла в аудиторию в коротком и весьма открытом обтягивающем платье всего на трех пуговицах. Причем пуговицы находились в сильном напряжении, так как греховная плоть неугомонной дамочки рвалась наружу! Она жестикулировала, стоя посреди аудитории, и сочные формы ее как-будто роились, готовясь рвануть прочь из улья блядского платья. И сама собой зародилась мысль заговорить пуговки. Совершенно невинные заговоры-розыгрыши, которые я привез из последней фольклорной экспедиции. Позже я их включил в одну из формул. Итак, я прочитал заговор первый раз… Нижняя пуговица с платья американского профессора порочных наук звонко отлетела, вырез на платье вовсе стал срамным – ровно до пупа. Миссис Джонс заворковала и затараторила еще с большей радостью и восхищением. Она широко расставила крепкие ноги, чтобы показать все то, что теперь обнажилось. А я прошептал заговор во второй раз… Верхняя пуговица со звоном покатилась по полу, из тьмы вывались на свет прекрасные чуть набухшие дойки, жаждущие нежности и свирепости. Миссис Джонс запрыгала от радости, наливные гроздья приветливо и грузно порадовались вместе с ней. Я же прочел заговор в третий раз, и последняя пуговица сорвалась с места и вылетела со свистом в окно. Платье распахнулось полностью, студентам предстало восхитительное тело американки, от которого исходило сияние! Мисс Джонс разрыдалась от счастья, вынула руки из рукавов и поднялась под крики восторга и зависти на первую парту. Она двигалась как стриптизерша в клубе, размахивая высоко над собой платьем, из одежды на ней была только звездная улыбка, так как белья американка не носила с 13 лет. Ее ликование и стон аудитории продолжался минут десять, пока не зашла охрана и не сняла миссис Джонс с ее подиума. Сразу после звездного часа с ней расторгли контракт и отправили в Америку к мистеру Джонсу, также профессору-лингвисту.

 

Однажды в студенческой группе все друг другу надоели. До ненависти. При этом дело шло к сессии, нужно было четкое взаимодействие и хорошая координация, иначе ставилось под сомнение участие группы в летней фольклорной экспедиции. Были опробованы разные средства, в том числе преподавателями, но атмосфера только ухудшалась. Тогда Оный предложил несколько нестандартный выход, который поначалу посчитали шутовским. И действительно, было много смеха, когда в группе стали говорить друг другу при каждом обращении «мой милый друг» или «мой / моя золотая».

Уже через неделю страсти улеглись, обстановка стала мягче, а девушки, обращаясь к юношам «мой золотой», каждый раз чувствовали, как нежно и мохнатенько в них срабатывал материнский инстинкт – в самой глубине – глубинище. Оный развивал эту тему, в том числе с девушками. Со сколькими он играл в «моя любимая»? Но он играл, а они никак не соглашались на окончание эксперимента. Все получалось легко! Кстати, именно миссис и мистер Джонс откроют первое в Америке общество любителей паранормальной лингвистики. Всюду чудеса и в каждом сердце счастье!

Только Митя запомнил этот день совсем по другому поводу. Ночью он вышел на улицу и явственно услышал, КАК НЕВЫНОСИМО ГРОМКО с деревьев осыпаются листья. Вот и пришла осень.

 

Полные кузова радости земной

То, что Лариса умерла, было правильным. Собственно говоря, у человека ничего нет. Теперь у Мити настало это великое ничто, случилась свобода, грянула пустыня! Ведь у человека ничего нет, кроме бога, которого он вырастил внутри себя. Потому смерть Ларисы явилась для Оного неким решением Великого Изобретателя, который частным письмом разрешал Дмитрию быть одиноким. При этом иной формы бытия окромя одиночества Оный не знал и не признавал никогда.

«Тихо кончалась Лариса, слышно так сыпались листья. У обочины Бог. Нам всем Быль», – запишет Митя в тетрадке то ли по стихам, то ли по летнему буйству.

Чем явилась смерть Ларисы для нее самой? Женщины живут по законам вспышки, у них звезда посередке – как мне их угадать? Мне только известно об этой такой светлой и такой темной женщине, что в детстве ее дразнили «Колобком», но не из-за мании убегать ото всех. Митя увидел ее девочкой, высмеиваемой молчуньей, которую ему хотелось защищать. Но защищать особо было не от кого. Разве что от самой Ларисы – казалось, что в глубине ее, на самом дне оврага, живут то ли демоны, то ли сумасшедшие боги.

Они встречались каждое лето, сначала совсем детьми. Вокруг цвел детский рай с голубыми сумерками и исцарапанными коленками, глобус был большим и пестрым, вода в колодцах чудесной. Она была милым цветком в бабушкином палисаднике –тихая и неброская, с волшебным светом внутри своей коробочки. Он являлся в белых одеждах (Оный любил белое-белое-белое навсегда!), говорил какие-то волшебные слова, от которых становилось светло и радостно. Вот что, бывало, он говорил.

-     А давай-ка я тебе расскажу историю тайную, как два протодиакона – Кирилл и Нестор – в чудесах соревновались. Вот и слушай меня, веселого! В пасху дело было, в Саратове. Пригубили отцы церкви нашей кагора во славу Божью, да заспорили весело, в ком дух Господень крепче. Протодьякон Нестор, обладатель бороды рыжей ли, огненной ли прочел молитву тихую, да и вбил гвоздь в стену кирпичную взглядом единым. Усмехнулся протодьякон Кирилл, обладатель черной-пречерной бороды, в которой звезды в ночь темную светились, сказав, «такую чуду он аще в семинарии потешал», но вдруг тих сделался и смирен. И молитву сотворил. А когда закончил благое чтение, колокол в церковном дворе зазвонил басовито, хотя на колокольне никого не было – отцы на церковном дворе кагор пробовали. Зауважал Нестор брата своего во Христе, руку ему целовал, благословения просил со слезою густою. А потом умолк. А знаешь, чего он умолк?

-     Чего?

-     Молитву читал. А когда закончил, возвел очи к небу, а с неба цветы розовые посыпались и смех детский зазвучал. То были ангелы серебряные с золотыми колокольчиками на тонких хрустальных пальцах.

-     Вот это да!

-     Теперь Кирилла свершилась очередь обрадоваться брату своему Нестору, и руку лобызать и слезьми умиляться. Но прочитал протодиакон Кирилл молитву самую высокую, глянул в небо и очами просветлел. Нестор поозирался вокруг, да чудес не увидел. «Что случилось? – вопрошал он о. Кирилла. – Что ты сотворил, какое чудо сделалось?» Кирилл помолчал просветленно, да и ответил тихо, в самое сердце Нестора: только что Вельзевул умер! – тут зарыдали от счастья оба отца церкви, обнялись, да и вышли из церковных ворот на улицу, ибо теперь, когда отцом Кириллом был повержен Вельзевул, повсюду грянула и расцвела Церковь!

-     Вот чудеса! А что дальше было?

-     Дальше? Так дальше я не придумал.

И смех, полное лето смеха и счастья! Полные глазища и кузова радости земной!

Митя давал ей яблоко, говорил, что оно молодильное. «Ты никогда теперь не постареешь. Как в речке вода, так в тебе молодость звучать будет». А потом рассмеялся и сказал, «смысл жизни – в отваге».

Они могли сидеть в палисаднике полдня, вечером же встречались у оврага – всегда, во все годы. Словно у них здесь назначено было. И если в палисаднике было явное, то у оврага случалось тайное.

-     Что для тебя самое важное, Лариса?

Та думала, смущалась, но отвечала тихо: «Баушка».

-     А для меня свобода. Бескрайняя свобода, до абсолютного одиночества. Я же в голове своей ни одного закона физического не признаю. Физика шире толковаться должна. Физика – она как Евангелие.

Они сидели на краю оврага, Ларисе Димка казался каким-то близким и страшным, потому что… большим. Он слишком вольно размышлял, как-то дерзко подбирал слова. Она ждала его год, с прошлого лета. Она считала дни. Ей весь год было тоскливо и темно без Мити. Однажды она даже пошла к оврагу – это было зимой и вечером. Очень сильно мело, дороги не было. Ларисе вдруг представилось, Димка ждет ее там, в этой зовущей мгле. И то ли скучно ему там без нее, то ли что-то важное он ей сказать хочет. Лариса пошла к оврагу, шла долго. Оного там не случилось. Но было почему-то очень тепло. И как же хорошо и приятно стоять было на краю оврага, в звездной мгле! Она вспомнила запрокинутую голову Мити, когда он наблюдал за звездами – это и было их тайное, оное.

А в то самое время, когда Лариса почувствовала странный зов сердца и ходила к оврагу, Митя смотрелся в темное окно у себя в комнате, за две тысячи верст от того самого оврага и представлял, как бы они встретились с Ларисой у оврага зимой. Вот и встретились. «Физика – она как Евангелие».

Оный давно решил для себя, что смерти нет. Смерть – это мера, в конце которой «т» – тишина, тополь, тепло, а мягкий знак и вовсе прямое указание на некую игрушечность. «Ть» в финале чаще встречается у глагольчиков: думаТЬ, вериТЬ, ждаТЬ, потому и «смерть» можно вполне рассматривать как действие и ни в коем случая не статическое состояние, не конец. Потому смерть Ларисы для Дмитрия означала переход ее в состояние духа. Нужен будет некий особенный поисковик, чтобы обнаружить эту смешную девочку, вдруг упавшую в тот самый овраг счастливого детства, крылатой юности. В детстве они играли в прятки, теперь Лариса решила напомнить Мите ту игру, давала понять ему, что скучает по детству. И Оный принял эту игру.

 

Золотая распорка и новая гуманитарная эра

Оный не знал, какое время суток было. Дверь камеры отворилась, вошел Баринов. Он принес с собой совершенно детский стульчик, на который и уселся напротив Дмитрия. Стульчик ему был конечно же мал, но Баринов испытывал какое-то необъяснимое блаженство при виде его. Этот стульчик ему подарила мама. И сейчас, когда Баринов садился на этот веселый стульчик, он начинал мыслить весьма нестандартно, при этом он был уверен, что за любые «проказы» ему ничего не будет, так как он маленький.

-     Дмитрий Андреевич, мы вынуждены были вскрыть ваши сетевые пароли, чтобы успокоить научную общественность в связи с вашим внезапным исчезновением. Впрочем, особенно никто и не волновался. Вы, видимо, к чертям никому не нужны, – тут Баринов рассмеялся. Он очень любил такой свой прием – различные лексические пласты в одной конструкции. – Впрочем, это объяснимо: вы все более работали над закрытой темой. В которую углубились чрезвычайно, не так ли?

Оный показал Баринову связанные руки и золотую распорку во рту.

-     Понимаю, вы лишены возможности говорить. Но вы гарантируете мне, что не исчезните вдруг, если мы извлечем для небольшого обмена мнениями эту драгоценность из ваших уст?

Оный подумал и кивнул.

-     Слово ученого? Вам, кстати, мама кланяться велела. Она ждет вас на яблочный пирог.

Митя кивнул еще. Баринов позвал врача, тот извлек распорку изо рта Дмитрия.

-     Дмитрий Андреевич, я пришел к вам с целью поговорить о намерениях. Давайте откроемся друг другу, это поможет нам избежать ненужной жестокости. Не исключено, что мы можем даже подружиться. Чего вы хотите, Дмитрий Андреевич?

-     Я бы сейчас с удовольствием пробежался бы по парку. В беге есть нечто волшебное и освободительное… К тому же осень. Осень – понимаете ли вы это? Пушкин засел в Болдино и строчит, строчит...

-     Дмитрий Андреевич, я имел в виду нечто другое…

-     Ах, вы опять об этом! Цели мои строго научные. Я хочу систематизировать всю свою практику и теоретические измышления. Сейчас все очень сыро, разрозненные опыты и досужие гипотезы еще далеко не наука.

-     Прекрасно! Это все очень благородно – служение науке. Но вы отдаете себе отчет, что независимым ученым в наше время быть невозможно, если только вы не занимаетесь отвлеченными букашками и прочими вещами, совершенно безопасными? Независимым вообще быть невозможно – хоть кем.

-     До сих пор мне удавалось сохранять независимость: я не брал денег на исследования, моя тема нигде не озвучена, ни в каких бумагах не прописана.

-     Дмитрий Андреевич, хотите, обижайтесь на меня, но я скажу… Вы занимались кустарщиной. Не может большой и серьезный ученый так рисковать собой, на себе ставить эксперименты, отправляясь то в прошлое, то в будущее… Или у вас-таки есть ученики, которые готовы подхватить знамя?

-     Ученики в чем?! Учеников надо чему-то учить, у меня же и нет ничего, кроме гаданий и некоторых громких фантазий.

-     Я вам верю! Но на всякий случай мы арестовали некоторых студентов, которые особенно интересовались вашим исчезновением, то есть вашей срочной командировкой, конечно же.

Дмитрий сомневался в словах Баринова. Это слишком топорный метод. Так Баринов сознавался в своем бессилии, а они только начали противостояние. Баринов еще только приближался к своим излюбленным приемчикам. Вот маму упомянул, студентов любимых – то есть показал направления, по которым станет бить, если Дмитрий тотчас не станет сговорчивей. Оный выбрал тактику непонимания. Он делал вид, будто не чувствует приемов Баринова. Эта тактика могла дать ему небольшой выигрыш во времени. А может быть, сделать методологию Баринова неэффективной вовсе. Теперь очень важно правильно распорядиться недолгим временем. Ведь это он сам создал для себя экстремальную ситуацию, подключив Госбезопасность. Он сочинил стратегию с демонами. Приглашенные им гости намеревались погубить Оного. Вырваться на оперативный простор вполне допускалось игрой в непонималки. Сказал же один пересмешник однажды, что «легкая придурковатость может сделать человека неуязвимым».

Митя был уверен в том, что сотрудничать с властью нельзя. Стоит только начать, и по каким-то таинственным причинам человек заканчивался как ученый. Даже не начинать. Впрочем, он сделал одну попытку, когда написал письмо в Министерство Обороны об изобретенных им энергетических стихах. Этим не заинтересовались. Там сидел какой-то болван, который думал не о мощи родной армии, а о чем-то ином. Он лениво пробежал взором письмо, на четвертой строке хакнул. Поколебался, да и отложил в мусорный ящик. То есть, не совсем в мусорный ящик, так как все письма сохранялись. Но письмо Оного сей человек посчитал бредятиной полной. Хотя именно так и выглядят все разработки по новым видам вооружений.

А тем временем Баринов говорил немыслимое.

-     Дмитрий Андреевич, я должен покаяться перед вами и за себя, но более за коллег своих. Мы столкнулись в вашем лице с невиданным и непознанным и, по инерции и со страху начали действовать глупыми традиционными методами. А именно «не пущщщать!» и прочая дрянь. Теперь совершенно ясно, начинается новая эра – гуманитарная. Все прежние модели управления уже не работают, а если и работают, то против самих себя и людей. Они направлены давно уже не на развитие, но на самосохранение, на консервирование ситуации. Элиты деградируют, народы не верят им. Нет никакой идеи, способной объединить или вдохновить. Точнее, не было. Теперь ситуация должна измениться. Нужен новый мир, мир гуманитарный. Он ведь и был изначально таковым – процитирую азбучно-библейское «В начале было Слово». Вы нащупали некую силу, способную вернуть нас в прежнее разумное состояние, когда бог был рядом. Вам много далось, с вас многое и спросится. Нужно действовать. Немедленно! Мы дадим вам лабораторию. Людей подберете вы сами. Наши цели будут сугубо мирные, никакого господства над другими. Цель – создать новое гуманитарное мироустройство. Для этого нужно изучать Слово. Серьезно, со всех сторон. По всем глубинам. Для вас мы откроем все свои засекреченные архивы по заговорам (особая активность проявляется, как и сто лет назад, в Зауралье и Сибири; Сибирь нам вообще неподконтрольна – староверы просто задолбали нас чудесами). Откроем архивы по левитации и всему странному, что вас заинтересует. Все это надо систематизировать и подвергнуть серьезнейшему анализу. Кое-что мы делаем и в нашей организации, но у нас совершенно другие цели и задачи. Потому и методы иные. У нас же во всем мире революционная ситуация налицо: низы ваще так не хотят, а верхи ни хрена не могут иначе! Помогите! Спасите!! Караул!!!

Тут Баринов остановился, посмотрел на Митю. Дмитрий то ли плакал, то ли смеялся. В глазах его, казалось, роились слезы, но уголки губ явно изображали улыбку. Дмитрий и в этом состоянии являл собой победную вариативность. И действительно, почему нам позволено выбирать либо смех, либо плач? Для Оного теперь все складывалось таким чудовищным образом, что было совсем хорошо, он чувствовал свободу. Митя вспомнил, как сидел на каком-то невыносимо-тоскливом уроке, кажется, это была алгебра в шестом классе. Учитель нес бессвязную ахинею, ломая все настоящее и детское, ваял из детей роботов. Дмитрий почувствовал такую нехватку воздуха, удушье – вскочил и побежал по партам до окна, и выпрыгнул в распахнутое окно. Летел он, как ему казалось, чудесно долго – так много всего он успел подумать. Он успел подумать, что город их очень пыльный и совсем не зеленый, в отличие от Райска, и что в Райске Лариса сейчас стоит у доски (он так явно увидел, как она стоит у доски) и читает наизусть какое-то стихотворение (почти через год, следующим летом, они выяснят, какое стихотворение читала у доски в тот день Лариса); еще Митя подумал, что бог есть, и он в клетчатой рубашке; подумал, как неправа была Катерина со своим глупеньким монологом «Отчего люди не летают, как птицы», разве же можно так примитивно лгать?! Подумал о том, что учитель физической культуры, видимо, очень несчастлив, раз с таким остервенением дубасит по футбольному мячу, пытаясь (тщетно!) обучить мальчишек с 6 «Г» «сухому листу».

-     Вы слишком преувеличиваете мои возможности. Я более мечтатель, чем ученый. Теперь мне это совершенно видно. Да и новый гуманитарный мир невозможен с прежней элитой – это еще один мыльный пузырь и мошенничество, как капитализм, например. Тут Баринов поднялся с детского стульчика как-то неловко (стульчик упал набок), подошел к Мите и долго смотрелся в его глаза. И чем дольше смотрел, тем более презрения и ненависти обозначалось во взоре Баринова, но тут же он смягчился.

-     Да, дорогой Дмитрий Андреевич, чуть не забыл: пока мы с вами теоретизируем , кто-то все время вам звонит. И звонит, и звонит, и звонит… – Баринов извлек из кармана телефон и протянул Мите.

Оный взял телефон у Баринова.

-     Димка, привет! Я так счастлива! Ты даже не представляешь, как мне здесь классно! Здесь та-ак все движется, бодрость во всем и размах. Мне дали много денег, меня выпустили к чертовой матери! Как же я люблю Америку!

-     Марина, ты… счастлива?

-     Я фантастически счастлива! Спасибо тебе, брат. Я тебя люблю!

Митя отдал телефон Баринову. Все закончилось.

 

Новый секретный проект

Точнее, все началось.

Прежде всего он покинул камеру и встретился с Жирмунской и Ломовым. После недолгой беседы Ломов был назначен помощником по хозяйственной части в новом секретном проекте, Вера Павловна же стала помощником по части научной. Ломов получил список необходимого оборудования и был командирован на добычу. Оный остался наедине с Верой Павловной.

-     Я вас знаю, уважаемая Вера Павловна. Многое читал, в том числе из ненаписанного.

Жирмунская подумала, что так Дмитрий говорит о ее биографии.

-     Оставим это. Я полностью нацелена на работу. Когда мы начнем?

-     Начинаем завтра в семь утра у меня на кафедре, с вашего позволения.

-     Буду вовремя. До завтра.

 

Жирмунская не испытывала жалости к Оному. Ей казалось, он не был подавлен системой, как она в свое время. Просто ему стало интересно увеличить многократно масштаб своих исследований. Она знала, что итогом будет полное обезличивание Оного и использование его достижений в целях элиты, но в ней не было ни протеста, ни другого какого-либо чувства. Вера Павловна Жирмунская была стерилизована в этом смысле много лет назад.

Ночью Баринов встречался с Самим. После беседы Баринов был в высшей степени воодушевлен, так как Сам дважды погладил его за ушком. Нетрезвые оппозиционеры на кухнях рассказывали друг другу, что Сам награждает высших чиновников миллиардными состояниями, ценными бумагами, чемоданами с золотом и островами с обнаженными туземками. Но затаившиеся оппозиционеры никогда не догадаются, что все это у чиновников давно было в кромешном избытке – обесценилось в их среде и не вызывало волнения и зависти. Высшей же степенью признания заслуг было когда Сам чесал особо преданного человека за ушком. Это являлось и наградой, и катарсисом.

 

Оный и Жирмунская встретились ранним утром на кафедре в институте Дмитрия.

-     Доброе утро, Вера Павловна. Начнем работать?

-     Доброе утро! Слушаю вас.

-     Конечная цель работы нам не ясна, она не может быть ясна, потому что… потому.

-     Я понимаю, Дмитрий Андреевич. Мы не можем начать с целеполагания.

-     Да. Потому начнем с подбора кадров. Меня интересуют лингвисты из группы Берегова.

Вера Павловна вздрогнула – группа была ликвидирована ГБ много лет назад, она сама принадлежала к ней. Не знала, что стало с другими участниками этой группы, только подозревала там совсем что-то нехорошее.

-     Я читал некоторые работы участников. Эти люди способны максимально быстро освоить нашу тему и продвинуть ее на новую высоту.

Оба они знали, отныне все их разговоры прослушиваются. Но Жирмунская не могла понять, зачем Оному все эти несчастные люди – прошедшие закрытые тихушки и прочие учреждения, где «лечили» от свободомыслия. А Оный продолжал.

-     Сейчас мы составим список ученых, которые вольются в нашу группу. Для дела выделен один из закрытых НИИ в Сибири, там мы и будем разрабатывать теорию и упражняться в практике. Сколько вам нужно времени на прощание с родственниками и сборы?

-     Дмитрий Андреевич, мне не с кем прощаться и я готова отправиться сей же час.

-     Хорошо. Надо составить список, чтобы товарищи с ним работали. И несколько подождать, пока Ломов создаст там необходимые нам условия.

Вера Павловна составила список несчастных из разгромленной группы Берегова. Оный посмотрел и вписал фамилию их руководителя.

-     Вы не знаете, очевидно. Но Берегов Георгий Иванович умер. То есть его не стало.

-     А вам откуда это известно, Вера Павловна? И вообще, смерти нет. Он подумал и дописал ряд фамилий известных лингвистов, находящихся в бедственном положении.

-     Ну, Синчуков нам не помощник! Он же пьет страшно!

-     Не он нам, так мы ему. Пока достаточно, – Дмитрий Андреевич отправил список по факсу непосредственно Баринову.

Они сидели напротив, внимательно смотрели друг на друга. Вера Павловна изучала этого молодого мужчину особенным взглядом, он ей нравился: молодой, дерзкий, фанатик. Да, в нем что-то было от Берегова, но Георгий и в лучшие годы был склонен к сумасшествию. Оный же спортивен, мыслит очень упорядоченно, несмотря на всю вариативность. Знает ли Оный, что 25 лет назад у нее с Береговым был роман? Об этом кто-то писал в мемуарах, да и две работы по синтаксису у них вышло совместных. Мальчик этот тогда только пошел в школу, наверное. Но Георгия нет больше – в этом Вера Павловна была уверена много лет. В 83-ем, осенью, он пропал прямо из больницы. Врачи сказали, случай очень сложный и тихого пациента увезли куда-то под Калининград. Но ни в одном подобном заведении Калининградской области Жирмунская не нашла Берегова. Везде ей давали понять, будто Георгия больше нет. А ведь никто не сказал о смерти тогда... Какие-то странные слова были, как будто внушения…

Оный глядел на эту несчастливую женщину, старавшуюся держать себя, несмотря на все то, что ей пришлось вынести – от потери близких людей до собственной потери, и верил, что через некоторое время сможет освободить ее, подскажет заповедные слова… «Жирмунская и сейчас крупный ученый, мы вместе представляем такую силу! Какие блистательные открытия у нас впереди!»

 

Америка, Америка!

Мария – ребенок со звездой вместо сердца

Мария была счастлива в Америке. Страна эта бешеная совершенно соответствовала ее дикому пульсу, и здесь у нее прекратились приступы тоски, во время которых хотелось выйти в окно, метнуть в губернатора гранату или бутылку из-под пива, поджечь родной город. Мария поселилась в богатом отеле в Нью-Йорке, но тут же укатила в Лас-Вегас играть на рулетке и курить марихуану. Она просыпалась уже под вечер, впрочем, спала Мария сном неглубоким и прерывистым, спать ей было откровенно скучно, засыпала она с таблетками, которые, в совокупности с алкоголем, изматывали ее. Истощали нервную систему.

Проснувшись, Мария пила кофе и пыталась заставить себя поесть, но опять не могла. Кофе казался пресным без коньяка. Коньяк возвращал ее к жизни. Тут появлялся какой-нибудь мексиканский дружок, который привозил травку – они курили ее и готовились кайфовать. Перед самым кайфом наступало затишье и делалось немножко страшно. Даже сердечко болело и стонало. На улице горели огни. А они сидели в темноте – хитрый мексиканец, втридорога продававший марихуану этой экзальтированной русской стерве, и Мария – ребенок со звездой вместо сердца. Вспоминалась мама, вечно стоявшая у окна. И Митя вспоминался, попавший в такую великолепную историю, из которой ему вовек не выпутаться – так и будет в меду. А ведь мог жить как все. Тут Мария наливала себе крепкого виски и снова закуривала, потому что здесь каждый раз наступал некий момент, когда ей казалось, будто она в чем-то виновата.

А она ни в чем не виновата была по определению. На самом излете отрочества ей жутко нравился один тип, у которого была татуировка «Я – прав!». Тот заблудший и отчаянный парняга произвел очень сильное впечатление на Марию, и выражение индивидуальной правоты легло в основу девичьего мировоззрения. Это очень понравилось и взбудоражило ее – живой человек с самого начала ставит себя на ступень безгрешности, публично заявляет себя ангелом и нравственно недосягаемым. Это было геройство. И Мария выбрала жить так. И когда она в школе била больно девочек в такие узловые места, после чего те скулили как скот, и им жить не хотелось, и когда презирала своих мужей и совсем не любила детей – Мария была права везде и всегда. Более того, после так называемой смерти, которая найдет ее в возрасте 97 лет, Мария будет в раю. Почему? Потому что Мария права. А еще потому, что я об этом потихонечку помолюсь в ближайшее воскресение. Помолитесь и вы.

Поздней ночью осчастливленный мексиканец куда-то проваливался, а Мария ехала в казино. За ночь она объезжала несколько заведений, где легко проигрывала, много смеялась и все больше влюблялась в эту большую и веселую страну. К рассвету она старалась быть пьяна до полного отключения мозга, потому что рассветов Мария боялась. Солнце, похоже, было ее врагом и соперником. Почему? Тут она успевала плотно покушать, не потому, что хотела, а потому, что в это время только и могла. Итак, на рассвете Мария была сытой, пьяной и под кайфом. Оставалось еще несколько часов до того момента, как солнце вступит в полную власть и нужно будет спрятаться в темном номере за тяжелыми шторами.

Однажды у Марии закончились деньги. Тогда она недоуменно позвонила по известному номеру, и в тот же час ей перевели симпатичную сумму. И недолгий, но глубокий испуг сменился новым приступом кайфового счастья. «Золотая, золотая, золотая карусель!» – напевала Мария придуманный рефрен из несочиненной песенки. И чем темнее становился ее лик, тем привлекательнее она была. И если бы я не стал писателем, я бы женился на ней, а потом, может быть, пристрелил бы ее. Во всяком случае, бывшие мужья Марии иногда думали так.

Часто Мария в самый разгар нетрезвой и заводной ночи выходила на воздух, поднимаясь на смотровую площадку игорного заведения. Звезды бегали по кругу и сыпались громко и счастливо, веселый насмешливый ветерок обдувал горящие от счастья щеки; и тогда Мария с нежностью шептала имя того, кто ей все это дал: «Слава тебе, Митька! Да святится имя твое, да прибудет сила твоя, да сбудется воля твоя ныне, и присно...» В этом была и насмешечка и какой-то вывих. И такая срамная правда!

Баринов знал о Марии все. И о прошлом, и о будущем знал. Все эти «мексиканцы» работали на него, и крупье в казино не отказывались от его денег. Мария жила именно по той линии, какую выработал для нее Баринов: она становилась слабее и зависимее – от дорогого виски, от кайфа, от чертовых мексиканцев и тех бесов, которые уже роились внутри нея. Вот у Марии снова заканчивались деньги, и она вдруг вздумала жить не по лжи. Она с утра вышла на пробежку, как тысячи американцев. Через час ей прислали уведомление из банка, что на ее счет поступила крупная сумма. Мария купила красный кадиллак и катала в нем всю ночь двух мексиканцев. И ей уже казался смешным ее испуг утренний и нелепая попытка пробежаться (Мария блевала прямо посреди парка, не сделав и двадцати шагов в быстром темпе). Баринов знал о Марии все, ниточки держал в руках уверенно и смеясь. Он чувствовал себя Всевышним.

 

Вся правда о Баринове

Попишу всех сук!

Баринов! Уже сама фамилия программировала его на возвышение над другими. Вот в детском саду за раздолбанным столиком рядом сидят «Серожа» Петров и Влад Баринов. Одного кличут «Петрухой» а другого, конечно же, «Барин». Во дворе дети играют в футбол, мяч выкатывается за пределы пустыря и летит в овраг. И что мы слышим? А слышим мы хор детских голосов: «Петруха, сгоняй!» Никто и сказать не подумает «Барин, айда по-быстрому!» – эта фраза во рту его комком встанет и барахтаться будет до недоуменной кровищи. Баринов меньше трудится, но больше думает. Он уже управляет. Негласно. Но все это чувствуют. У Баринова уже есть схемы. Он знает, что нужно сказать или не сказать, как посмотреть. И он всегда высоко несет голову. Это самое важное умение на свете – высоко нести голову, тогда корона сама вырастет на ней.

Вот маленький Влад у окна, он обедает и наблюдает, как ребята во дворе снова гоняют в футбол. Эта игра ему не очень нравится, но он пока не знает, почему. Но зато маленький Баринов знает, сейчас он выйдет на улицу и начнется другая игра. Главное, громко и звательно крикнуть: «Кто со мной в войнушку? Ну!» И вот ребята, так увлеченные футболом, вдруг останавливаются как окаменевшие фигуры, а через мгновение сопливый Юрка, которого под вечер все начинают лупить от тоски, тихо скажет: «Я! Я! Я!» И тогда Барин посмотрит на него сверху вниз и промолчит, только сплюнет презрительно. А Юрка уже готов заплакать: «Влад, пожалуйста!» А Влад скажет Юрке: «Не слышу. Громче! Громче!» Так Юрка, вытянувшись в струнку перед Барином, кричит на весь двор: «Влад, возьми меня, пожалуйста, в войнушку играть!» Так все идут с пустыря в посадки, где играют в войнушку, на пустыре с мячом остается один Олежка, но мяч не его, мяч у него забирают. Впрочем, Олежке это пофиг, он еще весной сказал какое-то страшное и непонятное ругательство, которое оканчивалось словами «меня не колышит». Но Барин ненавидит Олежку.

-     Все на войну, а ты? Или трус?

Дети смеются.

-     Да пошел ты, отвечает Олежка, продолжая оставаться на поле.

-     Ты не понял, Олежка. Это война!

-     Меня не колышит.

Барин бледнеет. Сжимает кулаки. Но он сам не дерется. Из-за его спины выходит долговязый Витек, убийца кошек. Он подходит к Олежке и толкает его. Олежка падает.

-     Ты проиграл войну, Олежка! – подводит итог Влад.

Всеобщий хохот, переходящий в улюлюканье. С этого дня Барин решает, что кроме Юрки каждый вечер будут дубасить и Олежку. Но это не проходит уже во второй вечер, когда Олежка вдруг из-за голенища выхватывает огромный нож и спокойно так движется на Витька.

-     Да он псих ля-ля! – кричит Витек и убегает. За ним убегают все (Баринов первый). А Олежка кричит недетские грязные ругательства и грозит «пописать всех сук». Олежку скоро увезут на лечение в Крым, после чего он никогда уже не вернется в их двор. А Баринов объявит, что это они «психа выжили». Баринов часто будет всем рассказывать, как опасен был Олежка, и очень скоро все согласятся, что они действительно герои, проявили характер, когда им угрожала опасность.

Так и течет жизнь в каком-то вихрастом вранье. И со стороны никто не понимает, зачем это нужно Баринову, но вот одна тетка из тех, что сидят всегда на скамейке у подъезда, назвала Барина маленьким Гитлером, потом вторая…

После истории с Олежкой Влад Баринов не спал всю ночь. Он недоумевал, как, выхватив тупой режик из кармана и бросившись с ним на толпу, можно стать героем. А героем был именно Олежка, себе Баринов никогда не врал и иллюзий не строил, именно это ему помогло в дальнейшем так возвыситься и стать главным в стране манипулятором. Во-первых, Влад не мог понять, как один осмелился противостоять толпе. Толпа, в понимании Влада, эта была могучая темная сила, противостоять ей бессмысленно, а вот управлять очень хочется! Еще не понимал Баринов, почему они бросились бежать. Он думал всю ночь, даже не раздевался ко сну, все сидел в кресле. И лишь к рассвету он увидел, как действовал Олежка. Действовал, скорее, по наитию. Он выбрал самого крупного соперника. И отчаянно двинулся на него. Вычленил из толпы авторитетного лидера и сломал его. Тем самым сломал толпу. Побежал громила Витек, побежали все. И с этих самых пор Влад Баринов стал интересоваться психологией, книжки в библиотеке брал, а во дворе опыты ставил.

В шестом классе школы Влад сказал при всех одному молодому учителю: «Вам придется уйти».

И сделал так, что учитель вынужден был уволиться. А в старших классах директор и завуч советовались с ним по важнейшим проблемам жизни школы. Когда же встал вопрос, в какой вуз поступать, Влад выбрал психологию. Но уже с первого курса его забрали в закрытое учебное учреждение Ведомства, где из него выбили все высокомерие, а привили расторопность и настоящий интерес, зажгли огонечки в глазенках любопытных. Теперь он мог решать сверхзадачи. Преподаватели его любили, так как сразу увидели в нем фанатика. «Мир принадлежит фанатикам! Кем были Христос, Наполеон, Королев? Фанатиками. Они изменили мир».

«Оный, вам даже не нужно сходить с ума по этой теме, вы все усвоите легко. Я же вижу, что круг ваших научных интересов лежит несколько в иной области, там вы фанатичны, но иногда полезно несколько отвлечься…» – так говорила преподаватель по медицине, которую Митя опять прогулял с девчонками в парке. Вместо него ответил Семен Семеныч Ободинский, с которым Оный уже тогда рассматривал некоторые неописанные в учебниках особенности гласных: «Татьяна Александровна, мир меняют фанатики! Запомните этого вьюношу – он будет и счастлив, и велик!»

 

И вот спустя много лет они столкнулись – Оный и Баринов, два классических фанатика. Один создал сверхмощный отдел внутри системы и управлял людьми ради любви к самому управлению, другой нащупал новую науку, причем начав с экспериментальной части, с практической. Баринов сделал Оного частью собственной системы. Таким образом, Баринов приобрел черты величия, а Оный, похоже, потерял независимость. А ведь эти люди могли обогатить друг друга новыми знаниями, умениями, энергиями. Но почему-то посчитали, что должны противостоять друг другу. Но вот ситуация меняется. Или нет?

 

Как свободные люди

Оный и Жирмунская ехали в купе, словно свободные люди. Им предлагали спецсамолет, но Дмитрий не летал на самолетах никогда, да и пять суток в поезде давали возможность думать. Предстояло уяснить для себя множество вопросов, он их распределил в группы. И одна из групп касалась именно Жирмунской. Относительно этой женщины предстояло понять следующее.

1. Насколько Вера Павловна позволяет себе быть самостоятельной внутри системы. То есть совершенно ясно – она работает на Баринова. Но есть ли хоть какая-нибудь степень самостоятельности? Ведь Оный имел представление об уровне этой личности в прошлом. До основания ли деструктировал эту глыбу Баринов?

2. Если уровень ее самостоятельности равен нулю, какие усилия должен приложить Оный, чтобы вернуть Жирмунскую в поле деятельности (тут нужно пояснить, Митя был убежден, что без личностной дерзости невозможен прорыв в науке). Из второго вопроса вытекал третий, самый главный.

3. Готова ли она идти за мной? Ведь Жирмунская – это тот мостик, который должен соединить его с теми филологами из разгромленных сообществ, которых он включил в свою группу. Если она не готова довериться безоглядно, не будет отдачи от этих великолепных умников из дивных тихушек, они не поверят ему. Нет доверия – нет коллектива. Следовательно, нет результата.

 

Они говорили о пейзаже за окном (шел дождь), о вреде электровозов для развития угольной промышленности, потом Оный начал диалог о книгах. И это был не простой разговор, внутри него он расположил звоночки и ловушечки.

-     Мне довелось видеть архив Платонова. Я встретил там совершенно удивительную страницу. Явно новодел, но такая концентрация его стилистики, синтаксических конструкций, совершенный воздух автора! Человек, который сделал эту вставочку, невероятно талантлив. Он «считал» Платонова потрясающе точно и выдал квинтэссенцию на две странички. Причем и тему выбрал внутри авторской эго-концепции…

Вера Павловна не могла скрыть блестящих глаз. Ведь Дмитрий Андреевич хвалил сейчас ее. Да, ей в молодости разрешили работать с архивом Андрея Платонова, язык которого ее пленил еще в средних классах школы. Она тогда увлеклась и слегка «похулиганила». Это была шутка для знатоков, для посвященных, посторонние бы не поняли. Значит? Значит Оный стучится в ее двери. Открыть ему? Открыть ему?? А если он такой же сломанный, как я? Ведь сестра его на свободе и мать не тронули… Значит… Что это значит?

-     Я читал Берегова, Вера Павловна. Разумеется, все семь книг, не больше (он посмотрел на Жирмунскую, та ему кивнула понимающе – после седьмой книги Берегов пропал). Это очень дерзкий мыслитель. Я не знаю, в какой он сейчас форме, но мы должны помочь ему вернуться в нашу профессию.

-     Дмитрий Андреевич, у меня есть все основания полагать, что Георгия Ивановича давно нет с нами.

-     Вера Павловна, Берегова приведут в порядок и привезут к нам.

Жирмунская задышала вхолостую, у нее приключался прямо сейчас приступ астмы. Как страшно звучало «приведут в порядок». Насколько он вне «порядка»? Что с ним сделали? Господи, какое счастье – он жив... Жив!

Она умоляюще взглянула на Митю, но тот смотрел с такой добротой, что Жирмунская улыбнулась сквозь неслучившиеся слезы. А Оный повторил задачу: «Мы с вами должны снова ввести его в профессию. Мы сможем. Мы – сможем».

Но Оный видел, как глубоко обезличена Вера Павловна. Только ее глаза загорятся, как сразу в них и сомнение, и вот она уже спряталась в свою безнадежную норку, потому что привыкла жить без веры. Много-много лет без веры. Она делала то, что ей приказывал Баринов. Она думала так, как ей приказывал Баринов. Он контролировал все. Этот бесконечный Баринов. Космос Баринов. Альфа, сука и омега Баринов. Бешеный танк.

Вера Павловна уже не помнила (не хотела помнить), как после двухнедельного общения с Бариновым у нее стали выпадать волосы. Клок за клоком. А он посмотрел на нее, прячущую проплешины под платочком, и процитировал Евангелие: «У вас же и волосы на голове все сочтены», – и даже не засмеялся. Вера Павловна забыла, сколько ученых погубил Баринов: кого прикормил (и погубил еще больше), кого в тихушку пристроил, где даже самый нормальный человек очень быстро превращался в траву. Его аналитический отдел здорово отслеживал научные прорывы и просто серьезные продвижения, Баринов вербовал из такой группы одного-двух человек, после чего был в курсе всего. Его осведомители очень скоро становились при должностях и славе или болтались на натянутой веревке в общественном туалете родного НИИ – каждый сам делал выбор!

 

-     Дмитрий Андреевич, у нас есть четкий план работы? Я хочу и могу приносить пользу.

Оный понимал, ему самому нужно будет ориентироваться, какие слова говорятся для Всеслышащего Уха, а в которых есть рациональное зерно. Но он не успел выбрать стратегию, потому отвечал так, как приходило в голову.

-     У нас нет и не может быть четкого плана работы, уважаемая Вера Павловна. Мы должны обобщить и углубить все знания и опыты по паранормальной лингвистике. Да, отныне этот термин у нас станет обычным делом. Итак, есть поливариативная матрица, с которой мы будем работать. Первое, что мы должны сделать, мои случайные опыты подтвердить регулярностью. Если у наших коллег существуют наработки в интересующей нас области, мы сразу можем сделать шаг вперед. Или вверх? Если таких наработок нет, мы максимально быстро включаем бывших ученых в работу. Наш ээээ… работодатель будет встречаться со мной раз в две недели, чтобы корректировать поиск и узнавать результаты. То есть, наша активность должна быть максимальной, иначе нашу группу расформируют, и мы будем рассеянны.

Жирмунская подумала, с какой легкостью этот мальчик употребляет такие слова как «ликвидированы» и «рассеянны». Она знала, какой смысл за ними кроется, а он не знал. И это был ужас.

-     Вы готовы рассказать мне, насколько далеко продвинулись в своих исследованиях? Вы готовы предоставить материалы исследований?

Оный закрыл глаза и прошептал несколько слов. Попросил повторить. И Жирмунскую неведомая сила оторвала от сиденья и мягко, но властно подбросила вверх. Она кружилась почти под самым потолком купе, смеялась, как маленькая девочка, и была совершенно счастлива. Оный краем глаза увидел, как дернулась дверь купе, тогда он прошептал еще одну абракадабру, и дверь оказалась блокированной, а он сам подплыл к Вере Павловне и они тихо висели в воздухе и мило улыбались друг другу. А сопровождающие их люди в штатском то дергали напрасно неподдающуюся ручку купе, то пытались соединиться с Бариновым (тоже напрасно, Дмитрий заблокировал и связь – их рации передавали нелепую музыку и даже частушки). При этом Оный молчал, ибо знал, прослушка все-таки действует, да и говорить ничего не хотелось: он смеялся совершенно беспечно с маленькой дурочкой Жирмунской, медленно передвигаясь по воздуху.

Они насладились милым парением и опустились на сиденья. Тут в купе ворвались и встали в замешательстве. Гэбэшники не знали, что им делать в таких ситуациях, потому просто несильно избили Оного и Жирмунскую. Все это произошло молниеносно – Митя оказался лицом на полу, а Жирмунскую ударили наотмашь, и у нее из носа хлынула кровь. Но ей было все равно и не больно, так как какие-то мгновения назад она была абсолютно счастлива и свободна, чего с ней не было множество лет. У Мити тоже оказалось немного разбито лицо, когда их оставили одних, и Оный сел напротив Жирмунской. Они посмотрели друг на друга… Они смеялись беззвучно и безудержно, как веселые рыбы. У них теперь была тайна. Одна на двоих.

 

Про любовь

Восемнадцатая глава – очень опасная. Она о любви. Плотской, многозначной, феерической. О, как ты прекрасна, бесполезная любовь!

Этот предмет Оный исследовал особо тщательно в тот момент, когда работал над энергетическими стихами. Как–то так совпало: стихи и женщины.

Хороводы бабы водили вокруг него всегда, ибо баба творца бешеной гайкой чует, которая у нее посередине. Ему действительно слишком много далось. Он трогал за руку и за ним шли. Он манил пальчиком, к нему бежали. Запрыгивали в окна, когда он думал об этих великолепных мокрощелках. Выламывали двери. Но все они знали, что не смогут удержать его. Каждой дуре было ясно, он – нездешний. Он шептал на ушко и нормальная женщина, будучи целую вечность замужем, уходила от мужа, жила одна, странно как-то жила… Он женщин целовал везде, рассматривал и нюхал. Он смотрел сквозь них на лунный свет, искал на их теле тайные письмена, а на рассвете писал на дрожащей спине стихи красными бесстыжими чернилами.

Они видели, что он – король. И никогда не было драм при расставании, боли, тоски или ненависти. Все были счастливы коснуться краешка золоченой пены, поцеловать в промежность радугу, быть настигнутой игривой молнией в самой середине смеющегося июля.

 

МАРИНА

Марина жила в доме напротив. Она часто и подолгу глядела в окно, как Ассоль в сторону моря, Марина ждала парус. Митя заметил ее, как-то сразу понял. Они переглядывались – юные, высокие, напрасные. Им было по 17 лет, глаза темные у обоих. Марина – томная и медленная, взгляды бросала украдкой, но дерзко. У нее не ладилось с языками, Оный проваливал геометрию.

Он вышел из окна (часто так делал, на первом этаже жил), подошел к другому раскрытому окну, где стояла Марина.

-     Привет! Пойдем гулять?

И она пошла.

Марина ушла гулять с Дмитрием, а вернулась домой через 26 лет. Она мало кого узнавала, ей почти ничего не было интересно. Она зашла в квартиру, ни с кем не поздоровалась и сразу дошла до окна. В доме напротив, у окна на первом этаже стояла мать Мити. Теперь она ждала не только отца. А может быть, она давно уже никого не ждала. Просто место ее было здесь, у окна.

Марина оглядела комнату. Здесь все было так, как в тот весенний вечер, когда подошел парень и просто так сказал: «Привет! Пойдем гулять?» На письменном столе лежала раскрытая книга («Анна Каренина») – Марина готовилась к выпускным экзаменам. На какой странице она тогда остановилась? На 17. Странное совпадение. Но Марине оно не казалось странным. Она скорее пролистала 26 страниц и открыла 43 – теперь ей было 43, – и жадно прочитала следующее: «А недурны, – говорил он, сдирая серебряною вилочкой с перламутровой раковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за другой. Недурны, – повторял он, вскидывая блестящие и влажные глаза...»

Вот первый ящичек письменного стола, там лежал ее альбом со стихами девичьими, которые она записывала сюда несколько лет красивым почерком и неуверенной рукой. Еще в углу пряталось маленькое круглое зеркальце в виде сердечка. Марина, как и тогда, украдкой глянула в зеркальце и заплакала.

Она помнила, что сколько бы в ее жизни не было мужчин (по одному или много сразу) ей всегда не хватало сукиного сына Оного, который подошел и просто так сказал: «Привет! Пойдем гулять?» И она пошла. В парке они катались на «чертовом колесе», и Марина боялась смотреть вниз, со страху прижавшись к Димке. А когда глянула, то увидела себя 26 лет спустя, с пустыми глазами, но в ОЖИДАНИИ. Эта странная женщина с несбывшейся судьбой что-то хотела сказать счастливой в эту минуту Маринке, но Маринка темнела глазами и не хотела слушать ее. Потому, когда Димка предложил ей «еще кружочек», она радостно закивала, хотя боялась очень. Там, на высоте, он и сломал ее. Сломал, не притронувшись. Потом они сидели друг напротив друга на скамейке, ели мороженое. Белая пена так темно таяла на губах его, Маринка не могла уже отвести взгляд. И домой они возвращались уже ночью. Когда они проходили мимо реки, Оный легонько толкнул Маринку в сторону берега, и она пошла туда сама. Там все и случилось. Она лежала на спине и сладостно погибала, и с неба сыпались звезды, и слезы так приятно тревожили взгляд.

Он проводил ее до самого подъезда, и они уговорились посмотреть друг на дружку в окошки через пять минут. Но Маринка дошла до дверей и – повернула обратно. Она зачем-то побежала на берег реки, потом в парк, сидела одиноко в люльке карусели, на которой они недавно катались, и думала, и мечтала, и ЖДАЛА. А утром ее видели на автовокзале, она садилась в автобус, который увез Маринку из города на 26 лет.

Маринка почти ничего не помнила из этого долгого путешествия. Единственное, что сколько бы мужчин ее не любило – один или несколько сразу – ей всегда не хватало еще немного довернуть до Оного.

 

Светлана Анатольевна

У них была порнографическая связь. Так считал сам Митя, даже поэмку написал, которую поудаляли со всех ресурсов, но она продолжала свою жизнь в списках, личных сообщениях взволнованных поэтесс и проч. Этой поэмкой Оный вызвал к себе больше ненависти, а если случались признания, то писали извращенки со стажем, что казалось самому Димке симпатичным.

Она была старше него ровно вдвое, когда произошла их встреча. Светлана Анатольевна возвращалась от любовника по парку мимо университета, судорожно думала, что она скажет дома мужу. Юнец, сидящий на скамейке, увидел ее издалека, рассматривал совершенно откровенно. Ей совсем недавно случилось 35, детей у нее не было. Но был зачем-то любовник, от которого Светлана Анатольевна уже устала – они познакомились на отдыхе три года назад, произошла связь, совершенно без страсти, а просто потому, что было скучно, и эта связь длилась также без страсти, но более по расписанию.

Юнец при рассмотрении оказался симпатичным и даже более. У него были добрые глаза, но в них роились бесята. Он поднялся со скамейки, когда Светлана Анатольевна приближалась. Пошел с ней рядом молча.

Она улыбнулась. От него не исходило совсем никакой угрозы. Он не мог сделать больно, но умел воспеть и вознести – это чувствовалось. Так они шли по парку рядом, Светлана улыбалась, Оный рассматривал ее, но уже не бесстыже, а как-то творчески. Наконец он заговорил.

-     Вы правильно обо мне думаете, я – прекрасен. Легок и нрав у меня веселый.

Светлана Анатольевна посмотрела на студента с интересом, близким к восторгу: он и мысли читать умел! Посмотрела, и больше не смогла отвести взгляда. А какие тихие и прекрасные дерзости он говорил!

-     У нас будет связь. Связь красивая и скандальная. Совершенно порочная. Фейерверк и праздник истосковавшейся по счастью плоти.

-     Да-а-а? Как интересно!

-     Вы мне будете писать записочки – они будут торчать со всех моих карманов, словно белые кудри. А в записочках столько нежности и ожидания новой встречи – радостной и волшебной.

-     Светлана Анатольевна уже смеялась, так ей было хорошо.

-     Молодой человек, вы изъясняетесь совершенно книжно. Мне это нравится, но я…

-     …замужем. Знаю. У вас и любовник есть. И что же?

Тут он остановился и взял Светлану Анатольевну за руку. Женщина вздрогнула, словно проснулась: именно этого прикосновения она ждала всю жизнь и больше. А он стоял перед ней, глядел в самые глыби глаз и, все зная, спрашивал: «Разве вы счастливы? То-то же. Я вам очень нужен. Смотрите, что я умею», – Митя поднял руку и погладил Светлану Анатольевну по голове, рука скользнула вниз по волосам и прикоснулась к белой коже шеи. Женщина упала в обморок.

А уже днем она сняла все свои деньги в сберегательном банке, звонила по объявлениям, где значилось «сдаем жилье». Квартирку она сняла на окраине, окно выходило прямо в лес. Вечером в этом окне ярко горел свет, звучала волшебная музыка, а потом все погасло, ибо грянуло счастье!

Утром она вырвала листок из блокнота и написала первую записочку, которую незаметно сунула Дмитрию в карман пальто, пока тот принимал душ. Он ушел, а Светлана Анатольевна, как только стихли шаги внизу, запрыгнула с ногами на кровать и, сигая как в детстве до потолка, кричала: «А-а-а-а!» Она скакала так, пока не выдохлась, упала на кровать и принялась восторженно вспоминать, как Оный целовал ее в таких заповедных местах, о существовании которых она прежде не подозревала, целовал долго и как-то исследовательски. Ей было хорошо и сказочно. И взрослая женщина поглядела на часы и в уме подсчитала, через какое время у него заканчиваются занятия. Потом прибавила время на дорогу, вздохнула и, совершенно счастливая, заснула.

 

Вечером они сидели у окна с видом на темный лес, всегда обнявшись, но сидели недолго. Потому что какая-то сила бросала их друг другу в объятья, начиналось великое плотское побоище, роскошество и порево, трах или ада. Серебряная роса страсти выступала на коже, сквозь приоткрытые рты белели зубы, воздуха не хватало, сердце радовалось, рвалось вниз, обмирало.

Он был волшебник, а женщина так хотела сойти с ума и клиниться по чему-то волшебному. Ночью он иногда включал свет и писал карандашиком стихи на ее спине, строки спешили все ниже и ниже, вот уже карандашик не писал, потом выпадал из рук, дрогнув на многоточии.

Однажды Оный поймал на себе ее взгляд и попросил: «Не влюбляйся в меня. Я не уверен, что я здесь надолго». Она хотела заплакать, но странно как-то засмеялась.

-     Ты хочешь уйти?

-     Я не об этом, – и не стал пояснять, что он имел ввиду. Они уже целовались напропалую, навылет и наугад.

Через две недели Светлану Анатольевну отыскал муж. Он ворвался в съемную квартиру, в это порнопристанище, когда Митя был в университете, сначала кричал, потом рухнул перед Светланой Анатольевной на колени, целовал ей ноги и рыдал по-бабьи в голос. А Светлана Анатольевна в это время думала, как она могла жить с этим человеком так долго? Он порядочный почти, трусоват только, но он не волшебник. А жизнь – это время для волшебства. И еще она поглядывала на часы и считала, сколько еще ей жить без Димы. Она теперь всегда считала. А мужу Светлана Анатольевна даже ничего не ответила... Он все понял, он ушел. А ближе к вечеру явился волшебник, и начались чудеса, комната наполнилась сиянием, а сквозь потолок явственно проступало звездное небо.

Счастье!

Оный читал Светлане Анатольевне безумные стихи и рассказывал дикие и дерзкие теории о силе слова. Потом касался ее щеки и она падала на спину. И они восхитительно безобразничали – до крови, до сумерек в голове. Ей было так сказочно хорошо, что она ударила Митю по лицу. Он засмеялся. Тогда она схватила его за волосы и стукнула головой о железную спинку кровати. Алая кровища брызнула-брызнула и запачкала белоснежную простынь. Светлана Анатольевна засунула ему в рот пальцы и скрутила губу, кровь веселой струйкой потекла вниз, по подбородку, по груди, стекала в буйство. Он засмеялся еще, и прочитал:

ах, я люблю когда кровища! –

лошадки и нервишки вскачь...

щекочет вора щеткой сыщик,

а короля ля-ля палач.

о, я люблю когда кровища!

 

в тоске я мерк... Но вот я ожил –

под глазом бланш, на сердце блажь!

и молодая зреет кожа,

борзеет нежно антураж;

 

и незабвенные кокотки,

чьи нравы песенно-легки,

в кровавый красят коготки;

возводят нас в татуировки –

достаточно, мой свет, одной –

чуть выше жопы заводной.

 

о, я люблю когда кровища

на стены хлыщет, хлыщет, хлыщет!

После чего орально надругался над Светланой Анатольевной.

Кажется, Светлане Анатольевне понравилось бить мужчину. Во всяком случае, на теле Оного появлялось все больше кровоподтеков, и к концу осени он был похож на неудачливого боксера. Но закончилось это внезапно.

Они стояли у окна, глядели как первый снег засыпает лес. Еще вчера они гуляли в лесу, желтые листья тревожно шептались под ногами, а вот сегодня случилась белая сказка! Светлана Анатольевна от избытка чувств захотела ударить Диму, но тот крепко поймал ее руку и держал цепко. Слова его были просты, но почему-то оглушили Светлану Анатольевну.

-     Девочка моя, не делай больше этого. Ты перестаешь себя контролировать. В нежности есть черта, переступив которую, назад уже не возвращаются. Не ходи туда! Не ходи туда!

Светлана Анатольевна испугалась, а ночью вспомнила слова Дмитрия и подумала, что ему, семнадцатилетнему, очень много лет.

Крови больше не было. Но порнографическая связь длилась до зимы, и зимой еще несколько. А потом… А потом Димка не пошел утром в университет.

Светлана Анатольевна проснулась и с удивлением увидела Димку, который лежал на полу и что-то быстро и увлеченно записывал на клочках бумаги. В это время он давно должен быть на занятиях и Светлана Анатольевна обрадовалась тому, что они проведут день вместе. Она спрыгнула с кровати и легла рядом с Митей. Обняла его, погладила нежно. Потом начала делать ему приятно. Но он не видел этой женщины. По его бумажкам ползали синие муравьи букв, они разбегались и снова собирались вместе, куда-то торопясь. Он писал в транскрипции звуки, тут же принимался их произносить каким-то странным голосом, точно не из себя, но наоборот – внутрь. Она крикнула ему в самое ухо, но Оный не услышал ее. Он писал и временами улыбался. А потом снова путался в раздумьях, но вот вскоре снова находил. Он не завтракал и не обедал. Нарезанные им бумажки множились, к вечеру по комнате невозможно было пройти, но он очень ловко ориентировался в них, уверенно тянулся и брал каждый раз именно нужную. Становилось темно. Светлана Анатольевна, уже с первым разочарованием на лице, сидела в кресле и наблюдала за Оным. Тот передвигался по комнате на коленях от одной записи к другой и что-то добавлял или вычеркивал. Когда совсем стало невозможно писать, он лег на спину, закрыл глаза и заснул. Он не догадался включить свет, а жить в темноте теперь не видел смысла. Он спал, но думал. Когда первые лучи солнца коснулись окна, Светлана Анатольевна проснулась в тревоге. И действительно, картина повторялась: Дмитрий переползал от одной бумаги до другой снова до сумерек, и ни разу не заметил Светлану Анатольевну. Он снова спал среди своих бумаг, проснулся с восходом и занялся ими же. Ему требовалось побриться, но верное сочетание звуков сейчас было важнее всего. Перед самими сумерками он остановился.

-     Я несколько увлекся…

-     Да? Не заметила, – Светлана Анатольевна готовила Мите упреки, они уже пошли горлом, но он сказал странные слова.

-     Светлана, я сейчас говорю о нашей связи. Я несколько увлекся тобой, но теперь все прошло.

Оный посмотрел на Светлану Анатольевну, которая уже все поняла. Она готовилась заплакать от того, что не знала, как себя вести. За эти три дня она решила, такой Оный ей не нужен. А стать прежним он уже не мог.

-     Мы расстанемся здесь и сейчас. Мы скажем друг другу красивые слова, потому что мы были легки и счастливы эти два с половиной месяца. Начну я.

Оный подошел к Светлане Анатольевне и посмотрел на нее глазами, полными слез счастья.

-     Девочка моя! Это была фантастика. Пройдет 100, и 200, и 700 лет, я буду веселым королем на далекой планете, и в мою честь назовут букву в азбуке инопланетной, но во мне останется тихо и радостно тлеть твое сияние. Я был у тебя, а значит есть, и значит – буду. Ничего не проходит, никто никуда не может уйти. Я затаился на самом дне тебя, я счастливлюсь.

Он погладил Светлану Анатольевну по щеке, и, собрав с пола записки, которые легли в основу первого тома этой книги, ушел.

Светлана Анатольевна вернулась к мужу. Никогда более ему не изменяла, да и желания не было. Она теперь во всю жизнь была счастлива и радостна. Потому что в ее жизни был, есть и будет Оный. Был, есть и будет Оный.

 

СОФОЧКА

Ее по имени никто и не звал, только в детстве. Но уже в первой юности Софочка стала честной давалкой, потому женщины ее люто ненавидили, а мужчины были подлы.

Невинности она лишилась в 13, впервые в жизни напившись портвейну. Взрослые парни позвали ее старшую подругу на день рождения, та взяла Софочку – беленького зайчика, за компанию. Все пили, такие взрослые и красивые. День рождения был у Сергея, который из армейки недавно пришел. Предков в хате не было, потому бухали и курили. Софочка пробовала курить и раньше, но наливали ей в первый раз.

Вино было невкусное, но после двух глоточков она совершенно расслабилась и уже вместе со всеми ухахатывалась по поводу и без. Ей налили еще, Софочка – еще ребенок – пошла танцевать. На нее смотрели и смеялись. Софочка воображала невесть что и тоже смеялась. А потом Софочку драли. Пробу снял хозяин – в ванной, куда Софочку он отвел блевать, потом вошел его друг Вован, и продолжил. Софочку помыли и выставили за дверь.

Наутро все во дворе знали, что Софочка уже не целка. Сергей ходил с золотой медалью по скотству на груди, Вован с серебряной. А Софочка протомилась дома до вечера, а в сумерки побежала к Сергею.

-     Чего пришла?

-     Понравилось.

Он вышел в подъезд (дома были родители).

-     Ты это… Забудь. Это по бухаре все. Несерьезно.

-     А еще хочешь?

-     А че, дашь?

-     Айда за гаражи.

Они пошли за гаражи, где Серега натянул Софочку по трезвяни и даже дал ей чмок.

О чем с усталым видом позже рассказал во дворе Светке Ишаковой, а та – всем.

Софочка же, когда засыпала, вспомнила напуганного странным и срамным зрелищем котенка, который смотрел на нее из-за кустов там, за гаражами, когда она давала. Котенок не мог отвести взгляда от Софочки, но ему было так неуютно на этом блядском свете.

В то лето Софочку драл Игорь со второго подъезда, его друг Санек, друг Санька Пашка. Потом отец Пашки и друг отца Пашки. В садах отодрал сторож и разрешил рвать вишню «хоть круглый год». Был грузчик с овощного на углу – от него еще одеколоном вкусно пахло. В подъезде нередко Серега поджидал с дудкой-волосянкой. Все это Софочке очень нравилось – она была слегка пьяна всегда. Так и жила. Когда закончила школу, пошла в ПТУ, которое много лет назад оканчивал ее отец, а потом Серега. Учиться ей было скучно, потому что в группе были одни девки, и все про нее знали. Софочка чаще курила во дворе, чем посещала занятия. С верхнего окна ПТУ на нее орал директор, Софочка уходила на стадион. На стадионе гоняли мяч мажоры с универа, на Софочку они не смотрели даже, хотя она старательно рисовалась. Мажоры разделились на две команды, а чтобы различаться, одна команда сняла с себя майки. Особенно хорош был веселый парняга, который все делал легко и улыбался всегда. Ему, походу, и мяч говнять нравилось, да и жить в кайф. Софочка влюбилась в него еще во время первого тайма. В перерыве чисто подгребла к нему такая. Вопрошала.

-     А ты чего все время скалишься, парняга?

-     Вас это так взволновало, леди?

-     Не выеживайся, понял?

Парняга засмеялся, ловко забросил Софочку себе на плечи и под одобрительный гул футболеров и зрителей побежал с ней на плечах совершать круг почета. Сначала Софочка царапалась и материлась, но от парняги внатуре пули отлетали, потому он продолжал бодро и победно бежать по стадиону, красавчик. Софочка призадумалась и улыбнулась. Потом рассмеялась. Ее никто никогда не катал на плечах, на «хоботе» только. Парняга вернул ее на трибуну, артистично так поклонился. Побежал мяч говнять. Софочка после игры пошла за ним, он вошел в общагу, ей помахал рукой, на прощание типа.

В семь утра Софочка была на боевом посту напротив общаги. Ночью она не спала, выглядела темной. Он вышел в окружении каких-то мымр, Софочку заметил, поклонился, улыбаясь. Протопал на занятия. Она подгребла к какому-то жлобу, спросила, где чалится вооон тот парняга, который с дуррами по ступенькам поднимается.

-     А, Димка Оный? На филологическом.

-     А это че ваще?

-     Наука о языке.

Вау! Языком работает, значит.

На перемене он вышел на широкое крыльцо университета, опять с двумя дуррами, но теперь уже с другими. Телки что-то ему жужжали наперебой, а он слушал и улыбался. Заметил Софочку, извинился перед шалашовками, упакованными в моду, подгреб такой к ней.

-     Извините, у меня создалось впечатление, будто вы хотите поговорить со мной. Я вас внимательно слушаю.

О-пля, кумир. И улыбается!

-     Есть дело, парень.

-     Какое же?

-     Займи денег на бухло.

Он рассмеялся.

-     Легко! В 14.10 у меня заканчиваются занятия. Приходите в общежитие в 302-ую комнату к трем.

-     А вдруг ты маньяк?

-     Я? Многое знаю из того, что будет со мной: несколько раз буду менять свою жизнь, сказочно разбогатею в 40. И так далее. Какой же я маньяк, если от меня сияние исходит?!

 

Софочка таилась вокруг общаги, – теперь все ее интересы находились здесь, похоже. Она видела, как прочапал Оный, такой деловой и веселый. Она подождала и вошла в общагу.

-     Вы к кому? – строгая бабуся на вахте не дремала.

-     А че, у вас так строго?

-     Конечно. У нас журнал посещений ведется, куда я всех записываю. Так положено…

-     Что положено – на то хрен положено!

-     Да как вы со мной разговариваете?! Я вынуждена вызвать коменданта!

-     Варвара Прокофьевна, эта милая девушка ко мне пришла. У нас семинар по абсцентной лексике. Могут еще коллеги подойти, Вы уж их пропустите, пожалуйста!

-     Дмитрий Андреевич, абсцентная лексика – это прекрасно! Мне довелось однажды слушать лекцию самого профессора Выщербина по этой искрометной теме, да у меня еще и записи сохранились. Не угодно ли?

-     Записи? Так чего же вы молчали, разлюбезная моя Варвара Прокофьевна! Буду рад и нахожу весьма полезным для себя познакомиться с трудами этого светоча науки нашей!

Митя и Софочка поднялись на третий этаж, пошли по длинному «крылу», он раскрыл перед ней последнюю дверь. Комната была чистая, и во всем виделся порядок. На окне, выходящем в парк, висел синий тюль, к которому были прикреплены нарисованные бабочки. Небольшой диванчик, стол, на столе раскрытая книга. На стенах многочисленные полки, на которых великое множество книг.

-     Один здесь чалишься? Клево у тебя.

-     Один.

-     Ты мне губы не заговаривай. Деньги давай.

Оный рассмеялся, достал из ящика деньги.

-     А ты че пьешь?

-     Молоко.

-     Дурак что ли? Водки тебе возьму.

-     Молоко.

-     Поняла. В завязке, значит. Ща приду.

-     Не туда.

-     А куда?

Димка вышел из комнаты и вернулся через две минуты с длинной веревкой. Обвязал за пояс Софочку и спустил вниз. Через 10 минут она вернулась, свистнула.

-     Мне бухару не дали.

-     И правильно сделали.

-     Не звезди.

Оный опустил Софочке конец веревки, поднял ее.

Он снова вышел, вернулся с бутылкой портвейна «Золотая осень».

Сидели за столом, Софочка бухала и курила, он смотрел на нее, улыбался, больше молчал.

-     ...Тогда я говорю ему «Товарищ директор, а вы не козел случаем?!». Перегнула, короче. Он рявкнул что-то как гоблин. Так меня и выперли.

-     Софья, ты интересная и талантливая (она позволила Оному говорить «ты»). Но учиться надо. Знаешь, для чего существует реальность? Чтобы изменять ее (смеялся). Да-да! При этом реальность хороша! Так фантастически хороша, эта наша реальность!

-     А ты проще выражаться не мог бы, парень?

-     Мог бы, наверное. Ты предлагаешь мне языковой эксперимент? Это очень интересно!

-     Я тебе предлагаю заткнуться и послушать меня. Ты вот умный такой, и бабка та внизу – из вашей секты заумной. И что? Сейчас ты меня драть будешь?

-     Оный забрал у нее бутылку, вылил в раковину.

-     Уходи, Софья! – тут Митя смутился, потому что почувствовал сознательную ложь в этой фразе. Глаголом в повелительном наклонении он отталкивал ее, а именным обращением манил к себе, привязывал. Похоже, она зачем-то нужна ему. Но зачем? Но он, кажется, уже знал зачем, и позволил быть этому в себе.

-     Вау, парень… Да ты псих! Нахера бухару похерил? – но после этого поступка Софочка зауважала Оного. Человек, способный вылить вино в раковину, встречался ей впервые. И для нее он был сверхчеловек.

-     Ты действительно хочешь, чтобы я ушла?

-     Да.

-     А зачем ты меня набухивал?

-     Ты хотела вино, я дал тебе вино.

-     А ты ничего не хочешь?

-     Хочу. Но это не секс.

-     Ты извращенец?

-     Не думаю.

-     А что ты хочешь?

-     Чтобы ты иногда приходила ко мне и говорила слова.

-     Какие? Тебе от этого кайфово?

-     Разные слова. Слова способны менять человека.

-     Гонишь!

-     Если захочешь, увидишь сама.

-     Вино покупать будешь?

-     Да.

-     А приставать?

-     Нет.

-     Так неинтересно.

-     Именно так интересно.

-     Тогда я завтра приду.

-     Уже завтра! Да-да, приходи завтра!

 

Оный остался один. Он бегал в парке, когда уже стемнело, что-то шептал. Потом стоял у раскрытого окна, гляделся в конец темной аллеи. Было похоже, что он на что-то решался.

Пошел дождь. Дмитрий всегда чувствовал странный душевный подъем во время дождя. Он улыбнулся куда-то в даль ли, в глубь ли себя. Он все уже решил. Сел за стол, достал из ящика новую тетрадь и записал на первой странице

«Занятие первое». А потом что-то принялся быстро сочинять, едва успевая записывать веселым кудрявым почерком.

 

Софочка была уже у него в комнате, когда Митя возвратился с занятий.

-     Твоя эта бабулька внизу – техникум!

-     Техникум или уникум?

-     Докопаться решил?

 

Итак, Софочка сидела за столом, всматривалась в откупоренную бутылку, слушала Дмитрия.

-     Софья, я хочу тебе предложить эксперимент…

-     Это больно?

-     Нет. Не больно. Но ты изменишься.

-     Как?! Не согласная я!

-     Ты можешь изменить свою жизнь.

-     Мне моя жизнь нравится.

Это заявление смутило Оного.

-     Я кайфую. Ты думаешь, Софочка такая разнесчастная вся – в грехе и дерьме, дурра безграмотная, ах-кудах-тах-тах – надо спасать ее? Нет! Софочка балдеет! Я ловлю кайф: бухаю, трахаюсь, и налоги не плачу-ха-ха-ха! Я тебе еще скажу. Я намерена наркотики попробовать. Хочу, чтобы меня по-взрослому торкало.

-     Знаешь, это как раз тот случай. Тебя торкнет необратимо.

-     Да? Реально?? Хочу!!!

-     Вот и прекрасно. Начнем...

 

Он стоял у раскрытого окна (в ту осень было днем очень тепло), говорил негромко, но Софочка слышала и не спускала с него глаз.

-     Софья, у нас будет 12 занятий. Три дня подряд. На четвертый день-отдых. Тебе и делать ничего не надо. Только читать или повторять за мной некоторые тексты, которые я специально подготовил. Совершенно неважно, думаешь ли ты о том, что в них говорится или нет. Ты готова начать?

-     Угу.

 

Оный протянул ей лист, усыпанный с двух сторон буквами – черными, как трудолюбивые муравьи.

-     Я напечатал. Пусть тебе будет удобнее. Читай вслух.

Софочка вздохнула, принялась читать.

«Какой огромный мир! Столько всего разного в этом светлом и распахнутом мире! Великое множество людей, которые радуются удивительному дару жить. Эти люди чисты, им хорошо, очень хорошо! Я хочу быть светлой и радостной, красиво говорить и чувствовать красиво. Я хочу и могу. Могу и буду. Я хочу, могу и буду всегда: светлой, радостной, чистой, высокой как радуга, ромашка, радость! Что есть жизнь? Это счастье! Человек рожден для счастья. Я – человек. Очень хороший человек. И я счастлива. С каждым днем. Я. Становлюсь. Счастливлюсь».

-     Хорошо. На сегодня достаточно. Перед тем, как мы расстанемся, вспомни все слова из этого текста.

-     Огромный, разного, множество, люди, хочу, рожден… ромашка.

Дмитрий вывел Софочку из общежития.

-     Как все прошло? Я способная. Запомни это.

-     Софья, все хорошо. Жду тебя завтра.

У себя в комнате Оный записал в тетрадь о высоком уровне тревожности Софьи и о том, что она боится жить. Все счастливые слова она не смогла вспомнить.

 

На второе занятие Софочка пришла раньше назначенного времени. Дмитрий снова достал бутылку портвейна, Софочка выпила полстаканчика, более не стала. Теперь она читала с некоторой жадностью и повышенным интересом. Ей вдруг стало любопытно. И Оный отметил вечером в тетради, что тексты он составил «метко»: они работали и на фонетическом, и на стилистическом, и на синтаксическом уровне. Сознание Софочки включилось в работу. Но Оный мечтал поработать именно с ее подсознанием. Для этого он написал второй текст.

-     Хочешь, сегодня я почитаю для тебя?

-     Ты? Для меня?

-     Конечно! Только для тебя.

-     Хорошо бы…

-     А ты садись поудобнее, глаза закрывай, думай о чем-нибудь приятном.

-     О чем?

-     Вспоминай что-нибудь из детства.

-     Не хочу!

-     Тогда представь быстрый поезд, в котором ты на море едешь.

-     А какое оно, море?

-     Море? – тут Оный вспомнил, что сам никогда на море не был. Но он врал сейчас самозабвенно. – Море теплого цвета и такое уютное и бесконечное, как добро. На море дышится иначе и очень хочется жить. Там все счастливы.

Софочка закрыла глаза и улыбнулась. Испугалась этой своей чистой фантазии, но услышала голос Дмитрия и снова улыбнулась, теперь глубже. А Митя читал.

«Во все времена самыми лучшими человеческими качествами считаются стремление ко всему доброму и светлому, жажда чистоты, умение восхищаться высоким и красивым. Проходят века, все меняется, а доблесть и честность в нас, как и прежде, радует людей. Мой путь – это путь добра и счастья. Я всегда буду идти по этому пути. Всегда, во все времена я буду идти по счастливому пути. И впереди ждут меня радость и счастье, мир и гармония, любовь, любовь, любовь – удивительно чистое и светлое чувство, красивое – как радуга и сияние. Отныне во мне живут и расцветают только положительные человеческие качества. Я – хороший человек. Я – очень хороший человек. Живу и наслаждаюсь своей чистотой, покоем, добром внутри себя. Я всегда буду идти по этому пути».

Софочка сегодня выглядела иначе. Она даже оделась по-другому: никакого дерзкого ущербного мини, но длинное платье и желтая лента в волосах. Она еще кривлялась по привычке, но в лице проступила осмысленность и уважение к собеседнику.

-     Скажи, а тебе зачем это?

-     Слова творят чудеса. Я хочу изучить слова. Я живу в мире слов.

-     А я тебе совсем неинтересна?

-     Софья, давай с тобой договоримся: пока мы занимаемся, ты не задаешь мне вопросов про межличностные отношения. Хорошо?

-     А если ты в меня втюришься?

-     Этого не произойдет.

-     А если я в тебя?

-     Я бы не хотел этого.

-     Ладно. Шучу!

После второго занятия Софья робко попросила проводить ее. Они шли по осеннему городу, опускался туман. В ее дворе все вылупились на них. И Софья впервые в жизни подумала, что все эти дворовые – вполне себе уроды. А ей было приятно идти рядом с этим спортивным парнем, высоченным и умным.

-     Они все обижали меня. Вон тот, и этот, и те.

-     Ты позволяла это делать. Теперь все изменилось. Ты другая, у тебя другие интересы. Кто умница? Ты умница!

Софочка долго так посмотрела на Дмитрия, а утром побежала в ПТУ просить, чтобы ее взяли обратно. И ее приняли, видя что она как-то внезапно стала другой.

 

Когда перед третьим занятьем Митя поставил на стол традиционную бутылку портвейна для Софочки, она подала знак, что этого ей не нужно.

-     Ты знаешь, бухать – это не круто. Круто – не бухать.

-     А как кайф ловить? – он улыбался.

-     От жизни.

Оный повторил с Софочкой предыдущее и взял новую тему.

-     Давай ты сегодня будешь записывать?

-     Давай.

-     Дома над кроватью повесишь, читать будешь по утрам.

-     Шутишь?

-     Конечно.

Софочка села за его стол и ей очень понравилось сидеть там. Она почувствовала себя совершенно другой – такой умной и даже всемогущей. Потом он дал ей очень красивую бумагу, белую с синеватым отливом, такую гладкую и приятную на ощупь.

-     Дима, а чем писать?

Оный отметил про себя, что Софочка в первый раз назвала его по имени.

-     Есть карандаши, ручки – бери все, что хочешь.

Софочка взяла карандаш, который писал золотистым цветом, но тут же положила его на место. Взяла черный, приготовилась записывать.

-     Софья, ты же золотистым писать хотела?

-     Да, но…

-     Не надо черным. Давай золотистым писать будем. Это твой цвет. Ведь внутри тебя все цветет так же красиво.

Софья взяла золотистый, но она чувствовала дискомфорт.

-     Хорошо, начинай черным. Если ты захочешь перейти на другой цвет, делай это смело. Мы пишем для себя. Мы живем для себя.

Черный карандаш был туповат. При этом все другие – необыкновенно острые. Софочка удивилась этому, но не догадалась. Накануне Оный специально затупил черный.

«Все мы хотим быть красивыми. А что это значит – красота? Есть много определений этого слова. Но более других нам кажется интересным определение красоты как гармонии. То есть, повторяя слова Чехова, великого писателя, «в человеке все должно быть прекрасно: и душа, и тело, и одежда, и мысли, и поступки». Чтобы душа была красивой, нужно жить в мире с собой, быть честным и смелым. Тело становится красивым от физических упражнений и ухода за ним. Красивая одежда вовсе не означает что-то яркое и новое. Главное, чтобы одежда была чистой и уместной. А красивые поступки связаны с воздержанием от излишеств, смелостью, правдивостью и помощью людям. Я теперь буду красивой. Это так просто и интересно. Красота – великая сила! Отныне я всегда буду стремиться к красоте. Я хочу быть красивой и я стану красивой. Красота – это я. Красота – это я!».

Много лет спустя некая Софи Баллет выпустит книгу под названием «Исповедь Галатеи». В воспоминаниях Софи станет настаивать на том, что половой любви у них не было. Будто бы они раздевались совершенно и, совершенные, как тихие боги таинственного мира, садились друг против друга. Когда уже было невозможно смотреть на это обоюдное сияние, принимались страстно мастурбировать. Они созерцали идеальные тела, тянулись, уже готовились броситься навстречу взаимности и воплотить простейшее решение, но герой приглашал Софочку сосредоточиться на себе. Прекрасные и сладостные муки! Это было волшебно! Каждый из них что-то обретал в таком необычном одиночестве. Он, хрустальный, запретил героине прикасаться к нему, ее же он слегка презирал, «потому что у тебя сиськи набок».

Что в этом воспоминании правда, а что вымысел – я не знаю. Есть в мемуарах Софи и такой момент: «Новое занятие, впрочем, внесло изменение в нашу тоску друг по другу. Икс раздел меня и положил на стол. Сам же встал ликом к райским вратам и приказал говорить слова только светлые и радостные. За каждое такое слово он целовал меня в другие уста медовые, потому я вспомнила очень много райских слов. Да, я часто повторялась, но Икс не возражал против этого, так как все, что я произносила в такой ситуации, записывалось в моем подсознании – так он считал. Меня хватило на 17 минут. На 18 минуте я пролилась и кончилась.

Именно после этого занятия произошел перелом – я стала совсем внушаемой, Икс каждый раз в тетрадке фиксировал изменения во мне».

И снова отрывок из той же главы:

«И еще одно занятие прошло отлично от других. В тот день шел дождь, Икс пригласил меня на пробежку в парке под дождем. При этом нагонял совершенно неожиданно меня и шептал на ушко, будто это вода целебная и счастливая льется с неба. Вода смоет все плохое и прошлое, и после этого дождя я навек буду в золотой пыльце и от меня будет исходить сияние. Я сначала засомневалась, но потом поверила, затем знала, именно так и будет, а вечером ясно видела, так и сбывается... Ночью я проснулась и дошла до окна. Отодвинула штору и увидела, что от моего тела исходит тонкое и едва уловимое сияние. Точно такое же, как от луны. Я действительно излучала это – сияние, мерцание, свечение. В эту ночь и навсегда. В эту ночь и навсегда...».

 

После тех занятий Оный более никогда не увидит Софочку. Она стала умницей, сделала карьеру модели в Париже. Позже откроет свою модельную школу там же. И все будут замечать то тихое сияние, которое исходит от Софочки.

Митя за всю жизнь ни разу не вспомнит о ней.

 

Берегов вербует Жирмунскую

Георгий Берегов всегда сам себя считал авантюристом в науке. Только он смог принадлежать сразу к двум лингвистическим сообществам – и к группе Сеченова, и к группе Крученых. Его совершенно не интересовала собственная правота, но более вдохновляла жизнь языка. Он наблюдал его и радовался, какой язык прекрасный и чарующе-живой дан ему. Он читал книгу и временами охал и даже рычал от удовольствия жить внутри такого восхитительного языка. Георгий увидел Жирмунскую на одном из симпозиумов. Она – совершенно юная и удивительно кудрявая – сделала необыкновенно интересный доклад, в котором поставила под сомнение «истины», выведенные одним партийным лингвистом. Аудитория напряглась, ожидая, что же будет. Вера очень достойно ответила на вопросы и уже собралась занять свое место, как у того самого лингвиста-вождя не выдержали нервы.

-     Простите, как вас там… Вера. У нас научная конференция советских лингвистов, а не анархическая организация по темному языкознанию. Свою научную линию мы обязаны сверять с политической линией партии. Я – сверяю. А вы?

Это грянула гроза. Вере Павловне грозила научная анафема, лишение стипендии, изгнание с кафедры. Далее – работа дворником, алкоголизм, психушка. А если признают опасной, то и вовсе тихушка. Эта дорога была известна. Назад смогли вернуться всего два человека, о которых слагались легенды, но работать долго они уже не могли – при слове «партия» падали на спину и закатывали в страхе глаза. Это были животные.

Так грянула гроза, и Вера Павловна должна была отвечать. Она улыбнулась, и сказала такое, от чего некоторые в президиуме побагровели, а из глубины притаившегося зала кто-то нервически выкрикнул «Браво!».

-     А вы не боитесь подсовывать любимой партии непроверенные истины? Ложная наука способна породить ложные ориентиры в обществе, тем самым общество выбирает ложные цели. Вы уверенны, что именно на ваших скороспелых выводах должно базироваться незыблемое здание социалистической идеологии в нашей стране?

-     Жирмунская! – восхищенно прошептал Берегову рядом сидевший Виктор Эдуардович Крученых. Лингвист с мировым именем, потому позволивший себе давно ничего не делать лично, но имеющий разрешение держать у себя на кафедре группу молодых сумасбродных гениев, лучшим и самым сумасбродным из которых был Берегов. Георгия забрал Виктор Эдуардович за ящик водки у Сеченова, который уже побаивался гениальности и неосторожности Берегова, так что называл Безбереговым и даже Бесбереговым.

-     Та самая, у которого отца...?

-     И деда тоже, ага.

-     Вот бы ее к нам, Виктор Эдуардович? – Берегов смеялся. Особенно теперь пригласить Жирмунскую в свою группу было рискованно необыкновенно. А Крученых через два года должен был отчитаться перед Правительством за результат одного научного эксперимента, а тут могли дело закрыть. Но Крученых истратил слишком много государственных денег, потому полностью слушался Берегова, который с недавних пор стал локомотивом всего дела и, похоже, единственный знал, в каком направлении двигаться, чтобы избавить Крученых от тюрьмы или от позорного бегства за границу.

-     Георгий, если этот человек нам совершенно необходим, если он спасет результат…

-     Не спасет. Но у нас появляется шанс. В ее сообщении нет самонадеянности, но есть дерзость. Смотрите, как на нее поглядывает Сеченов. А ему, между прочим, дали в разработку практически ту же тему, что и вам. Только денег он на разработку попросил в шесть раз меньше.

Тут Виктор Эдуардович зашевелился как-то уж слишком энергично, умоляя Берегова «говорить потише». Берегов рассмеялся, успокоил Виктора Эдуардовича, а сам глубоко и чинно поклонился Вере Павловне, когда та обернулась вместе с другими посмотреть, кто так вольно смеется посреди конференции. От такого поклона Вера Павловна сама прыснула, – еще бы, ведь ей было всего 23 года.

В перерыве конференции Виктор Эдуардович пошел кому-то засвидетельствовать свое почтение, а Георгий дерзко, но деликатно двинулся к Жирмунской, стоявшей возле окна.

-     Прекрасный доклад. Хорошая степень научности, совсем нет этой пошлой «партейности»… Попадет вам!

Вера Павловна уже побаивалась этого высоченного Берегова, об эрудиции которого ходили легенды.

-     Нельзя служить Богу и маммоне… Уж простите.

-     А за цитирование Священного Писания в нашей атеистической стране вам грозят казематы. Но я вас спасу. Переезжайте-ка к нам. Мы возьмем вас в группу с удовольствием.

-     Простите, а ваша группа сейчас занимается э-э-э…

-     Да-да! Совершенно верно.

-     И я смогу быть вам полезна?

-     Уверен.

-     Я – ваша.

 

С родного вуза Веру отпустили даже без отработки, так как она опять оказалась в центре скандала. Странно, эта тихая девушка почему-то все время становилась объектом пристального внимания – и два поколения ее предков были изменниками Родины, да и она носила на скорбных юных губах легкую насмешечку в отношении советского режима, как казалось многим. Еще Верочка была умнее многих мужчин, а это тоже вызов. Она умела мыслить нестандартно и без всякой конъюнктуры. Там, где мужчины искали пути возвысить себя, Вера находила возможности продвинуть вперед науку. Слишком уж бескорыстна она была для того, чтобы легко уживаться среди людей. Жирмунскую отпустили с общим вздохом облегчения.

 

Вольница для Веры

Верочка пришла на работу в понедельник утром, раньше назначенного времени. Берегов уже был в институте и отчитывал своего начальника Виктора Эдуардовича.

-     Это уравнение решается очень просто, многоуважаемый Виктор Эдуардович. Сверхзадачи может осилить коллектив, внутри которого налажено взаимодействие по всем направлениям. Как только возникает недоверие или не дай бог сомнение, случаются сбои, которые со временем обязательно станут системными. У нас в группе не может быть человека из карательных органов…

-     Что вы такое говорите, уважаемый товарищ? Умоляю вас, потише. Это контролирующий орган, без контроля со стороны партии…

-     А я говорю – к чертовой бабушке! Или мы выполняем задачи, поставленные перед нами той самой партией, или мы усиленно делаем вид, что их выполняем. Нам пожмут руку сегодня и даже медаль дадут, а через два года мы станем отдельной бригадой, что валит лес на Колыме. Или мы сейчас скажем твердое «нет» перестраховщикам и через два года представим решение, достойное нашего уровня... Или... Если Вы не видите взаимосвязи между…

-     Я вижу взаимосвязь. Но давайте находить компромиссы. Научите меня, что мне сказать ТАМ!

-     А вы не просто возьмите их человека в наш НИИ, а назначьте его старшим группы. А то эти товарищи очень любят контролировать, но очень боятся ответственности…

Тут они увидели Веру, стоявшую возле них. Кажется, оба обрадовались такому хорошему поводу прекратить горячий обмен мнениями.

-     Здравствуйте, голубушка! Рады, рады, Вера Павловна! Наши уже собрались, сейчас мы вас познакомим с группой. И они взяли ее под руки и повели в лабораторию, где состоялось еженедельное планирование.

 

Уже с первых минут пребывания здесь Вера поняла, какую вольницу являла собой эта лаборатория, и как сильно рисковали все эти люди.

Говорил Берегов, он вообще был главным – деловым и очень целеустремленным, а Виктор Эдуардович наслаждался ролью свадебного генерала.

-     Всем доброго утра, друзья! Позвольте вам представить нашего нового сотрудника – Веру Павловну Жирмунскую. Вера Павловна является лингвистом в третьем поколении. Труды ее деда и отца нам хорошо известны. Самой Вере Павловне принадлежит однажды нами обсуждаемая работа «О возможных путях развития синтаксиса русского языка» – труд, как мы помним, вызвал у нас живой интерес и даже легкую потасовку… Да, Вера Павловна, это иногда случается. И мы не только не препятствуем, но даже поощряем такие интересные способы взаимовлияния. Друзья, сегодня Вера Павловна пройдет карантин, а уже завтра станет симпатичной частью нашего коллектива...

«Пройти карантин» в данном случае означало посещение местного отделения КГБ, где происходила проверка на возможность допуска к работе с особыми документами и темами. Ведь НИИ выполнял секретное задание Политбюро ЦК КПСС, потому случайных людей в группе быть не могло.

Заговорил маленький толстенький человек, в котором Вера Павловна с удивлением и радостью узнала автора прекрасного учебника, по которому она еще вчера училась. Это был Коровьев.

-     Жора, ты знаешь, могут возникнуть осложнения. Ты должен подключить к решению вопроса Витю. То есть Виктора Эдуардовича. Нам на самом деле нужна новая молодая кровь, если мы хотим заложить серьезный фундамент на будущее.

-     Да, я понял. Я лично поеду с Верой Павловной в это, надеюсь, недолгое путешествие, – пытался шутливо высказаться Виктор Эдуардович, но все видели, насколько ему не хотелось этого делать.

 

Они ехали по новому для Веры городу на черной «Волге», которую вел шофер НИИ (позже выяснится, жалованье он получал и в КГБ). Виктор Эдуардович, чтобы как-то отвлечься от неприятных мыслей, которые всегда его преследовали при посещении самого страшного здания в городе, начал было рассказывать юной Верочке о местных достопримечательностях, но страха в себе подавить не смог, и потому рассказ его был невнятен и несносен. Он быстро понял это и, махнув рукой, отвернулся в себя. В здании ГБ Виктор Эдуардович все время пытался улыбнуться, словно самому себе демонстрируя собственное бесстрашие и независимость, но чувствовал, что еще немного, и у него намокнут штаны. Насквозь. На всю жизнь. В один момент ему даже сделалось плохо, он побледнел нехорошо и качнулся, но Вера взяла его под локоток и тем самым взбодрила. Присутствие юных девушек бодрит кого угодно, даже отпетых профессоров и махинаторов от науки.

Сначала в самый главный кабинет позвали Виктора Эдуардовича, он пробыл там недолго. Главный – очень маленький человек, почти карлик, но с необыкновенно вздыбленными волосами, при этом лысеющий, встретил профессора свирепым взглядом.

-     Воровать из народной казны тебе мало, так ты еще и всяких темных личностей вокруг себя продолжаешь собирать? Ваша антисоветская агентура крепнет, как я посмотрю. А не пора ли тебя того? Именем народа?

-     Симеон Константинович, дорогой, это очень нужный человек! Способна, крайне способна! Уже сейчас способна к прорыву, да и смену себе растить…

-     Ты знаешь, что у нее и дед, и отец расстреляны за контрреволюционную агитацию? Ты знаешь, что вся ее семья – логово вольнодумства и антисоветчины?

-     Знаю. Гадом буду, знаю. Вот мы ее и отсечем от заразы. Я ее комсоргом назначу. Ленина штудировать заставлю.

-     Ленина? У нее в общежитии два рукописных текста Бродского изъяли.

-     На кой они ей? Бродский же весьма посредствен. Дурновкусие?

-     Пошлятина, разврат, тунеядство – вот три кита, на котором держится Бродский. Пробовал я читать его с-с-сочинения – уныние и тарабарщина, вольность в размерах, крамола. Антисоветчик!

-     Дело в том, что на факультете психологии и «Майн кампф» Гитлера изучают, для определения психотипа, как будто…

-     Давай сюда свою эту… хорошую дочь плохих родителей! А ты – ступай и дрожи от страха. Ибо сказано: «Дни твои сочтены».

-     А где сказано, Симеон Константинович?

-     У Маркса.

-     Это в Евангелие сказано.

-     А в Евангелие это как попало, по-твоему? У Маркса слизали.

Виктор Эдуардович ушел скорее, чтобы не расхохотаться. А карлик с диким начесом достал черную тетрадь, раскрыл ее и напротив фамилии своего визитера поставил черным маленький крестик. Посчитал значки, их было 58. Чуть ниже располагалась фамилия известного инженера Гарина, напротив его фамилии было на 3 крестика больше. После того, как фамилия Гарина была зачеркнута в одну из осенних ночей, инженер пропал. Бесследно.

Зашла Вера. И Симеон смутился. Смотрела открыто. Но не презрение ли это затаилось в уголках губ? Но как она была юна!

-     Фамилия, имя, отчество?

-     Жирмунская Вера Павловна.

-     Цель пребывания в городе?

-     Научные исследования в составе группы Берегова.

Карлик тихо взъярился.

-     Руководителем группы является Крученых!

-     Да, извините.

-     За что были осуждены ваш дед – Жирмунский Виктор Павлович, а потом и отец – Жирмунский Павел Викторович?

-     Мой дед, профессор Санкт-Петербургского Государственного университета, был осужден в 40-м году за ряд лекций о творчестве ОБЭРИУ, а также за симпатии к антисоциалистическим элементам в культуре. В том же году расстрелян. Мой отец был осужден за несанкционированное интервью лондонскому филологическому изданию, в котором он подверг необоснованной критике Иосифа Сталина как автора трудов по языкознанию.

Оба были амнистированы посмертно, в связи с разоблачением культа личности.

-     Этот «культ личности» помог нам построить наше самое справедливое государство в мире, победить в страшной войне и восстановить в кратчайшие сроки народное хозяйство… Теперь и ваше время пришло послужить нашей великой родине, нашему народу-победителю. В тех разработках, где вы будете участвовать, важна абсолютная секретность. Мы возьмем с вас все необходимые подписки. В случае несоблюдения, мы сотрем вас. Из будущего, настоящего и прошлого. Кроме того, все ваши родственники пострадают. Нам важен результат в этом деле. Потому мы закрываем глаза на ваши проступки, о которых мы знаем: начиная от увлечения творчеством Бродского  и продолжая чтением стихов монархиста Гумилева на подпольном поэтическом вечере в ДК «Комсомолец» 27 сентября в будущем году (Симеон Константинович то ли пророчествовал, то ли делал внушение). Народ и партия дают вам шанс исправиться и не повторить судьбу деда и отца. Имеющий уши, да слышит! – как говорится.

И он дал жестом понять Вере Павловне, чтобы она уходила.

Вера, все время стоявшая посередине кабинета, пошла к дверям. Она была напугана, но в тоже время, прежде Вера почему-то представляла, что все будет еще хуже. Но разве она могла, являясь филологом, не обернуться и не спросить:

-     Извините, а где об этом говорится?

-     О чем?

-     Про уши.

-     Карл Маркс. «Капитал». Том 4 стр. 136.

-     Странно. Я читала это в Евангелие и до сих пор была уверена, что «Капитал» состоит из единственного тома.

-     Я же пошутил! – неожиданно для себя начал вилять карлик, но сам уже лез в ящик за черной тетрадью, куда вписал Веру Павловну и с ожесточением поставил напротив ее фамилии сразу 5 крестов.

 

Так у Веры Павловны началась новая жизнь. Ей дали комнату в общежитии, где, кстати, жили многие из их группы. Потому что люди науки не захотели разменивать себя на семью, да и зачем обманывать кого-то, если наука являлась главным мерилом всего? Чистота одиночества, знаете ли.

Так постепенно завязалась творческая дружба с потрясающим ученым Георгием Береговым, а потом и любовь. Кроме основной работы, за четыре месяца они совместно написали три исследования по синтаксису – совершенно сумасшедшие и эвристические труды. Потом их группу срочно рассортировали по разным НИИ отдельным приказом, при этом по дороге почти всех схватили, поместили на принудительное обследование и лечение. Вера Павловна провела в спецучреждениях 11 лет, тайком писала исследование по дешифрованию, которое у нее три раза отбирали и уничтожали. Тогда Вера Павловна написала его у себя в голове. Чтобы быть замеченной, Вера на больничной простыне растворами лекарств написала на английском несколько вымышленных адресов и фамилии своего отца и деда. Эту простынь она выбросила во время прогулки прочь из больничного сада – на волю. И действительно, бдительные советские граждане принесли простынь в местное отделение милиции, оттуда она по цепочке попала в ГБ, после чего начались поиски «агента». Когда полковник Госбезопасности прибыл в закрытую больницу, она вырвалась из палаты и предстала перед ним – совершенно с твердым взором, но в разодранной и окровавленной рубахе.

-     Послушайте! У меня есть 65 новых способов дешифровки. Дайте мне час времени и уже завтра вы станете генералом.

-     Не обращайте внимания, товарищ генерал. Очередной приступ у нашей сумасшедшенькой Верочки. Сейчас сделаем укольчики, и она превратится в мышку, – главврач кивнул санитарам, те скрутили Веру.

-     Подождите, а вдруг... – засомневался полковник.

-     У меня таких дешифровальщиков две палаты. Желаете взглянуть на всех?

-     ...Да-да, уведите.

Жирмунскую избили и обкололи до бесчувствия. Но полковник почему-то не спал всю ночь, а утром неожиданно для себя приказал шоферу ехать в психушку.

Гэбист твердо попросил главврача удалиться и остался наедине с «этой сумасшедшей», на всякий случай расстегнув кобуру пистолета.

Через час Веру одели в вещи, в которых она была доставлена сюда 11 лет назад. На служебном автомобиле полковника они уехали в неизвестном направлении. Три года Вера была козырем советского дешифрования, после чего начала ошибаться и была командирована в один провинциальный НИИ, где тихо спивалась. Оттуда забрал ее Баринов. Мучитель. Странно, но Жирмунская на самом деле была благодарна ему. Он излечил ее от свободы, в которой ей было страшно. Свобода не имела для нее смысла, так как думать она могла и вне ее, а вот удерживаться от суицида и просто угнетающей тоски становилось совсем невозможно. Тогда пришел господь бог Баринов и вкрутил винтик Веру в нужную гайку. Вера чувствовала твердое трение коллектива, гул машины успокаивал. Жить было незачем, но появилась чисто теоретическая вероятность дожить до перемен.

И вот перемены сбывались.

 

НИИ паранормальной лингвистики

НИИ располагался в лесу, до ближайшего закрытого городка было двенадцать верст по прямой, но дороги не существовало. Этот НИИ был классической «обманкой», построен для того, чтобы спутать карты иностранным разведкам. Те всерьез думали, именно здесь русские ученые трудятся над созданием нового вида бактериологического оружия, а такое оружие создавалось в двадцати километрах от Москвы. И когда Ломова (более завхоза, чем ученого, вечного прилипалу к чужим разработкам, но при этом считавшегося экспертом) сюда привезли на вертолете, он с трудом распахнул заржавевшую дверь и увидел висящего в петле сторожа. Служивый перестал выходить на связь больше полугода назад, но гонять вертолет из-за такого пустяка было нецелесообразно. Сюда даже беглые ЗК из сибирских лагерей не ходили – до людей далеко, продовольствия не сыщешь. Потому Ломов долго блевал, но уже через два часа взял себя в руки, а к вечеру захоронил останки сторожа в тайге, вырыв неглубокую могилку. Ночью он спал на лежанке сторожа, а утром отправился проверять коммуникации.

Коммуникации были в идеальном состоянии, так как институт предназначался еще и как возможное укрытие для членов Правительства в случае ядерной войны. Именно потому подвал НИИ по размерам был больше самого института. Ломов обошел все здания и составил список того, что было необходимо для организации работы лингвистической лаборатории. С этим списком он отправился на вертолете в сибирское отделение Академии наук, а также в ближайший город для найма персонала. Ломов все очень хорошо организовал, потому Оный и Жирмунская по приезду только всплеснули руками и похвалили очень довольного собой Ломова. Дмитрий Андреевич вечером того же дня собрал первую планерку, где провозгласил основные принципы работы. Он сказал, что в данном проекте все равны, и вклад каждого будет одинаково необходим. При этом каждый из них будет иметь сферу деятельности, в которой наделен полномочиями и ответственностью. На Ломова возложено снабжение и бесперебойное хозяйственное функционирование лаборатории. Жирмунская будет работать над изучением материалов и их систематизацией. Именно Вера Павловна должна будет отобрать все те материалы, которые составят основу нового учения о возможностях перемещения человека во времени и в пространстве.

Ближе к ночи все трое вышли на прогулку.

В этих местах уже лежал пушистый старообрядческий снег, в вековом лесу томились звери, звезды на небе притягивали взгляд и наполняли душу через глаза. Дмитрий улыбался. Он сумел очень хорошо настроить этих двух людей, которые гипотетически должны были враждовать и, следовательно, губить дело. Теперь все будет хорошо. Они уже в работе. Осталось включить в деятельность оставшихся членов группы, которых Дмитрий в глаза не видел, но был уверен, что они захотят работать. А если нет? Разработки ведутся по линии ГБ. Станут ли эти люди, которым ГБ сломала жизнь, работать на систему? Годы унижения, курс стерилизации мышления каждый квартал, избиения и надругательства – это было почти у каждого из выбранных в группу ученых. Откуда у Оного была такая уверенность в успешности? Они могут просто спустить все на тормозах – с умным лицом валять ваньку, зализывая раны и наслаждаясь полным пансионом и вполне санаторными условиями (в сравнении с прошлым). Они знают эту систему животным страхом и гневливой ненавистью. Почему они будут работать на своих палачей?

Но Оный был уверен в успехе. Не сразу, но эти умнейшие люди пойдут на контакт. Он найдет слова, он правильно выберет линию поведения. А еще он знал секрет. Если ученый кому-то нужен, он работает до кровищи из ушей от напряжения. Это аксиома.

 

И вот, их начали привозить. С разных городов и весей. Ульянычева нашли в глухом татарском ауле, где он работал в школе сторожем, за бутылку проверяя тетради по русскому и татарскому языкам за учителя. Каждый вечер в школу приходили ученики и лупили его, – все знали, тетради проверяет именно Семен, он же нещадно ставит «колы». Колмогоров сидел в Соль-Илецкой тюрьме. Когда он увидел начало разгрома своей группы, он взял деньги из институтской кассы и пошел в ресторан. Пил и буянил три дня. На четвертый его задержали. Богоявленский убежал в Узбекистан, в диком ауле жил при мечети. Обстирывал муллу и его большую семью, переводил для местных передовицы газет. Потом мулла стал ленив и Богоявленский все делал за него. Старейшины вечером собрались на совет, где должны были решить, назначить ли муллой Богоявленского. Неизвестно, какое решение приняли мудрые старцы, так как Виктора неожиданно забрали люди из района и срочно отправили на север. Берегова отыскали в подсобке тихушки, где он прежде опасным психам рассказывал при помощи телепатии о связи самого странного на его взгляд церковнославянского языка с другими мертвыми языками. Именно в одно из таких занятий он вдруг усомнился в своей лингвистической вере и решил пойти по еретическому пути, вдруг признав церковнославянский вполне живым языком. Он хотел думать дальше, но тут очередной курс стерилизации мозга снова как будто превратил его в овощ, неспособный отыскать взаимосвязь между элементарным посрать и прогулкой до сортира. И когда за Береговым пришли, он так и предстал гэбистам – улыбающийся в церковнославянскую даль и весь в говнище. Ему принялись колоть обратный экспресс-курс, но это совсем его подорвало – так Берегов в третий раз в жизни узрел черта. Через три дня его высадили на опушке перед НИИ.

 

 

 

Берегов выходит из берегов собственного тела

 

Вера Павловна стояла у окна и всматривалась в укрупняющуюся точку на горизонте. Это приближался вертолет, в котором везли Берегова. На пустыре был Ломов, очень полюбивший должность завхоза, Оный не вышел. Дмитрий Андреевич занимался. В эти последние дни Жирмунская поверила в Оного – он воплощал четкий план, был удачлив и как-то победоносен. Даже его вдохновенное лицо внушало оптимизм.

-     Дмитрий Андреевич, а вы считаете обязательным для дела сохранять бодрость духа? Где вы находите источники для хорошего настроения?

-     Да, Вера Павловна, хорошее настроение ношу с собой везде, потому мне всегда и в любых условиях хорошо. Чего и вам желаю! Кто управляет эмоциями, тот управляет миром, – и смеялся.

Ломов был нелеп, когда ветер надул его костюм, – походил на олимпийского мишку, готового подняться над землей. Вертолет приземлился. Но никто не выходил. Потом как-то странно вывалился человек, более похожий на серую манную кашу, поставил свой какой-то неместный портфель на землю и сел на него. Жирмунская заплакала. Она узнала, а скорее почувствовала Георгия Берегова.

Человек долго смотрел на здание НИИ, потом вскочил и неумело, словно пингвин на суше, побежал к вертолету. Но вертолет уже поднимался над землей, а человек все кричал «Эээээээ!», желая вернуться назад. От обиды он со всех сил бросил портфель оземь, из него вывалились книги и журналы – «Остров сокровищ» Стивенсона, «Вестник узбекского пчеловода», номера за 84-ый год, с сентября по март, учебник по русскому языку для 6-х классов средних школ, а также детские кубики в количестве семи штук. Человек покричал что-то бессвязное в сторону неба, потом опустился на коленки и стал поспешно собирать в портфель все то, что вывалилось. Видел ли гениальный прежде филолог Берегов, как за ним пристально наблюдают люди из окон закрытого, запрятанного в сибирской тайге НИИ? Догадывался ли он, что здесь уже несколько дней живут и поразительно быстро от правильного питания, волшебного воздуха, медицинских процедур и гипнотических сеансов восстанавливают былую славную интеллектуальную форму его коллеги? Похоже, состояние Берегова было катастрофическим. Собирая книжки в портфель, он вдруг увлекся рассматриванием картинок, улыбался сам себе и хихикал, то приближая, то отдаляя картинку с окошком на дивный луг детства, словно сам подходил ближе детству, опровергая время... Подле него давно топтался и мямлил Ломов (а как иначе, легенда ведь). Наконец Берегов встал с земли, неряшливый, пошел вслед за завхозом, похожий на залеченное и несчастливое пустое облако, в котором и дождя не осталось. В коридоре его встречали коллеги и хотели было здороваться с ним, но никто не смог проронить ни слова, да он и не узнал никого. От поклонившегося вежливо Оного шарахнулся в угол, на Жирмунскую фыркнул. Тут на улице разразился гром, Берегов подбежал к балкону и наблюдал в окно за стихией, прячась за шторой. А на следующий день утром, подойдя к Дмитрию Андреевичу, Берегов вскинул руку в фашистском приветствии, пронзительно и верноподданнически прокричав «хайльгитлер!». Жирмунскую же обнюхал восторженно и брезгливо и произнес на латинском идиому, которую вульгарно можно перевести как «Если храм пропах издятиной, беги отсюда немедля, ибо отныне тут ни помолиться, ни потрахаться». К Дмитрию Андреевичу подходили люди и говорили примерно одно и то же. Они говорили: «Неужели вы не видите, что Берегов абсолютно не в себе, совершенный овощ. Он не только не помощник нам, а великий тормоз. Давайте проявим милосердие и отпустим его» и т. д. Оный кивал, улыбался, почти соглашался, но обязал Ломова привести Георгия на первое вводное собрание.

 

После утренних и оздоровительных процедур и послеобеденного сна, когда в окна ломились первые сумерки, группа сидела в аудитории, которая, как и все другие помещения, прослушивалась. Дмитрий Андреевич стоял в центре и говорил взволнованно и громко.

-     Друзья, я хотел бы сразу прояснить ситуацию – для чего мы здесь, в чем наша цель и даже смысл. Меня зовут Дмитрий Оный, я, как и вы, филолог. У меня есть некоторые наработки в области паранормальной лингвистики. Я утверждаю, что при определенном подборе звуков и построении в более сложные лингвистические конструкции человек может перемещаться в пространстве и во времени.

Тут Оный произнес опытную лингвистическую конструкцию и, поднявшись на полтора метра от пола, медленно поплыл по кругу, продолжая говорить.

-     Я позволил себе маленькую демонстрацию, коллеги, и теперь я могу рассчитывать на ваше высочайшее доверие. Этот опыт открылся мне не сразу, хотя моменты озарения случаются весьма часто. Скорее, мы можем говорить о скачкообразном движении. Примерно в 15 лет я осознал, что слово – весьма сложный многоструктурный материал. Чуть позже я стал воздействовать на подсознание при помощи слов. Так, повторяя слова из ряда, который я условно назвал «ряд здоровья», мне удалось исцелить себя от маленькой, но назойливой хронической неприятности. Для чистоты эксперимента я вовлек в изучение человека, которого врачи признали неизлечимым и отправили умирать. Под моим руководством он повторял слова из ряда здоровья. Через семь недель этот человек, полтора года лишенный даже возможности передвигаться, вышел на работу. Тут же я составил «ряд богатства». Через два месяца меня нашел чемодан, полный денег. Позже я прочитал книги по НЛП, и там похожие методики объясняют таким образом: мы произносим слова, даем команду подсознанию, которое активизирует нас, включает в деятельность на данном направлении. Я не исключаю этой теории, но сделал бы ее вторичной. Основной я считаю способность слова вибрировать на некоем высшем уровне, вступать во взаимодействие с другими большими вибрациями. Слово всегда сбывается. У сильных сразу, у остальных через время. Слово в себе несет мощнейшую энергию, оно как всемогущая волшебная стрела, всегда попадающее в цель. Важно правильно выбрать цель и придать стреле осмысленность.

-     Простите, коллега, вы хотите сказать, что ваши формулы универсальны? Но сказав «А», скажите и «Б», предоставьте полную картину доказательств...

Оный улыбнулся на речь Долохова – ведущего филолога Казанского университета, отправленного на покой и помещенного под наблюдение за успехи в изучении влияния на электорат. Сергей Иваныч Долохов во время выборов мэра одного уездного городишки связался тайно со всеми тремя кандидатами на эту должность и совершенно безвозмездно предложил свои услуги. Через две недели в городе остановились все предприятия, закрылись школы и магазины – население занималось исключительно выборами. Дискуссии и споры между сторонниками кандидатов перерастали в драки и маленькие войны, резко возросло количество бытовых преступлений на почве политических пристрастий, невиданная прежде истерия царила в городке. Долохов был арестован, за неделю вернул город в прежнее состояние, и на выборы снова пришли обычные 17% избирателей.

Оный улыбнулся и на доске написал речевую формулу. Каждый из присутствующих вольно или по привычке читать все, что написано, произнес ее... И вдруг где-то внутри тишины прозвучал колокольчик, узнаваемые такие бубенцы, и все почувствовали, как пластинка времени медленно закружилась в обратном направлении. И вот они уже сидели в аудитории и знали, что будет в ближайшие две минуты – какие слова будут произнесены или умолчены, какие мысли родятся. А через две минуты время догнало само себя.

Все поняли, что произошло. И в хрустальной тишине раздались аплодисменты.

-     А еще? А еще что-нибудь можно?

Дмитрий кивнул и написал на доске еще одну формулу. Коллеги произнесли ее и все воспарили. Они медленно плыли по плотному воздуху небольшого конференц-зала, морщились от приятного ощущения невесомости, Долохов причмокивал губами и щелкал восторженно пальцами. Они снова были юными и любознательными, делали какие-то детские кульбиты и кувырки и приятственно хохотали. Жирмунская подплыла к Дмитрию у кивнула на Берегова, одиноко оставшегося сидеть на стуле. У него были по-детски восторженные глаза, внутри него зацветал сад, когда он любовался славным парением своих дорогих коллег. Он смеялся, потел, хлопал себя по коленкам и не контролировал слюновыделение. Берегов выглядел как кретин, Жирмунская тихо расплакалась, стушевавшись в угол.

-     Коллеги, я приглашаю вас к умственному штурму. Дело в том, что я не разработал универсального ключа, способного вывести из состояния парения. Само собой действие произнесенной нами формулы заканчивается в среднем через 5–12 часов. Давайте попробуем прямо сейчас поработать над ключом. Какие будут мнения, дорогие друзья?

-     А насколько были изучены летательные свойства звуков? Вы же работаете с простейшими частями, так?

-     Да, совершенно верно, только я сразу внесу поправку: есть звуковые сочетания, которые имеют отличные свойства от тех, что мы прогнозируем при возможном сложении отдельных звуков. Проще говоря, а + б не всегда равно аб. Некоторые сочетания непредсказуемо ведут себя, влияют странно. Например, я сейчас произнесу сочетание звуков, и вы увидите эффект. Итак: (удалено цензурой! удалено цензурой!), – тут же Оный начал передвигаться по воздуху не плавно, как прежде, а резко и волнообразно.

-      Кинетическая энергия данного звукосочетания невелика: как мы видим, уже через 3–5 минут действие ослабевает и прекращается. Если же мы повторим, действие тоже возобновится вновь.

Ученые повторили вслед за Оным и тоже начали двигаться волнообразно.

-     Позвольте, но ведь это явление выходит далеко за рамки языка! Это же революция и шок! Ведь теперь все-все будет иначе!

-     А что, собственно, меняется? – затеяли внеязыковую дискуссию лингвисты, продолжая легко парить по аудитории. Дмитрий не вмешивался в их спор, он улыбался и следил за Береговым.

-     Да все меняется! Если так просто можно передвигаться, то и пропитание, очевидно, тоже можно будет добывать простым произнесением речевой конструкции. Изменится направление и цель труда – я уверен, труд станет актом удовольствия и саморазвития. Мир поменяется весь: уйдут современные ценности, экономики, элиты и прочее. Это же... колоссально!

-     И наконец-то лингвисты займут то место в обществе, которое они и должны занимать – место главенствующее! – воскликнул раскрасневшийся от предчувствий и мечтаний Ломов, потирая ладони. А все рассмеялись. Такой хитрый фрукт этот ученый завхоз!

Так лингвисты отвлеклись от работы на перспективу, которая, безусловно, должна была мобилизовать коллектив и активизировать поиск языковых решений. Но тут случилась эврика: Берегов, позже присоединившийся к парению и все время что-то бормотавший, вдруг опустился на пол и замер.Его физическое тело вдруг начало медленно бледнеть, как бы тускнеть, словно внутри него погасла лампочка. Онемевшие ученые двинулись в то место, где только что был Берегов, но там было бездыханное тусклое тело. В аудиторию вбежали люди из службы безопасности, очень быстро выставили какую-то аппаратуру, но тело оставалось без признаков жизни. Впрочем, и признаков смерти у тела тоже не было – ни сейчас, ни спустя девять дней. Тело лежало в обычной комнате, при температуре выше 20 градусов. И не было ни деформаций, ни запаха. Ученые заканчивали парить в полной тишине, они уже знали, что сразу после того, как сеанс завершится, всех их будут допрашивать, особенно Дмитрия Андреевича.

Потом служба безопасности покажет Оному запись чуда. Действительно, произошла  необъяснимая странность. Берегов был, и вдруг весь вышел. Так человек, когда покидает дом, гасит свет.

 

Баринов и Берегов играют в дурака

Все эти годы ученый Берегов изображал из себя полоумного. Он понимал, если его будут считать вменяемым, то однажды раскроется его тайна, от которой он решил уберечь всех. Дело в том, что он создал новое сверхоружие. Атомная бомба в сравнении с его открытием казалась поломанной детской игрушкой. Если говорить абсолютно точно, Берегов подобрал ключи к одной из стихий, с помощью языкового кода научился управлять ею. Он увлеченно искал, а когда нашел и опробовал, был поражен тем, насколько его открытие опасно. В то утро 11 сентября он произнес речевую формулу, и тут же вспыхнул немыслимым и необъяснимым огнем Тихий океан. Горела вода, Апокалипсис из книг казался комиксом. За 52 секунды выгорело 179 малых и больших островов – от них не осталось ничего, кроме груды затаившегося пепла. Людей в современном понимании там не было: сгорели 17 особей переходных видов, а также вся флора и фауна. Берегов почувствовал ответственность за судьбу мира, потому открытие утаил. Применение такого оружия нарушило бы хрупкий баланс, и Берегов разгласил только часть результатов своей работы. С ним работали люди, но на определенном этапе Георгий направил их по ложному пути, самостоятельно домыслив финальную часть. Это знание он не доверил никому, даже Вере. Но Вера Павловна была чуткой женщиной, внимательным другом и вдумчивым соратником. Она обратила внимание, что с некоторых пор Георгий Берегов проявлял повышенный интерес к новостям – смотрел все выпуски последних известий, завел тетрадку, которую постоянно носил с собой и в свободные минуты обращался к ней, постоянно анализируя свои записи. Вера Павловна видела, что он крайне самоуглублен. К тому же, он выбрал тактику удаления от группы. И это сразу породило конфликты внутри сообщества – ряд ученых просто принялись заниматься своими делами или даже дурковать, так как выйти из группы ГБ им уже не даст, это понимали все. Попытки поговорить с Береговым ни к чему не приводили. Георгий неожиданно для всех грубо врал, повторяя смешную мантру: «О, други! группа зашла в тупик, нам всем требуется тайм-аут». Собственно, не одна Вера понимала, что Георгий что-то такое нарыл и пазл у него сложился. Но никто не обижался на него, ибо если руководитель оберегает группу от информации, то это знание действительно опасно.

Казалось, все очень хорошо и замечательно получалось: крепли глубокие умственные и сердечные связи между ним и очаровательной Верочкой, бесконечно талантливой, между прочим; группа поняла и почти приняла секретики Берегова, а их злобный куратор из ГБ и вовсе сошел с ума – и началась долгая карусель по смещению могучего лица, поиску нового куратора, введению в курс сложных научных дел и так далее. Берегов чувствовал себя в выигрышной позиции. Каждый день, каждый час он продвигался в своем открытии семимильными шагами в прекрасный лес – и вот он уже наблюдает организованные им заморозки на почве в отдельно взятом квадрате в середине лета, вот он с затаенным дыханием получает телеграмму, из которой узнает, что действительно прошлой ночью в океане на одном из островов было зафиксировано колебание почвы, изменившее рисунок берега, а позже каким-то непонятным образом сокрывшее в океанических глубинах центр острова, оставив нетронутыми окраины. Берегов много трудится в лаборатории – работа предстоит колоссальная, и тем ярче виделись уже существующие опыты, парадоксы и достижения. Все сломал новый сильный человек, появившийся в надзорном ведомстве. Идиллию Берегова разрушил Баринов.

Он вошел в здание НИИ, улыбаясь и всюду раскланиваясь. Брал собеседников за рукав, заглядывал в глаза и тихим голосом вопрошал, чем они тут занимаются. На вопрос «А вы собственно кто?» пожимал плечами и отвечал «младший, самый младший научный сотрудник». Его направляли в кабинет Георгия, но Баринов не торопился – ходил со всеми в курилку, угощал дорогими сигаретами, забавно шутил и на третий день казался своим в доску. Его уже воспринимали как отличного малого и даже как шута. Берегову кто-то рассказал, вот, появился хороший парень, звезд с неба не хватает, но землю носом рыть будет.

-     Откуда появился? У нас режимный объект. У меня пропуск никто не подписывал.

Берегов и Коровьев посмотрели друг на друга. Коровьев пропотел, Берегов позвонил на вахту и запросил список оборудования, завезенного в институт за последние дни. Список принесли через пять минут, под 74 и 75 пунктами значились наборы микрофонов для фонетической лаборатории. Берегов понял, что это были микрофоны для прослушки – фонетическая лаборатория полностью обновлялась в конце прошлого квартала. Значит, их прослушивали. Но прослушивали их всегда, и все это знали. На то они и филологи высочайшего уровня, чтобы уметь шифроваться и водить всех за нос. Что же теперь? Берегов спотыкался о непонятную ему логику нового, еще неизвестного ему куратора. Зачем микрофоны в здании, которое и так все прослушивается?

Тут произошло ЧП. Позвонили по внутреннему телефону и сказали такое, что заставило Георгия бегом бежать на самый верхний этаж. Там в одной из комнат из петли вытащили Жирмунскую. Она не могла ничего говорить, задыхалась и почему-то выталкивала из комнаты Берегова непослушными руками. Берегов еще надеялся все вернуть на прежние места, попросил врача зайти к нему, как только состояние Веры Павловны стабилизируется. Сам же решил вернуться к себе, чтобы-таки разгадать ребус, заданный ему куратором. Вечер обещал быть интересным! Берегов любил сильных игроков и сложные задачи. Ему сразу вспомнилась абракадабра, сказанная три дня назад в транспорте нетрезвым стариком с карнавальной бородой: «Орел поскользнулся на банановой кожуре и угодил в мышеловку». Когда Берегов вошел в свой кабинет, то увидел за своим столом того самого старика, но уже без бороды и бутафорских усов. Да и никакой не старик это был. Ровесник Берегова, по-видимому, новый шеф из госбезов. Он сидел вальяжно и даже нагло в чужом кресле и чистил пилочкой ногти.

-     Ну, давайте знакомиться! – попытался наладить контакт Берегов.

Однако Баринов взглянул пусто так на Берегова и продолжил свое занятие. Потом вздохнул, отложил прибор и достал из кармана колоду игральных карт.

-     А теперь, Георгий Иванович, мы сыграем с вами в переводного дурачка. Сыграем в вашу любимую игру, но моими краплеными картами. Выиграете – я вас, пожалуй, просто уничтожу. В один момент. За раз. А выиграю я – то вы моим будете. Навсегда. То есть во веки веков. И после так называемой смерти тоже. Вы, я надеюсь, не верите в смерть? Как всякий разумный человек понимаете, что именно после смерти и начинается все самое интересное? Все мы после смерти по воде ходить будем!

Берегов сейчас был здесь, а сам задним умом думал о попытке суицида Веры. Или ей помогли? А если инсценировка? И что у них есть на Веру? А им что-то надо? Какая-то партия в карты... Этот господинчик с демонической внешностью склонен к спецэффектам, кажется... Что вообще происходит?

-     Да, почему бы не сыграть! Сдавайте!

Баринов ловкими движениями сдал карты, открыв козыря. Берегов раскрыл карты, и удушье подкатило к горлу – с внутренней стороны на картах размещались фотографии замученных людей, причем лица их – перекошенные от боли или уже закостенелые – были взяты крупным планом.

-     У меня шестерка, я начну, – спокойно произнес Баринов. И пошел девяткой пик.

-     Позвольте, у меня шестерка! – запротестовал было Берегов, показывая карту.

-     А это уже неважно, – парировал Баринов и посмотрел долгим взглядом на Георгия Ивановича.

-     Никитин Петр Павлович, доцент кафедры физики Ярославского госуниверситета. Работал у нас над темой по квантовым скачкам сознания, саботировал работу. Был стерт в 87-ом, перепрограммировать его не было смысла. Операцией руководил я. Впрочем, со всеми здесь бывшими людьми работал я.

Берегов покрыл валетом пики, Баринов улыбнулся.

-     Капитонов Сергей Геннадьевич. Хороший географ, его сейчас редко вспоминают в стенах Воронежского педагогического. Каким-то невероятным образом вышел на Шамбалу в одной из нелегальных экспедиций (в молодости воевал, был разведчиком). Сумел вывезти оттуда семь камней. Разговаривал с ними на изобретенном им языке, камни исполняли его желания. И сроки небольшие – до месяца. Был скрытен. А предала его любимая женщина, перед которой он решил похвастаться. Предпочел умереть под пытками. Ваш ход!

После того, как Берегов зашел с семерки треф, Баринов продолжил.

-     Известный одесский адвокат Михаил Цаплинг. Научился приманивать силой мысли птиц со всего солнечного города и его окрестностей. В саду его дома пели тысячи соловьев! Волшебное зрелище! Чудесные концерты! Был бы местной достопримечательностью, но погубила жадность: решил продавать билеты на соловьиные концерты, – соседи простят вам любой дар, кроме дара делать деньги из воздуха. Был арестован по доносу. Активно сотрудничал с нами, привлекался для опытов в лаборатории. Дар утратил, был стерт и перепрограммирован, но с ошибками. Сейчас внедрен в систему потребкооперации в должности помощника бухгалтера. Немного наблюдаем за ним, абсолютный кретин. Бьюсь Жирмунским Павлом Ивановичем. Да-да, отцом вашей Верочки, известнейшим лингвистом. Павел Иванович разрабатывал сразу несколько направлений, интересных нам. Потрясающий достигатор! И на предложение сотрудничать откликнулся с удовольствием! Но он хотел, чтобы система работала на его открытия... Наши цели он считал ничтожными. Начал противостояние, был изолирован, извлечен из социума. Мы его даже не стирали. Просто создали вокруг него вакуум. Кстати, умер он только в прошлом году.

-     А что означает термин «создать вакуум»?

-     Понимаете ли вы, что абсолютное мое доверие означает смертный приговор для вас? – тут всемогущий Баринов засмеялся демонически. – Потому лучше находитесь в приятном незнании.

Продолжили игру.

-     О, да Копылов-то тут зачем? Это же явный мистификатор на пустом месте и даже фальсификатор! Явный павлин!

-     Так да не так, многоуважаемый Георгий Иванович! Этот Копылов, промышлявший сенсационными статейками в популярных журналах, не зря отирался по курилкам умных НИИ. Что-то он выведал, а тут еще экзальтированные дамочки, бомбардировавшие бумагомарателя мешками писем, раздули его эго. И Копылов уверовал, будто он великий ученый и сможет все, даже ходить по воде. И вот в сентябре 84-го он приехал в Крым и на глазах у сотен отдыхавших пошел по воде. Прошел 12 километров, потом вернулся. На следующее утро повторил прогулку. Так продолжалось пять дней. Нам тогда пришлось инсценировать его провал, вместо него поставив нашего агента. Сам Копылов оказался настолько честолюбив, что даже отказался сотрудничать с нами. В камеру подселили уголовников, они сделали его сговорчивее. Здесь как раз он и запечатлен в состоянии раскаяния. Умер от сердечного приступа в момент интенсивной терапии в одной из психиатрических больниц, где мы работаем с особыми. Самое удивительное, что продолжают приходить письма от поклонниц Копылова, спустя столько лет, да ходят слухи, что кого-то постоянно видят на том самом пляжу ходящим по воде. И я не исключаю, что этот «кто-то» имеет отношение к Копылову, его воплощению. Мы-то с вами знаем, золотой мой Георгий Иванович, в жизни возможно все. Вот вы часто сталкиваетесь с невероятным в реальности?

-     А вот в том и все дело! Это невероятное стало такой неминуемой обыденностью как только я отменил границы, что иногда оторопь берет совсем ненаучная. Совершенно уверен – агрессивная пропаганда материалистического учения имеет более гипнотическое воздействие и очень сильно тормозит науку.

-     Да, наши ученые как-то склонны игнорировать линию партии. Именно благодаря такому непослушанию в новейших исследованиях мы опережаем Запад, что для нас стратегически важно. Там мысль вялая, сытая. Про Колтрейна слышали?

-     Не уверен, что у меня полная информация. Скорее, это не ученый, а пророк, предтеча. После него появится кто-то действительно серьезный. Колтрейн – это Циолковский.

-     Так вот, то, что они еще только предсказывают, мы уже не можем сдерживать.

-     О, а Эдуарда Сергеевича вы за что сгубили? Тихий любитель цветных камушков, по-моему...

-     Что Вы, Георгий Иванович! Мы не губим, но спасаем от лукавого. Избавляем от искушения мы. И по поводу Лаврунского вы несколько наивны. Он подбирал камни в экспедициях, изучал их свойства и влияние на психику. В итоге у себя перед домом выложил дорожку из 222-х камней, которые влияли на человека таким образом, что у него обострялось одно из основных качеств. Кто-то входил и принимался без умолку болтать, кто-то всего пугался, а сластолюбцы и вовсе строили глазки тихому затейнику Эдуарду Сергеевичу. Разумеется, нам было важно это чудо переориентировать во благо государственных интересов. Лаврунский согласился помогать, но механический перенос камней дал результат странный – люди падали без сознания, не в силах дойти до конца аллеи. Попробовали иначе – и снова не тот результат. Вроде бы и ничего не происходило, только через неделю все, кто принимал участие в том эксперименте, выпадали из привычной среды: три наших сотрудника неожиданно ушли в монастыри (во всяком случае, попробовали), двое выбросились из окон, некоторые в далеких деревнях в соглядатаев процессов матушки-природы превратились, и тому подобное. Тогда Лаврунский заявил о живой душе камней и даже научно-популярный доклад написал на имя Главного, но нас это не устроило: мы поместили его вместе с камнями в вакуум, там он уже четвертый год. Результатов нет, но Лаврунский работает героически, – еще бы, в вакууме очень страшно. Представляете, любое чувство усиливается в сотни раз. Там даже положительные эмоции в ад превращают существование. Такой он, умный вакуум!

-     Господи, женщина! Постойте! Так это же... Анастасия Нестерова?

-     Совершенно верно, Анастасия Сергеевна Нестерова, урожденная Вигорос. Первая рижская красавица, сумасбродка и нимфоманка. Из-за нее мужчины выкалывали друг другу глаза и вешались, и какие мужчины! Позже мы изучали Анастасию Сергеевну, у нее оказалась всегда повышенная температура, как у Александра Македонского, ускоренное движение крови и два вагинальных отверстия. Второе совсем крошечное, ближе к анусу. Таким образом, чем больше она тешила главную вагину, тем сильнее росло чувство одиночества у второй, а это заставляло Вигорос активнее удовлетворять опять же первую – абсолютный замкнутый круг! Эта буйная дамочка таааааакое вытворяла, мама-мия! Плюс ко всему, Анастасия Сергеевна являлась очень серьезным ученым, крупнейшим специалистом в Евразии по протоязыкам. Вести мы ее начали значительно раньше, чем она открыла в себе сверхспособности, и не ошиблись. Как оказалось, в древние рукописи перекочевали из протоязыков отрывочные сведения и часть рецептов по управлению климатом. Если вы слышали о наводнении в Риге в конце семидесятых, когда на Прибалтику пролился абсолютно тропический дождь, то я готов засвидетельствовать, что это Вигорос экспериментировала. Дождь притянуть она смогла, а вот прогнать его... Когда город поплыл в буквальном смысле, впервые на территории нашей страны была применена авиация для разгона туч. Но и на это ушла неделя, облака упрямо возвращались на прежнее место, заговоренные. Вигорос – это такой ураган. Жаль, что и Анастасии Сергеевны больше нет.

Так протекала их партия, Баринов заностальгировал даже. Георгий был подавлен всем тем, что сейчас происходило с ним. Он пытался определить дальнейшие пути развития ситуации. Понятно, что он нужен этому умному монстру Баринову. Но не больше, чем Баринов ему – здесь вполне равновесие. Выпутаться не получится, здесь как-то нужно выторговать для себя время, чтобы обдумать линию поведения. «...И если я сразу откажусь от сотрудничества, они сотрут Веру, уничтожат ее. И что даст мой отказ? Известно, что ведутся параллельные исследования. Из моей группы могут собрать мощный центр, который через 5–7 лет выйдет на мою сегодняшнюю эврику, – кто сказал, что Баринов остро нуждается во мне?.. Тааааак!..»

-     Прошу прощения, я не совсем понимаю, что сейчас здесь происходит. Вы, конечно, сильная центральная фигура, но я не на чужой половине играю. Мы – одного цвета...

-     Мне бы очень хотелось так думать, дорогой мой Георгий Иванович, но... Над научной проблемой работал мощный коллектив, вы же на пороге сверхоткрытия присвоили себе все и саботируете работу. Для кого вы это делаете? Кто ваш заказчик?

-     Это несерьезно...

-     Это конец! Партия!

 

И понеслась звезда по закоулочкам... Берегов проиграл кон, после чего был извлечен из среды и доставлен в закрытый НИИ психиатрии. На место Георгия Ивановича был назначен также Георгий Иванович, и фамилия нового руководителя опять же была Берегов. Этот человек, вышедший на свет по заказу ГБ, копировал манеру поведения предшественника. Замещение произошло совершенно безболезненно, через месяц о прежнем Георгии Ивановиче вспоминали неохотно. Да и о чем вспоминать, если его близкая копия была налицо. Новый Берегов даже пытался произвести замещение и в личных отношениях, начав ухаживать за Верой Павловной. Но Жирмунская в ответ предприняла еще одну попытку самоубийства, после чего была помещена в психиатрическую клинику номер четыре на окраине города Конотоп. Там местные сиповки из сумасшедших отняли у Верочки личные вещи, избили и предприняли восемь попыток изнасилования за первые две недели...

В НИИ психиатрии целый месяц Георгия Ивановича превращали в овощ – три раза в день кололи сильнодействующие препараты, напрочь лишавшие желания и возможности двигаться. Через неделю Берегова кормила нянечка с ложечки, читала ему детские считалочки и чесала за ушком. На 31 день Берегова не кололи, и на 32. И Берегов начал бояться. И ночью его привели в специальную комнату и сильно избили. И снова начали колоть, сделав его счастливым. Такие круги повторялись трижды, а перед третьим избиением, когда Овощ Иванович расплакался, ожидая боли и ужаса, его ввели в гипноз и выудили все, что можно было, о нем и о том деле, которым он занимался. На сеансе присутствовал сотрудник из группы Берегова, он теперь изучал данную тему. Этот человек был потрясен увиденной картиной и до конца своей жизни верно служил системе. Еще бы, он же видел как из волевого человека с мощным разумом Берегова превратили в овощное рагу и говно. Гипнотические сеансы продолжались пять дней. Очнувшийся Берегов заботливо дополнял рассказанное в гипнотическом сне. Все это записывалось на видео. Однажды такое «кино» показали и Жирмунской, чтобы она не упорствовала (к ней тоже применялись некоторые элементы воздействия, так как она имела непосредственное отношение к разработкам). На экране она увидела сильно поправившегося Георгия, совершенно апатичного, который с вновь приобретенным бабьим придыханием говорил немыслимые для него прежде пошлости: «...я ни в чем не виноват, клянусь. Как прислали эту очаровательную Жирмунскую, я сосредоточиться не мог. У нее же, простите, глазки! У нее же, позвольте, дойки! Хи-хи! Там Конспираторскый выдвинул ряд смелых гипотез по климатическому оружию, так вот, в основном чушь собачья, но среди них был очаровательный пунктик о так называемом горном шепоте. Я ухватился за него и что-то развил, но тут Жирмунская, а у нее, как известно, глазки! А у Ве-ве-верочки, воооот такие до-до-дойки!» – и Берегов начинал заикаться и ржать, а может быть и плакать. Из носа текли с бульканьем сопли, глазенки хищные и жалкие слезились, вдруг рыхлые кулачки сжимались, лицо становилось масляным и прыщавым. Абсолютный кретин строил глазки ей с экрана! Сволочь, подонок, биомасса!

 

Американский шпиен Раис Тимерханов

Собственно, теперь Берегов был не нужен системе. Баринов не прощал вероотступничество. По его мнению, если человек однажды позволил себе ересь, то симптомы этой болезни будут проступать регулярно, а держать на пороховом складе любителей огня он считал глупостью. И каким бы выдающимся мозгом ни обладал Георгий Иванович, его списали в утиль, выкачав, как из колодца полезную воду, все его знания. С интенсивной терапии его сняли, признаков человеческой личности он не проявлял – решили прокалывать курс раз в квартал, а там видно будет. Для провокации ему дали книги, но Берегов выдергивал страницы и подолгу мастерил из них такие неловкие самолетики, которые никуда не летели, падая обреченно вниз, на пол. Шли дни, а самолетики все не получались. И вот уже новая стопка книг была принесена бывшему Георгию Ивановичу, и снова он с медленным упорством идиота долго, высунув язык и пуская неопрятную слюну, мастерит самолетик. И снова получается нелетательный комок смятой бумаги, который грустно плюхается на пол и поражает сжавшую губы вселенную крикливой беспомощностью.

В палату к Берегову перевели Роя Ти, американского журналиста, который, войдя, изобразил из пальцев воображаемый фотоаппарат и принялся активно «снимать». На самом деле, это был Раис Тимерханов, внештатный корреспондент газеты «Уфимская правда». Но однажды он поймал случайно в приемничке «Голос Америки», послушал два эфира и вообразил себя заокеанским журналистом, тайно находящимся в СССР. Он стал носить темные очки, отпустил патлы и ввел в речь американизмы. Своим товарищам он с тех пор говорил «Hallo» и «Goodbay», с легкой насмешкой поглядывал на все советское и даже употреблял, поначалу робко, выражение «мои американские друзья». Раиса неоднократно проверяло местное отделение ГБ, никаких связей с иностранцами у него не было, и быть не могло. Просто «коротнуло» человечка. Поймал из приемничка странные колебания. Парня решили отправить в НИИ психиатрии, так как в провинциальной Уфе он слишком выделялся. Раис с пониманием отнесся к такому вояжу, ибо продолжал играть американского прожженного журналюгу. «Однажды я напишу книгу мемуаров, – решил он, – избранные места из нее будет перепечатывать «Вашингтон Пост». На гонорары я открою благотворительный фонд имени Роя Ти. Отправлюсь в кругосветное путешествие на «Чертовом колесе». В Рое была легкость и тот самый дар жить легко, который отсутствовал у советских людей. Он своим видом и поведением действительно внушал мысль о неместном происхождении. Там, где обычный человек напрягся бы, начал борьбу с самим собой, множить, а потом оплакивать свой диссонанс, отсутствие гармонии, Рой открыто и дружелюбно улыбался, это поражало людей и бесило их. Но и в ответ на агрессию Рой тоже улыбался... И людям оставалось махнуть рукой, зло выругаться и крутить пальцем у виска.

Роя также подвергли терапии, даже почему-то решили прокалывать по усиленной схеме. Но он с улыбкой и пониманием встретил эту процедуру – Рой был убежден в счастливом конце всего этого мероприятия под названием жизнь. Потому разрушения личности не произошло. Конечно, некоторые вещи он забывал, но тут же придумывал новые, в том числе и факты сочиненной биографии. И от него быстро отстали, так как видели – не берет его этот метод. Да и не захотелось никому с ним быть длительное время жестоким, – настолько он был безобидный и даже обаятельный.

И вот такого солнечного человека разместили в одной палате с Береговым, совершенно обмякшим и обесмысленным. В НИИ был специальный сотрудник, занимавшийся размещением. Берегов считался стертым, ставилась цель, чтобы он ввел в ступор Роя, замедлил его и своим видом и отсутствием мысли внушил угасание. Но Рой улыбался, глядя на оплывшего Берегова, Рой был безупречен. Он задавал вопросы Берегову, а когда тот не отвечал (какие уж тут ответы, если бывший ученый не мог понять, о чем речь и как вообще этот парень так ловко извлекает из себя слова), говорил так, будто Берегов ему ответил.

Так Рой вел диалог, настойчиво и аккуратно при этом «включая» в мыслительный процесс Георгия – еще бы, Берегову было любопытно, что он «отвечал». Ночью Рой проснулся и улыбался, глядя как Берегов сидит на железной кровати и осматривает его. Потом он еще улыбался, ибо Берегов смешно пытался двигать ртом и произносить звуки. Рой сел напротив и напоминал утратившему способность говорить Георгию артикуляционные навыки. К утру они вспомнили гласные, а к вечеру Берегову удалось таким образом вспомнить все звуки. Через три дня он мог отвечать Ти одинокими словами, но на обдумывание у него уходило от трех до восьми минут.

-     Ты ученый?

(думает шесть минут) – Ученый!

-     У тебя есть семья?

(думает семь минут) – есть вера.

-     Вера – это имя любимой женщины?

На этом вопросе Берегов вообще впал в ступор, вдруг разволновался, задвигал нервно губами, слюна потекла беспомощно. Полная возможность говорить вернулась через месяц. Но тут Берегова снова протерапировали, и Рою пришлось заниматься с Георгием с самого начала. Впрочем, в этот раз восстановление прошло быстрее.

 

Прошло четыре месяца.

 

-     О чем Вы думаете, профессор?

-     А думаю я о том, драгоценный мой товарищ, что благодаря тебе ко мне вернулась способность мыслить. И пусть пока мой разум мелок, но я на верном пути. Спасибо, Рой!

-     Профессор, мы в одной палате четыре месяца уже, надо как-то отметить.

-     Споем?

-     Так пели уже!

-     Танцевать мне рано, упасть могу.

-     А вам надо физкультурой заниматься.

-     Рой, ты же знаешь, всех, кто начинает проявлять активность и пытается снова стать человеком подвергают жесточайшей терапии! И снова вводят в скотское состояние...

-     Ну, я же занимаюсь. Каждый день.

-     Да? Ни разу не видел. Ночью?

-      Нет, утром зарядку делаю. А вечером, бывает, кросс бегаю или в футбол гоняю. А то и на велосипеде. Вчера вот на камень наехал, руль не удержал и шлепнулся, – тут Ти засучил штанину и показал свежую ссадину чуть ниже правого колена. Берегов таращил глаза и совершенно ничего не понимал. Они все эти месяцы не расставались ни на минуту, разве только врач вызывал кого-то из них – какая зарядка? Какой футбол? Откуда велосипед? В этом закрытом учреждении, в тюремных условиях, все это было немыслимо!

-     Подожди, Рой, пожалей меня. Давай помедленнее. Скажи мне откровенно, откуда у тебя эта свежая ссадина на ноге? Я же знаю, что с тобой ничего не происходило... мы же все время друг у друга на виду были...

-     Ай, Георгий Иванович! Говорю же – с велика упал вчера вечером.

-     Так-так, Рой, ты погоди только! А какой у тебя велик?

-     Синий. «Урал» называется. Широкие колеса, очень мощный, но тяжеловат, при большой скорости на кочках удержать трудно. Крылья серебристого цвета, «бардачок» на раме темно-коричневый.

-     А в «бардачке» что?

-     Ключ на 14, ветошь – катафотки протирать, свисток, «звездочка» на переднее колесо запасная.

-     А свисток зачем?

-     Так у меня звонок не работает.

-     А катафоток сколько у тебя?

-     Одна на переднем колесе и одна на заднем. Красная и оранжевая.

-     Рой, голубчик, что же ты, издеваешься надо мной? Мы же безвыходно с тобой в этой палате, и на прогулку – по кругу – вместе. Какой же велосипед? Ну-ка, покажи руки!

-     Георгий Иванович, да нет у меня стигматов! Мамой клянусь! А на велике и вы можете гонять, это просто.

-     Как же? Говори! Говори!

-     Замечали вы, как, проснувшись, я не встаю сразу, а будто в себя погружаюсь, затихаю? И по вечерам также?

-     Да, да! Я спросить все хотел, но не решался! У тебя дыхание учащается...

-     Конечно! А когда у человека дыхание учащается, профессор?

-     Когда он переживает. Но не думаю, что это к тебе относится...

-     А еще?

-     Когда он интенсивно двигается. Но ты ведь на кровати лежишь, я же вижу, что ты без движения.

-     Но ведь ссадину видели явно? – Рой улыбался по обыкновению, но не было похоже, что он водил Берегова за нос.

-     Ничего не понимаю!

-     Предлагаю провести эксперимент. Какой вид физических упражнений вы любили до того, как оказались здесь?

-     О, я кандидат в мастера спорта по боксу! Конечно, я в последние годы на ринг не выходил, но на тренировки время выкраивал.

-     Профессор, ммм... Давайте сегодня вы просто побегаете? Итак, закрывайте глаза. Весь секрет в силе мысли. Вы четко представляете то, что я вам говорю. Сомнения не допускаете вовсе... Сомнения вообще субстанция крайне вредная…

-     Да? А нас учили, что постоянные сомнения – это признак гениальности.

-     Вам врали. Постоянные сомнения – это признак шизофрении. Итак, закрывайте глаза, но не спите. Вы расслаблены. Все мышцы расслаблены, вы спокойны. Абсолютно, совершенно спокойны. Глубоко вздохнули – вздохнули – вздохнули... Выдохнули. Вам 25 лет. Сейчас вам 25 лет. Прохладное осеннее утро. Вы идете на стадион, чтобы побегать. На вас синий тренировочный костюм и кеды. При дыхании изо рта идет пар. Вот вы на стадионе, разминаете руки. Правую, потом левую. Плечевой пояс, теперь поясницу. Выполняем махи левой ногой, и правой. Вы встаете на крайнюю дорожку, начинаете бег. Спокойно, медленно бежите... Солнце встает... Где- то далеко кричат птицы, собираясь в стаи. Вы бежите, настроение бодрое, устойчивое. Когда вам надоест бегать по кругу, вы свернете и побежите по лесу, вдыхая темный аромат хвои. Ноги работают уверенно и легко, под правой ногой хрустнула ветка, упала шишка на тропинку, в глубине леса вскрикнула птица. Как хорошо и радостно вы чувствуете силу тела, красоту и мощь своего духа! Но вот вы сворачиваете на малохоженную тропинку и начинаете бежать в гору... Какой затяжной подъем, но вы справляетесь, справляетесь, кажется... Остановитесь, профессор! Встааааааать!

Рой дернул Берегова за руку, тот распахнул глаза. Георгий был весь в поту, задыхался. Сердце билось учащенно и никак не успокаивалось. Тогда Ти также принялся учащенно дышать, вошел в резонанс с дыханием Берегова, а потом постепенно начал успокаивать свое дыхание. Вместе с ним успокаивался и Берегов. Помолчали.

-     Как пробежка, Георгий Иванович?

-     Это счастье! Это такое счастье! Рой, дорогой, славный мой, это фантастика! Но я теперь знаю, в какой я неудовлетворительной форме! Я буду работать над собой, и через месяц все будет прекрасно! Какой поразительный мир ты мне открыл!

-     Профессор, я скажу вам по секрету вот что: проводить тренировки с помощью силы мысли – это, вполне вероятно, только первый шаг. О всех возможностях вам следует догадаться самому. У вас устойчивое научное мышление, натура исследователя. Нас ждут интересные открытия!

 

Смерти нет!

Врач Осадчий был под наркотиками, но и в этом состоянии понял, что дело мутное. Он поднял трубку и вызвал оперуполномоченного ГБ, помещение которого располагалось на нижнем этаже. Оперуполномоченный не высыпался и давно не имел связь с женщиной, так как от него всегда воняло гнилью, и вообще этот улыбчивый тип его бесил. Потому Кротов, а именно такова была фамилия гэбиста, сразу избил Роя. Кротов был уже немолодым и грузным, быстро уставал, не то, что раньше, – потому старался бить сильнее. Рой уворачивался и еще настырнее скалился, тогда гэбэшнику помог врач – он держал Роя за руки сзади, а Кротов бил кулаками по голове.

Рой упал на пол, но тут же попытался встать. Снова упал. Кровь лилась из ушей и рта. Осадчий открыл кран, облил из шланга ледяной водой Раиса, потом кипятком смыл с пола кровь и рвотные массы.

-     Собственно, на повестке тот же вопрос: откуда на лице и теле профессора Берегова многочисленные синяки и гематомы? Все время вы проводите вместе, на прогулке инцидентов не случалось. За что вы избили знаменитого лингвиста? Какую цель вы преследовали?

Раис Тимерханов сделал попытку улыбнуться, но тут же получил мощнейший удар сапогом в пах, а когда упал в муках, Кротов снова ударил по голове. Осадчий хмыкнул, настроил шланг.

Теперь говорил Кротов.

-     Послушай, Тимерханов, ты что из себя возомнил? Все же знают, что ты петух, и кто тебя отпетушил всем известно. Ты думаешь, какую-то ценность имеешь? Ты – падаль, мы место ищем, где тебя закопать, чтоб не вонял! Хочешь, в то же заведение отправим, где тебя ЗК по кругу драли?

-     Скажите, Тимерханов, а к чему вот эти ваши улыбочки неестественные? Вы же по уши в дерьме! Почему бы не признать это и не начать работать над реальной ситуацией?

-     Доктор, реальность иная. Моя реальность в моей голове.

-     То есть сейчас не вы валяетесь на полу особого бокса для буйных при НИИ психиатрии в кровище, моче и кале? Не у вас выбиты зубы, собачий ужас в глазах, сломано ребро и два пальца на правой руке?

-     Не я.

-     А кто?

-     Не знаю. Я уже далеко.

А в это время в боксе номер 2 допрашивали Георгия Ивановича, и тоже с пристрастием.

-     Зря играете в дурилку, Георгий Иванович! По терапии соскучились? Снова червячком быть хотите? Тимерханов все рассказал. Он же не наш человек, индивидуалист – только о своей шкуре заботится.

-     Я не знаю, что он мог сказать. Фантазер он и шутник. А что со мной приключилось, я и сам толком не понял. Помню смутно, что в ночи с кровати упал. А потом еще, когда в туалет пошел. Тело у меня рыхлое теперь, от лекарств организм ослаб – почти без повода синяки появляются. Вот, смотрите! – тут Берегов коротким ударом бьет себя по носу, кровища течет по больничной рубахе и медленно под глазами начинают проступать свежие синяки.

-     Юродивого играете? Остановитесь! Кому говорю!

Но Берегов продолжает лупить себя короткими ударами боксера по физиономии и обрюзгшему телу. Кровища хлещет, синяки созревают, Берегов тупеет. Его связывают и вкалывают медикамент. И назначают двойную терапию на специальном консилиуме. Чтобы обезвредить от заразы, которую мог занести в мозг Берегова тот самый Тимерханов.

Роя решили попугать и отправили в психиатрическую больницу при городской тюрьме города Энска, где он уже был однажды. Тимерханов отменил повторный визит скорби. Когда открыли дверь в кузов крытой машины, Тимерханов лежал на полу без дыхания. Врач констатировал смерть, а на вскрытии патологоанатом после долгих поисков причины сказал студенту-практиканту так: «Охренеть! Абсолютно здоровый человек! Такое впечатление, что он просто вышел из тела и теперь где-то в другом месте». Разумеется, и в гробу Рой Ти улыбался.

 

Еще одна реальность

Берегов вернулся в палату и только теперь понял свою ошибку. Он слишком рано вышел на ринг, и его попросту набуцкали. Отсюда и синяки. О второй реальности врачи ничего не знают, потому был обвинен Рой. А на кого еще думать им? Получается, я подставил Роя и, возможно, погубил его? Попробую-ка я выйти с ним на телепатическую связь, мы ее неплохо в последнее время наладили.

Увы, Рой не отзывался, на связь не выходил. Берегов передавал мысли в молчаливую неопознанную пустоту. Это было опасно. Тогда Георгий вышел из эфира и начал продумывать линию поведения во время терапии (он был уверен, что терапию ему назначили, но Берегов еще не знал, что к нему применят двойную). Нужно действовать в двух направлениях: во-первых, попытаться нейтрализовать вещество, вводимое через уколы. Во-вторых, поработать с организмом. И, разумеется, полная конспирация – уже после первого укола следует начать изображать животное. Важно продолжать развиваться, умственно и физически, чтобы быть независимым от этого ада. Ведь если я буду готов полностью переселиться во вторую реальность, то я там и останусь – это будет освобождение! Я создам больше возможностей, вариантов, чтобы научиться из одной реальности уходить в другую, моделировать и деформироваться. Нужно-нужно-нужно жить!

Берегов потратил много времени, но убедил себя: в уколах, которые ему вводят вот уже вторую неделю – полезное вещество, улучшающее память и умственные навыки. Еще после уколов он ложился на кровать и бегал на длинные дистанции. Счастливый мелкий осенний дождик царапал лицо, дорожка под ногами становилась мягче, а он бежал по желтому с красными вставками лесу, дышал живительными запахами и радовался нарастающей свободе. Теперь он как никогда прежде понимал и любил библейское изречение, гласящее, что человек создан по образу и подобию бога. И в свою силу, в свою волю Берегов и верил, и веровал. Постепенно – и это во время двойной терапии! – Георгий Иванович начал припоминать свои научные работы. Страница за страницей, параграф за параграфом восстанавливались в памяти. Он продолжал валять дурака – то писать мимо параши, то громоздить себе пилотку из газеты на голову, при этом чувствовал, как он окреп. Берегов понимал, что встреча с Роем была спасительной для него, кто-то могучий позаботился о нем. И еще он начал думать совсем странно для себя прежнего о том, где теперь великолепный Рой Ти. И получалось так, будто Рой тайно переехал в некий новый дом, в старом оставив вещи, из которых он вырос. Так зачем горевать по старым ненужным вещам, самим хозяином выброшенным на помойку?!

Постепенно Георгий Иванович приобрел совершенно здоровый вид, – еще бы, ведь он каждый день теперь гулял по лесу. Мозг работал четко и на повышенных оборотах, настроение было прекрасным. Берегов начал записывать на воображаемые страницы новые научные измышления. Как оказалось, при верном настрое даже самая жестокая терапия не могла принести ему никакого вреда. Более того, желание противостоять уничтожению личности, разложению мозга здорово тренировало силу воли. Берегов стал вести дневник, в котором на виртуальные страницы заносил события обеих реальностей. Причем он легко мог перелистывать страницы и перечитывать избранные места, находясь во второй реальности. И еще он начал улыбаться. Берегов помнил, как Рой насмешничал над его серьезностью, над всей советской неулыбчивостью и цитировал из «Барона Мюнхгаузена». Разумеется, он улыбался внутренне, не давая повода врачам и ГБ заподозрить его в той великолепной духовной работе, которую он над собой проводит. К нему периодически подселяли соседей – действительно редких психов или «уток», законспирированных гэбистов, – и все они находили Берегова неспособным мыслить, абсолютным овощем. Терапию ему теперь проводили редко, когда спохватывались, так как считали Георгия Ивановича абсолютно обесмысленным. А в это время Берегов с маской идиота на лице блестяще решал филологические задачи высшего уровня. Легко манипулировал настроением, употребляя (многократно) то или иное сочетание звуков, разработал структуру идеальной аффирмации, легко погружал в транс себя, соседей, персонал. Человек может все!

Собственно, Берегов мог бы сбежать. Ввести в транс ночных охранников, загипнотизировать вооруженных людей на КПП, и далее – на вокзал, в дали дальние. А уж Родина настолько огромна, у нас же невероятное количество мест, где люди вообще не живут! И одно время мысль о побеге волновала Георгия. Но он взвесил все pro и contra, и понял, что его останавливает. Во-первых, у него будет меньше времени заниматься наукой (здесь он не был ограничен во времени, мысленно записывая идеи в виртуальную тетрадь). За забором ему придется прятаться, убегать, заботиться о пище и жилье – все это отнимает массу времени и энергии. Во-вторых, воля без Веры (Жирмунской) теряла часть смыслов, блекла и обесценивалась. И если здесь он все-таки мог надеяться, что их однажды оставят в покое, амнистируют и выпустят, признав неспособными мыслить и нанести ущерб государству, то, подавшись в бега, Берегов навсегда ставил крест на возможности вернуться к мирной жизни. Кроме того, в случае его побега пострадает Вера Павловна и некоторые товарищи. Он это знал. Но и на вечное прозябание Берегов теперь не был согласен. Он договорился с собой о том, что продолжит напряженно работать, а когда у него будет серьезный багаж знаний, он этот портфель инноваций обменяет на свободу. Он пытался припомнить, был ли такой случай, но припомнить не мог. Георгий Иванович подумал-подумал, и решил стать первым. Что же входило в круг научных интересов Георгия Берегова? Над чем он работал? Какой прорыв старался совершить? Какие догмы обрушить и какие сады и чудесные чертоги разбить? Берегов работал над возможностью с помощью лингвы из метафизического извлекать физическое, объединить на практике две этих материи и приручить их. Таким образом, все тайные знания становились реальной практикой, а чудеса – явью. Конечно, Берегову сейчас не хватало книг, особенно редких древних, где могли быть напрямую или косвенно зафиксированы знания, умения и навыки предков (а предки умели значительно больше нас, горизонт физического и возможного для них был значительно шире). Но, с другой стороны, Георгий Иванович теперь мог сфокусироваться на описательной и экспериментальных частях, так как вне стен НИИ он занимался много изучением свидетельств.

В один из вечеров Берегов по сарафанному радио услышал о том, что Рой Ти покинул свое тело. Разумеется, пациенты НИИ прознали всю правду в деталях, их официальная версия не устроила. Простые психи и суицидники сюда не попадают, – явно человек имел опасные сверхспособности. Как ни препятствовал персонал общению между пациентами, но Берегову передали ожидания многих из обследуемых здесь: они считали, что Георгий Иванович знает больше других, а если и не знает, то обязан продолжить линию Ти. Это невероятно, однако исчезновение Роя, его, как выражались пациенты, «выход в открытый космос» пробудил пребывающих в прострации вялых узников. Они, казалось, абсолютно стертые, вдруг зашевелились, зашептались на прогулке, заперестукивались ночью – в те единственные 14 минут, когда в тихушке отключали реакторы и звуки становились слышны. Улыбчивый американский шпиен был занесен в мифологию как супергерой, победивший систему.

 

Тихушка

Стоит сказать немного и о самом НИИ психиатрии номер 11, о тихушке. Разумеется, ни в каких справочниках о нем не упоминалось, дорогу к нему каждые полгода делали новую, а старую уводили в лес. Правительство решило экспериментировать до конца, потому и врачи тоже проживали здесь, на территории института, в отдельном трехэтажном доме. Кто-то занимался наукой, кто-то ходил по грибы и ягоды, а зимой тайно, как он думал, пил горькую. Женщины начинали путаться с гэбэшной охраной (ее меняли каждые полгода) и быстро меркли, мужчины тосковали и вешались. Как темно шутили сами врачи объекта номер 11, отсюда два пути: в петлю или в науку. Оживление наступало только в канун Нового года, когда в НИИ привозили новых людей взамен выбывших, да пациент Соболев демонстрировал на заказ за горсть красной рябины чудо спонтанного самовозгорания. Были и действительно великие врачи, которые ставили здесь бесчеловечные эксперименты. Разумеется, среди пациентов клинических идиотов не было, во всяком случае, такими их сюда не привозили. А вот терапия качественно меняла личность... Везли сюда со всей страны людей с опасными сверхспособностями – здесь их изучали, их дар в виде схем и навыка изолировали и прививали потом другим, а пациента стирали. То есть проводили терапию, и как растение всаживали в другую жизнь. Или оставляли здесь, в психическом отделении. Иногда человека и его дар не разлучали, ставили едино на службу Отечеству. Но это было нечасто, так как опыт показывал, что люди со сверхспособностями плохо поддаются перепрограммированию, их понимание «служить Родине» отличается от генеральной линии ГБ. Ситуация с Георгием Ивановичем усложнялась тем, что его знания, умения и навыки не были зафиналенными, их нужно было развивать. Способна ли другая, даже самая умная голова со спецзнаниями принять чужой вектор, думать в направлении, заданном Береговым? Практика отвечала положительно на этот вопрос. И пациентов перепрограммировали и использовали вторично, вживляли чужую идею. Например, музыканту Борису Михельсону, открывшему влияние повторения музыкальных фраз на психоэмоциональное состояние человека, вживили, после чистки личности, разумеется, навык от чемпиона мира по греко-римской борьбе Ашота Геворкяна, который при помощи низких горловых звуков во время поединков вводил соперников в ступор. Студенту физмата Климаскину, научившемуся «читать» любую книгу без визуального контакта с ней, вживили дар домохозяйки Любови Яничкиной: как только она выходила на улицу, тут же начинал крапать дождик. И длилось это ровно столько, сколько Любовь находилась вне своей ракушечки. Берегов считался уже чистым, его готовили к вживлению новой идеи, умения – он должен быть полезен в иной области, навсегда утратив дар филолога, считали врачи. И как только для него нашлась достойная идея, произошло бы вживление. Но неожиданно его побрили, помыли, поставили на усиленный рацион и двойную витаминизацию. А через неделю долго везли в спецвагоне поезда, потом на авто, на вертолете и высадили в сибирской тайге, на территории нового НИИ, где теперь размещалась группа Оного. Разумеется, Берегов продолжал изображать из себя полностью обессмысленного. Но во время сеанса парения по аудитории он получил недостающие ему компоненты знания, которые тут же вставил в свою систему. И таким образом вышел из своего тела.

 

 

Массовая гибель крупных ученых

В сибирский Центр вылетел сам Баринов, даже на спецтранспорте добирался долго, по дороге, однако, так и не сумел – впервые в жизни – выработать стратегию. Начал с приватной встречи с Оным.

-     Дмитрий Андреевич, я не склонен драматизировать ситуацию. Безусловно, это успех! Неслыханный прорыв в наших с вами исследованиях. Если на Западе, по данным разведки, еще только ведутся разговоры о возможностях и целесообразности подобных исследований, то мы добились серьезных и невероятных результатов, от которых... дух захватывает! Разумеется, о таких успехах будет доложено первым лицам государства и всю группу ждут официальные награды и другие многочисленные почести. Но нам нужно вернуть гениального Берегова в материальное поле. Он провел всех нас. Но мы не только не станем его наказывать, но наоборот, предоставим Георгию Ивановичу возможности развиваться дальше как ученому, как исследователю. Традиционные наши «Не пущать!» на этом этапе являются тормозом. Вы должны понимать, что такого уровня знания и умения не могут не служить какой-либо организации. Берегова обязательно завербуют наши враги, свободной жизни ему не будет. Работать на кого-то ему придется в любом случае. Так пусть работает на родную страну!

-     Я понимаю...

-     Не совсем. Великих свободных ученых не бывает в природе. Как только человек становится обладателем мощного знания или дара, либо активно движется по дороге к ним, на него начинают охоту. В данном случае – иностранные спецслужбы. Если он отказывается сотрудничать и не оставляет шансов на изменение своего решения, такого человека ликвидируют: аварии, самоубийства, несчастные случаи... За прошлый год у нас в стране по необъяснимым причинам погибло 27 выдающихся ученых, стоявших на грани научного прорыва или уже совершивших его. Утонул в собственной ванной физик Роберт Лингизин, был зарезан женой Сергей Карбышев (жена, как выяснилось, год назад была завербована в секту, ниточки ведут в Лондон), попали под колеса Эльвира Марченко и Всеволод Гарбышев... Шебуню вы знали?

-     Труды читал. Смелый мыслитель. А с ним-то что?

-     Шебуня Виктор Алексеевич, 8 марта прошлого года вышел во двор. Ничего такого здесь нет, но предпочел выйти он через окно собственной квартиры, которая располагалась на 9-ом этаже. Он тоже... хм, паранормальным образом остался жив! Умер через три дня – его отравили в больнице, лечащий врач был найден мертвым в своей квартире, посреди комнаты лежал распахнутый чемодан. Разумеется, эти данные засекречены. Безусловно, силовые структуры ведут колоссальную работу. Или вы, уважаемый Дмитрий Андреевич, думаете, будто на вас не выходили иностранные спецслужбы? Вас мы начали вести с третьего курса университета – уже тогда к вам проявляли интерес агенты китайской и немецкой разведок. Через два года, когда вы под псевдонимами взорвали киберпространство сначала аффирмационными стихотворениями, потом аналитическими материалами о сибирских заговорах, в вашем окружении появились агенты еще двух европейских разведок. А уж когда вы подняли вопрос о возможности встраивать коды в информационную ткань, мы уже отслеживали интерес латиноамериканских «товарищей», ЦРУ, англичан, и так далее. Понимаете, сверхидеи имеют сверхвозможности. Мир давно превратился в битву интеллектов. Вот создали в США атомное оружие и обеспечили военное преимущество на полвека. Потом они прорвались в IT-сфере с помощью Гейтса и Джобса. И здесь мы не ответили. А теперь мы можем перевести игру вообще на новый уровень с помощью научного прорыва Оного-Берегова. Вы подсознательно очень здорово почувствовали необходимость Георгия Ивановича нашему проекту. Никто не знал, что он, оказывается, ведет какие-то исследования. Его же зачистили и приготовили для вживления другой идеи. Теперь мы это знаем. Нам сейчас важно вернуть его в группу, эксперимент должен продолжаться. Берегов способен значительно обогатить ваши теоретические наработки и практические достижения. Я не стану скрывать: если мы не вернем в ближайшие 24 часа Берегова, все участники группы будут ликвидированы. Это обыкновенная техника безопасности. С Жирмунской начнем работать в ближайшие два часа, – пока ее просто допрашивают.

-     А что это даст? Ликвидируете вы Жирмунскую, да хоть каждый час по одному человеку усыплять будете – что это даст? Берегов в другом измерении теперь, он другим законам подчиняется, если вообще мы можем говорить о подчинении. Я вот предлагаю иной подход. А именно сотрудничество. Георгий Иванович – абсолютный ученый. Он продолжал развиваться и даже совершил прорыв в условиях карательной медицины. Наука – вот что для него является высшим смыслом. Сейчас мы не знаем, где он, что с ним и так далее. Если у него и есть повод вернуться, то исключительно ради науки.

-     Наука должна развиваться под контролем спецслужб. Это обязательное условие. Только спецслужбы могут придать исследованиям правильное направление. Все то, что выходит из-под контроля, подлежит уничтожению. Повторю, это основное правило техники безопасности и самосохранения системы. Если вы сумеете за 72 часа вернуть Берегова в общепринятую систему координат, хорошо, если нет...

Тут дверь кабинета распахнулась, начальник службы безопасности проговорил в грянувшей тишине «береговернулся» и еле успел отойти в сторону, потому что Оный и Баринов выскочили из кабинета и уже мчались по коридору туда, где хранилось тело Георгия Ивановича.

 

 

 

 

 

 

У Берегова взвесили душу

Баринов расстреливает котенка

Берегов лежал на кровати, сильно бледный, до свечения изнутри. Вокруг него четко работали врачи, измеряя данные тела. Профессор Желтяков повернулся к Баринову и сделал предварительный отчет:

-     В 19.19 приборы зафиксировали увеличение массы тела на 123 грамма. В 19.26 появились признаки пульса. Сейчас процессы нормализуются. Мы вводим кубики солнечного света и живую воду, включаем шум леса и шелест звезд. Исследований в этой области нет, действуем интуитивно. Медикаментозно вмешиваться опасаемся, да и смысла нет – процессы, свойственные живому здоровому человеку, приходят в норму. Картину мозга сможем описать через два часа, прибор анализирует ситуацию на отрезке именно двухчасовом. Речь еще не восстановилась, скорее всего, но он слышит.

-     Пожалуйста, будьте внимательнее. Шельма Берегов несколько лет водил за нос всю нашу медицину, выработав каким-то образом защиту от обнуления личности.

-     Да, я слышал о Тимерханове и его ученике. Интересный феномен. Все будем контролировать с особым вниманием и докладывать по первому требованию, а также в случае значительных изменений.

Баринов кивнул Желтякову, удовлетворенный.

-     И обязательно распорочку в рот. Георгий Иванович очень крупный специалист по наведению транса, владеет техниками в совершенстве. Кроме того, у нас есть основания полагать, что именно при помощи речевых вибраций он сумел покинуть реальность, а сейчас вернуться в нее.

Желтяков видел многое, потому поразился и восхитился где-то на самом дне себя. И обрадовался тому, что ему повезло работать с уникальным явлением. Однажды он выйдет на пенсию и напишет об этом книгу. Переправит ее за рубеж, купит остров, засадит его опиумным маком и погрузится в нирвану навсегда. Так он помечтал в ту минуту.

Баринов снова сидел в кабинете с Оным и пытался сориентироваться в происходящем.

-     Что вы об этом думаете, Дмитрий Андреевич?

-     А что тут думать? Берегова надо холить и лелеять. Его эксперимент тщательно изучить и, по возможности, попытаться повторить. Какие-то вещи мне понятны, но я не знаю уровня, которым обладал Тимерханов – очевидно, что он привил некоторые знания, умения Берегову, когда тот был в состоянии хаоса после очередной терапии. Вот эти знания-умения-навыки позволили Берегову окрепнуть и в дальнейшем уклоняться от воздействия обнуления.

-     Какова вероятность того, что он будет честно сотрудничать с нами? Какие у него могут быть намерения? Вам, как руководителю научной группы, тоже нужно просчитать все варианты.

-     Этот его прорыв в другую реальность, как и возвращение, совершенно спонтанен. Системы в этом нет и пока быть не может. Из миллиона вариантов он интуитивно подобрал верный. Вариант оказался успешным вопреки науке, без опоры на нее. Сейчас нам важно широко исследовать этот опыт, чтобы закрепиться и продвинуться, а также не сделать Берегова единственным обладателем этого тайного знания. Вы понимаете, что однажды уникальность превращается в могущество?

И Баринов задумался. Впервые в жизни он сомневался в необходимости идти вперед. Возможно, это первый признак надвигающейся старости, а может быть, в нем проснулся инстинкт самосохранения. Ведь у него было все: практически неограниченная власть, которую он ценил значительно выше всего другого, власть явная и тайная; у него были деньги – очень большие деньги, состояния. Он подчинил себе сильных людей, которые легко пошли бы на смерть за Баринова или по его приказу; он мог выбрать любую женщину. Впрочем, Баринов никогда не распутничал – он выработал в себе волю, был дисциплинирован, компромат собрать на него не представлялось возможным, так как он был верен жене Зое всю жизнь. Сейчас он чувствовал, как эти чертовы ученые вышли на такой восхитительный уровень, где он и его могущественная организация не могут их контролировать. И дальше, скорее всего, будет так: они совсем выйдут из-под контроля, в открытую начнут свою игру, а его отбросят в сторону. Или его уберет руководство. А с такой должности, с его осведомленностью уберут не на заслуженный отдых. Автокатастрофу подстроят. Раздавят. Обессмыслят. Обнулят. Впрочем, всех этих ученых можно вернуть в рамку, в периметр беспрекословного подчинения. Для этого всего-то нужно уничтожить у всех на глазах Берегова. И Оный сделается сговорчивее, щенок. Берегов же давно списан в утиль, о нем забыли все. Он живой выглядит неестественно.

Когда Дмитрий ушел, Баринов направился к столу, взял трубку и сказал тихо и уверенно, как обычно говорил в таких случаях: «Сергей Иваныч? Присвойте Берегову 200-тый номер. Да-да, вы все правильно услышали». Посмотрел на часы, они почему-то опять стояли. Так было и во время прошлой встречи Баринова с Оным. После этого Баринов вышел на балкон со стаканом минеральной воды и долго смотрел, как во дворе котенок пытался пройти через снежный перемет. Несмышленыш еще не знал снега, постоянно натыкался на преграды и просто проваливался в снег – пищал и звал на помощь в грянувшем хаосе. А потом вдруг остановился, зажмурился, вдохнул глубоко снежную новь и начал купаться в снегу, повизгивая от случившегося счастья и белоснежной красоты. Откуда он здесь? Какой неописуемый кошачий восторг он испытывал, сколько наслаждения обещала непознанная зима! Баринова это зрелище почему-то обидело и даже разгневало. Он плеснул в котенка из стакана, но было далеко. Тогда он кинул стакан, и все-таки промахнулся. С балкона полетела бутылка, потом стул из лозы, стоявший здесь неизвестно сколько, но котенок продолжал играться и счастливиться в этой незнакомой снежной субстанции. Тогда Баринов метнулся к сейфу, достал оттуда наградной пистолет и начал стрелять в котенка.

 

Предатель, герой, мятежный профессор

После звонка профессор Желтяков дошел до окна и посмотрел в наступившую темень. «Да, вот и Берегову присвоили номер. А какой крупный ученый, какие открытия блистательные за ним числятся! Читал же я ради любопытства его работы, хоть и профиль не мой совсем. И как изумил меня этот человек своим масштабом, мыслью смелой! Сколько прекрасного он мог сделать для страны нашей! Однако идти надо, номер присваивать». Надел халат, висевший на гвозде, вышел из комнаты и зашагал было к лаборатории, где наблюдался Берегов. В середине длинного коридора встретился ему Оный, который улыбнулся глубоко и хорошо, искренне, ибо обладал великим даром жить легко. Теперь они расходились в противоположные стороны, неминуемо удаляясь, но вот оба разом остановились и обернулись. «Знает ли? Способен ли при всей своей проницательности догадаться, какую страшную команду иду я выполнять? Да-да! В глубине улыбающихся глаз вот уже разливается темнота, и тревога, и хаос минутный... Но вот он смотрит уже открыто и смело, как будто у него есть варианты развития без Берегова. А ведь они у Оного, скорее всего, есть. Только это машина без мотора...». И тут ученые снова пошли, но вновь обернулись друг к другу. А потом произошло то, чего Желтяков так и не смог объяснить себе – он вдруг пошел обратно, подчиняясь неведомой силе, и с каждым шагом в нем росло торжество, нарастала музыка счастья. И Дмитрий сделал шаги навстречу мятежному профессору.

-     Дмитрий Андреевич, Баринов отдал мне приказ уничтожить Берегова. У нас с вами есть не более 10 минут. Вы можете распоряжаться мною по вашему усмотрению.

Оный и Желтяков вошли в лабораторию. Берегов чувствовал себя прекрасно: он каждый день занимался спортом в другой реальности. Митя заговорил быстро и убедительно.

-     Георгий Иванович, вам угрожает опасность! Баринов отдал команду покончить с вами. Сейчас профессор сделает вам укол, после которого вы впадете в кому. Без сознания вы будете находиться пять дней. За это время вас похоронят. Вам нужно будет выбраться из захоронения и отправиться в одно из селений данной области, – пусть это будет селение с самым коротким названием здесь. Я буду вас ждать на рынке в воскресенье. Каждое воскресенье, пока вы не придете. Сейчас к Вере Павловне хода нет, потому вам нужно выйти с ней на телепатическую связь и передать, где и когда мы встречаемся. Ей тоже будет сделан укол, случится кома, и она будет похоронена заживо. Вместе идти нельзя, каждый из нас должен самостоятельно добраться до селения с самым коротким названием в данном регионе. К сожалению, более точных географических и временных координат сообщить не могу – никто не знает, где мы находимся, как и удаленность до людей. Это все. До встречи!

Оный вышел из лаборатории и больше его здесь никто не видел. В ту же минуту Желтяков сделал Берегову укол и отчитался по телефону Баринову об успешном присвоении номера. И тут же – о, счастье! – был получен приказ присвоить номера Оному и Жирмунской. Желтяков через семь минут доложил о присвоении номера Вере Павловне, а также сказал, что не может найти Оного. После чего закрылся у себя в кабинете, поулыбался в темноту и принял ампулу с ядом.

Был обыскан весь объект, но Дмитрия не нашли. Допрошены люди – нет результата. А когда Баринову сообщили, что Желтяков найден мертвым у себя в комнате, начальник пришел в ярость. Получалось, Оный расправился с верным работником Баринова Желтяковым сразу после того, как врач выполнил приказ и присвоил номера. То есть, Оный оказался еще одним центром активности, помимо Берегова. Более того, именно Оный способен теперь преподнести сюрпризы, он, похоже, все это время играл в свою игру, а теперь... Уууух, даже подумать страшно! И тут впервые в жизни Баринов почувствовал усталость. Ему захотелось на спецдачу для высокопоставленных особ в Подмосковье или даже на юг, к морю. Баринов вспомнил сына, который за ужином однажды сказал, что папа должен приобрести остров в тропиках, – Баринов тогда удивился, откуда такие мысли в голове у Леонида, ведь он советский человек. А сейчас он был бы не прочь оказаться вдали от этих гениальных и надоевших ему филологов, которые все норовят выйти за пределы возможного и, значит, дозволенного; от узколобых примитивных начальников, так до конца и не понимающих, какую важную и сложную работу он ведет; вдали от маленького страха неудачи, впервые замеченного где-то на дне себя самого.

Баринов вылетел в область на вертолете. Там четыре часа обсуждал с милицейским начальником план операции по задержанию Оного. В самом конце беседы милицейский чин вдруг выдал совершенную нелепость:

-     Скажите, а вы видели этих двух... неживыми?

-     Берегова и Жирмунскую? Нет, но иного быть не может... Желтяков настолько предан делу...

-     А почему вы уверены, что того врача Оный ликвидировал?

-     А кто?

-     Никто.

-     Как так?

-     Я просто версии генерирую.

-     Здесь не может быть версий. Я отдал приказ, Желтяков его выполнил, как обычно. После чего был убит Оный, который теперь сбежал.

-     Я не настаиваю.

Конечно, не настаивал. Всего-то наводил тень на плетень. И заставил-таки Баринова усомниться. Он позвонил из области в НИИ и поинтересовался состоянием этих двух товарищей. Вопрос его не поняли, потом отчитались, оба готовы к захоронению. Тут Баринов неожиданно для себя дал распоряжение не хоронить Берегова и Жирмунскую, а приготовить для транспортировки в столицу. Ему пришла в голову идея поискать что-то внутри них – быть может, полное исследование тел даст какие-то результаты. Ведь тему не обязательно закрывать. Ее можно временно приостановить или даже трансформировать в другую. Главное, сейчас замкнуть этот уже стихийный фейерверк и исчадие. И вот он уже со специальными людьми едет в автобусе, где сзади, на открытой площадке в стеклянных ящиках без крышки лежат два тела. Путь их на военный аэродром, откуда и полетит спецрейс в Москву. Автобус маленький, люди сидят очень близко к телам, обработанным особым физраствором. Садится солнце, его лучи хаотично мечутся по автобусу, отчего временами кажется, что покойники двигаются. Такая мысль возникает у всех присутствующих, они задумчивы и тяготятся таким соседством. Пытаются шутить, но не выходит, – все снова и снова обращают внимание на игру солнечных лучей. Вдруг закричал охранник, тут же врач, а потом все, включая Баринова – заорали бесконтрольно и выскочили в окна, двери, прямо сквозь стекло. Водитель обернулся испуганно, и тоже выскочил из автобуса на полном ходу. Люди ударялись о дорогу, вскакивали и бежали в рассыпную, в лес, в даль, прочь отсюда навсегда. Баринов один овладел членораздельной речью и орал на весь лес: «Куда? Отставить панику!» – при этом продолжая бежать со всех ног. Дикий ужас воцарился в глазах и душах людей, страх победил навеки. Автобус же съехал с дороги, ударился о дерево, потом о второе и заглох. Мотор загорелся, и через три минуты автобус разорвало взрывом.

 

По дороге в Ладь

За эти три минуты пришедшие в себя от коматозных уколов Берегов и Жирмунская собрали оставленные в автобусе личные вещи бежавших людей и успели отойти. Они удалились на расстояние пяти километров от места происшествия и развели костер, обнаружив спички в полевой сумке водителя. Тут же Берегов нашел карту, благодаря которой они еще до наступления полной темноты добрались до охотничьего домика – с запасом дров и провизии. Здесь ученые и заночевали, обсудив дела.

-     Вера, дорогая моя! Как ты хороша сейчас, и тогда была, и всегда будешь! И кажется, я теперь понимаю, ради чего все эти годы я притворялся обезличенным, ради кого сохранил и развил себя...

-     Георгий, я боюсь. Я очень боюсь. Ты же знаешь, что они сделали с дедом и отцом. Со мной. Со всеми. Давай договоримся, как мы поступим, если они найдут нас...

-     Вера, дорогая моя и прекрасная! Не думай о плохом, не притягивай новую беду! Я за это время понял и убедился на практике, какое великое оружие мысль! Ты же помнишь из Евангелия? По вере вашей да будет вам! Я верю Оному! Я почувствовал в нем силу добра, тихое сияние исходит от него. Я уверен, он нас спасет. Похоже, что мои знания могут в некоторой степени быть полезны ему. Да, я чувствую глубокий интерес Дмитрия к моим разработкам. Может быть, именно тот материал, который я наработал за эти годы и поможет Оному успешнее и без сбоев решать новые сверхзадачи...

-     Георгий, Дмитрий Оный – человек Баринова! Он невозможен и не нужен вне этой системы. Баринов предложил ему встать во главе новой научной отрасли, Оный не устоял. Неужели ты не видишь, что мы опять одни?

-     Верочка, поверь в Дмитрия. Пусть наша вера возвысит его, избавит от лукавого Баринова. Ты же знаешь, все свои открытия я сделал интуитивно. Вот и сейчас интуиция подсказывает мне, Оный поможет нам обрести покой, которого нам не хватает теперь для счастья.

-     Георгий, любимый, как ты не понимаешь?! Я очень хочу верить во все хорошее, но я боюсь. Прости!

-     Ого! Какой прекрасный эпитет к моему имени... Вера, Верочка, я – счастлив!

Так они говорили, огонь в печке волновался, но под утро стало тихо. Разбудил их близкий лай собаки, овчарка учуяла людей. Это была поисковая группа, направленная по приказу Баринова и прочесывающая район. Берегов выскочил из домика и побежал прочь, увлекая за собой и группу, и собак. А в это время Вера Павловна ушла незамеченной в другую сторону.

Берегов бежал очень быстро, ибо тренировался в другой реальности, и солдаты отставали. Собаки между тем все приближались. А когда Берегов выбежал на открытую поляну, выдохнул, потом подышал как-то странно, опустился на четвереньки и с лаем бросился на собак. Животные оторопели, остановились и попятились. И тут солдатам (их было двое) показалось, что человек на их глазах обрастает шерстью и превращается в огромного пса, который мчится на них, зловеще рыча. Они бросились бежать, но один споткнулся, запутался в снегу, вскинул ружье и выстрелил в животное. Пес заскулил, упал в снег, обагрив его вокруг человеческой кровью. Солдат вскочил и убежал вслед за товарищем, потому что они нанимались беглых ловить, а тут явная чертовщина!

Через час Берегов дошел до избушки и перебинтовал руку. Карту забрала Вера, и он этому был рад. Георгий еще накануне запомнил все населенные пункты, отметив про себя, что самое короткое название принадлежало селению Ыя, расположенному на северо-востоке области. Идти туда нужно было по лесу триста верст, которые Берегов намеревался преодолеть за восемь дней. Он опасался новых поисковых групп, потому тотчас же отправился в путь. Из зимовья он взял остатки мяса, которое каждый охотник оставляет после себя для следующих постояльцев – что-то около двух килограммов. От куска Георгий Иванович откусывал утром, днем и вечером, продолжая упорно двигаться на северо-восток. Но на пятый день, когда он заснул, закопавшись в снег, какое-то животное учуяло мерзлое мясо, подкралось и убежало с ним. Так Берегов остался без провианта. Он шел до ночи, а ночью рухнул от усталости в снег и понял, глядя на великие и прекрасные северные звезды, что умрет в эту ночь от холода и голода. Но Берегов не умер. Он сумел ввести в транс сову, севшую по неосторожности на ближайшую ель. Загипнотизированная сова спикировала в руки Берегову, который поблагодарил и ее, и природу, и еще кого-то за такой подарок. Он задушил сову, ощипал и откусил теплое мясо – его рот был в крови. Берегов пошел дальше. Георгий Иванович несколько раз пытался выйти на телепатическую связь с Верочкой, но она не годилась сейчас для связи. Ей мешал страх, который закрывает и приемник, и передатчик в теле. При этом Берегова несколько раз вызывали на связь, он это чувствовал, но с незнакомым источником контактировать ему было нельзя, так как это наверняка манипуляторы Баринова. Берегов был уверен, он совсем немного отстает от Веры или же даже опережает ее, но это было ошибочное суждение. Вера Павловна очень боялась остаться в лесу одна, потому металась в страхе по чаще, пока не выбежала на утопавшую в снегу окраину деревни. Точнее, окраина была одновременно и центром – одинокий дом заготовителя меха, который уехал в город позапрошлой осенью, да там загулял и сгинул, оставив одну бабу с пятью детьми.

-     Чего пришла, беглая? Кормить мне тебя нечем – у самой мал мала.

-     Так мне и не надо ничего. Мне свету дождаться. Я помогать буду.

И действительно, Вера Павловна нянчила маленькую, рассказывала сказки средним и мыла пол в избе со старшей. Хозяйка сжалилась над ней и дала на ужин супчик из топора и кусок сала без соли.

-     Скажите, в Ые базар по каким дням бывает?

-     А не по каким. Осьмой год как нет там торговли. Сейчас на рынке лагерь для ЗК, или пересылка, не помню.

-     Да какие деревни у вас торговые?

-     Да ты чем торгуешь? Счастьем своим? Мне продай! А торговые такие остались: Марьинка, Ымря, Новоспасское, Ладь, Копылово.

-     Ах, незадача! Как же быть мне?

-     А ты меня спроси, я научу.

-     С человеком любимым надо встретиться. Только не знаю, в Ымрю или в Ладь придет он...

-     Если любишь – сердце подскажет. Как с порога сойдешь, две дороги тебе будет. Направо Ымря, по лево Ладь. Триста верст с лишком до каждой. Ты вот ученая, в разум веришь. А ты попробуй сердцем жить!

На этом и расстались. Вера Павловна с порога пошла было влево, но потом остановилась, прислушалась к себе и... продолжила, теперь уже уверенно, путь в Ладь. Все это из окна видела женщина, она улыбнулась, глядя во след удаляющейся с первыми лучами солнца Вере Павловне.

Днем в дом пришли солдаты. Они отвели женщину в чулан и надругались над ней. Потом пили в избе самогон и наливали ей. На вопрос, куда направилась беглая, она отвечала все время, что в Новоспасское. Но тут с печки подала голос десятилетняя Настя.

-     Зачем же ты неправду говоришь, мама? Та женщина собиралась в Ымрю или Ладь.

Солдаты дали леденец Настеньке, «милой девочке», а мать ударили сапогом в живот. Потом они разделились на группы и пошли в двух направлениях. Ночью мать проснулась, подошла к спящей Настеньке и задушила ее подушкой.

 

Ыя

Как сочинить курицу

Берегов пришел в Ыю на одиннадцатый день. Увидел рыночную площадь, обнесенную колючей проволокой, барак и тихих доходяг. Он совсем обессилил, у него была ослабленная энергетика – себя исцелить он сейчас не мог. Тогда он вошел в первую избу и сказал низкорослому мужчине с бородою светлой: «Здравствуйте, добрый человек. Я – беглый. Выдайте меня властям, но сначала напоите кипятком Христа ради». Мужчина подсадил Берегова на печь, где валялся здоровый опухший от лени рыжий кот. Котяра открыл один глаз, обнюхал человека, прижался к нему и замурлыкал. Мужчина подал Георгию кружку с самым настоящим чаем, а потом и миску с густой душистой кашей. Берегов учуял запах каши и потерял сознание.

В миску нырнул было кот, но человек с бородой нахмурил брови и кот, стушевавшись виновато, убежал под лавку. Невысокий мужчина, которого звали Василий Игнатич, вздохнул: «Ох, грехи наши тяжкие! Умаялся, голубь!» – улыбнулся, однако. Послушал дыхание беглого, накрыл ноги тулупом, сам зажег лампадку и начал молиться. Молился он долго и счастливо – во время молитвы постоянно улыбался, парил духом и воодушевлялся. Глаза его счастливились, временами он даже пел. А когда закончил и замолчал, пришел в себя Берегов, согревшийся и несколько отдохнувший. Мужчина пригласил его за стол, где кормил картошкой в мундире и поил чаем.

-     Зовут меня Василием Игнатьевичем, пенсионер я. Прежде был долгия годы начальником пересыльной тюрьмы, с жестоким сердцем жил и соответственно должности зверствовал. А потом случилось чудо, и я уверовал в Господа нашего. Должность оставил, живу один. Сейчас пытаюсь организовать молитвенный дом в селе нашем, из дома потом воспрянет церковь. А ты кто, человек?

-     Меня зовут Берегов Георгий Иванович, я ученый. Не душегуб я и не вор. В таком-то году засекречен постановлением партии и правительства, но заподозрен и причислен к неблагонадежным отступникам, после чего направлен на психическую перековку в один из специнститутов. Много лет провел в закрытых учреждениях, недавно и неожиданно был вызван для научной работы в группу Дмитрия Оного. Вместе с научным руководителем группы и еще одним ученым бежал из НИИ, сейчас пытаюсь выйти на связь с товарищами.

-     Ага, я так и понял, что ты из умышленных, из шарашки. Где же вы с товарищами встретиться уговорились?

Тут Берегов рассказал об уговоре с Дмитрием. Василий Игнатич рассмеялся.

-     Да уж, не было времени у вас сговориться толком. Впрочем, вам важнее следы замести, об этом сильнее в тот момент вы думали. Я полагаю, тебе в Ладь путь лежит, там твой главный. Откуда знаю – не спрашивай, не скажу. Но сначала окрепнуть тебе надо, Георгий. Сварю я тебе суп куриный. Только птицы у меня нет, не мясоед я.

Берегов улыбнулся:

-     Так где же курицу взять?

-     А мы вот ее сочиним. Ты можешь верить глубоко и без сомнений? Если можешь, все нам по силам.

-     Могу. Научили.

-     Вот и ладненько! Итак, давай сочинять. Я стану говорить, а ты верь и слова подкладывай. Понимаешь? Друг дружку в вере подгонять надо!

-     Я сориентируюсь. Вы начинайте, Василий Игнатич.

И человек заговорил спокойно и уверенно. Так, будто и в самом деле описывал курицу, которая у него уже есть и он ее видит.

-     Сидит под лавкой курица пера белого, большая и тихая. Глаза забавные, взгляд умный. Дышит быстро, вот так – и Василий Игнатич задышал быстро, а Берегов не заметил, как и его дыхание стало учащенным. У курицы в груди сердце бьется, сердце бьется – миру радуется...

-     Головой в разные стороны крутит, удивляется... Ох, и большая! Ох, дородная какая!

-     Да, а на шее в одном месте пера нет, в детстве натерпелась. И еще...

Так они по очереди описывали курицу, при этом Василий Игнатич вел, а Георгий Иванович подкладывал. Все громче и увереннее говорил человек с бородой, а потом замолчал резко, прошептав: «Тссссс!», и палец к губам приложил. И тут Берегов услышал, как под лавкой что-то ожило, задвигалось. Вот котяра издал протяжный вопль и в страхе запрыгнул на печь. А из-под лавки вышла напуганная курица белого цвета, едва осмотрелась и сразу начала метаться по избе. Мужчины – счастливые – бросились ее ловить, но поймали не сразу, а только набросив на птицу тулуп. Курица была пребольшая. Игнатич вышел с ней в чулан, там и хозяйничал. После трапезы Берегов был командирован на печь отсыпаться и набираться сил. А вечером состоялся памятный разговор.

-     Нам, похоже, есть о чем покалякать с тобой, Георгий Иваныч. А вот садись-ка.

Берегов сел на лавку и почувствовал, будто его читают как книгу, внимательно перелистывая страницы, возвращаясь в начало мудреных мест, что-то подчеркивая, одно одобрительно поддерживая, другое молчаливо опротестовывая. И состоялся знаменитый его разговор с Василием Игнатичем, очень многое изменивший в его такой великолепной жизни. Интересно то, что ни Берегов, ни бородатый удивительный человек вслух не сказали ни слова. Игнатич сумел предложить Георгию некий надвербальный способ общения, духовную связь, когда люди обмениваются не звуками, но сиянием, наполненным смыслом и эмоциональной музыкой. Они катали друг другу светящиеся шары, которые раскрывались с фейерверком и давали знания о собеседнике. Шары Игнатич запускал с настроем и к концу такого диалога Берегов почувствовал в себе волнующий заряд силы. В первом послании хозяин бороды призвал Георгия жить в радости, так как радость является той обязательной и единственной почвой, в которой прорастают семена труда, успеха, любви и процветания.

-     Вот я прежде был суров с людьми, многих обидел, а получилось, что себя. Я ведь и жену любимую погубил, да. Но теперь и она, и все эти люди, к которым я злобствовал, в райских садах в волейбол играют, а я здесь, вдали от молочной реки и кисельных берегов. Но я простил себя, и этим спасся. Итак, вот тебе первый шар. Радость. Светящаяся. Победная и высокая. Да будет так!

Берегов в ответ надул вопросительный шарик, сияния в нем почти не было, но любопытство. В ответ Игнатич отправил Берегову еще один шар. Он, как и первый, был наполнен светом и струящейся красотой.

-     Мы сами формируем для себя реальность. Не живешь в радости, получаешь заботы и гниение. Твоя реальность – это то, что ты думаешь о мире и людях. Создай себе счастливый полюс и живи. Да будет так, и да будет так всегда!

Во время такого обмена шарами Берегов почувствовал, как растет его интерес к жизни, жажда деятельности и счастья. Вековая усталость и горестность сменились на любопытство, благодарность и предчувствие радости и высоких свершений. Он готов был вступить в новую жизнь и стать ее творцом.

Под утро Василий Игнатич запустил в направлении Берегова еще два шара, в одном из которых спрашивал о целях жизни и тут же программировал на их достижение, а в другом сказал, что его сила теперь всегда будет с Береговым, а 1+1 равняется, как известно, 3 и больше. И тут Берегов впал в некий целебный сон, а когда проснулся, чувствовал себя былинным богатырем. Вполне допускал мысль, что теперь от него отлетают пули. Они сели с Игнатичем рядом и придумали ему коня и сани. После чего новый Берегов попрощался с опустошенным стариком, прыгнул в сани и поехал в Ладь. Игнатич же лег и умер на целых три дня.

 

Аида Леонтьевна

Когда Баринов не спал ночи, пытаясь понять, где и как можно встретить следы Оного, ему вдруг сообщили интереснейшую новость. Оказывается, некто ищет Оного параллельно со всемогущим ведомством Баринова. Да-да, по всей стране некая юная особа судорожно разыскивает Дмитрия Андреевича. Об особе рассказывали совершенно фантастические подробности. И вот, по приказу Баринова, ее доставили.

Совсем юная девушка, что-то около 15 лет, вошла в кабинет и спросила разрешение присесть.

-     Разумеется, голубушка. Скажи-ка, а тебе зачем Дмитрий Андреевич?

-     Меня зовут Аида Леонтьевна... Аида... Вот.

Баринов взял протянутые ему фотографии, на которых была запечатлена вполне себе увядающая дама, и решительно увядающая.

-     Что это? Кто это? Какое отношение сия милая старушонка...

-     Эта старушонка – я.

-     То есть? Что за чертовщина!

-     Меня зовут Аида Леонтьевна Полонская, мне пятьдесят семь лет – вот мой паспорт.

И пока Баринов смотрел паспорт, девушка продолжала:

-     Шесть лет назад мне удалось убедить Дмитрия Оного провести со мной эксперимент. О сверхспособностях Дмитрия Андреевича я узнала от одного участника его спецсеминара – там творились абсолютные чудеса...

При этих словах Берегов, ничего не слышавший об этом, записал у себя «Оный. Спецсеминар». После чего поставил два вопросительных знака и дважды подчеркнул написанное.

-     Я увядала, я старела. Муж мой умер два года назад, но я его не любила. В юности у меня была подруга, имевшая на меня большое влияние. Она говорила, что цель жизни женщины – выйти замуж. Она выскочила в 19, я почувствовала себя одинокой. И поспешила совершить глупость едва ли не с первым встречным. Жили как все – во сне. Мужчины мне оказывали знаки внимания, но страсти во мне никогда не было... (при этих словах Баринов вздрогнул – так фантастично было слышать все эти слова от девочки что-то около пятнадцати лет). Впервые я что называется «проснулась» на курорте, куда муж смело отпускал меня одну. Мне очень понравился некий молодой человек. Вечером в дискозале я осмелилась и пригласила его на медленный танец, он извинился и сказал, что не танцует. Но тут же подошел к совсем юной девочке... Боже мой, как они танцевали! Как светились от предчувствия счастья! Как прилежно она тянула носочек, а он бережно вел ее!.. Я прибежала в номер в слезах, посмотрела в зеркало и обмерла: тетка внутри лабиринта была полуседой и тоскливой. Я так и не смогла до конца путевки пробыть на курорте – видеть эту молодую и блистательную пару, развитие их отношений и счастливые юные лица вдруг сделалось для меня невыносимым... Я собрала вещи и укатила домой.

С тех пор я ревниво смотрела на людей, которые были моложе меня. Один их вид вгонял меня в тоску и приводил в потаенные бешенство и ярость. Кроме того, я возненавидела собственную дочь, ее восхитительную юность. Мне казалось, что это она у меня отняла дар быть молодой и легкой, как «Вальс цветов». Я изводила ее, пока она не сбежала из дома. А я... Я продолжала стареть. В тот год я заставила мужа совершить подлог на работе, чтобы у меня были деньги на пластическую операцию. Мошенничество быстро раскрыли, но на суд к мужу я не смогла пойти, так как именно в этот день проходила операция. Мне нравилась моя новая внешность, ради самоутверждения я даже закрутила постельную интрижку с бывшим одноклассником дочери. После него был еще юноша, и еще... А потом в одно утро в зеркале я увидела свиное мурло. Нет-нет, не в прямом смысле, – что-то заработало не так, ткани воспалились и опухли, доктор попытался вернуть мне хотя бы прежнюю внешность, но не смог. В итоге, два ненавистных шрама через все лицо и полный запрет на косметологию. Была ли я в отчаяньи? Я нашла утешение в мести. За год я довела до инфаркта доктора и свела в могилу его жену. В то же время их несовершеннолетний сын пристрастился к наркотикам, – странное совпадение, не правда ли? Я пробовала забыться в вине, но утешение в нем не нашла. Я гуляла в безлюдных местах, носила шляпку с вуалью, на работе меня называли чудовищем, и я не знала, что делать. Ни о каких мужчинах не могло быть и речи – я не хотела, чтобы меня любили из жалости или моим партнером стал неудачник. В одиночестве я прожила десять лет. Шрамы зарубцевались и сошли, но ощущение старости нарастало и ширилось. И однажды я совершенно логично подошла к черте, за которой не живут... Я решилась на самоубийство. Поднялась на крышу многоэтажки, постояла на краю, шагнула за край. И оказалась в висячем состоянии, так как кто-то сильный успел ухватить за воротник пальто мое некрасивое и готовое умереть тело. Он вытянул меня из бездны и поставил на землю. После чего я опять попыталась броситься, но человек догнал меня и, крепко обняв, увел. Насильно затолкал к себе домой, усадил на кухне. Этим человеком был Дмитрий Оный.

Мы сидели на кухне без света (он специально не включил его), пили какой-то странный чай, и я все ему рассказала. Закончила я так:

-     Своим поступком вы только продлили мое мучение. Я все равно сделаю задуманное, никаких компромиссов со старением у меня не будет. И все доводы здесь нелепы и не работают.

Оный подумал и отвечал:

-     Я хочу пригласить вас участвовать в эксперименте. Пожалуйста, не задавайте никаких вопросов, просто поверьте мне. Совсем скоро я смогу помочь вам.

Он говорил просто и убедительно. Я поверила. Мы договорились встретиться через две недели у него. И я пришла. Он работал со мной семь дней. Как будто запускал некую карусель, внутри которой была еще одна, а внутри еще... Говорил, потом что-то просил произнести меня. Потом отпустил. А я всегда была хитренькой, схитрила и в этот раз: каждый день приходила к нему с записывающим устройством.

На следующее утро я вскочила с постели и сразу бросилась к зеркалу. И...

-     И что? Что?? Да говорите же!

-     И ничего. Та же отцветшая унылая физиономия. Наверное, еще хуже, чем было. Я мысленно послала к черту человека, которого еще вчера называла мессией, выпила коньяка и стала кому-то звонить по телефону и портить жизнь. Изменения наступили на седьмой день. Я гуляла в темном парке и вдруг поняла, как легко поднимаюсь в гору, а ведь прежде задыхалась и останавливалась. На всякий случай я повторила маршрут – так и есть, в организме возникало ощущение уверенности и легкости. Я задышала учащенно и поспешила домой. По дороге во мне нарастала музыка, а когда я увидела в зеркале появившиеся в глубине глаз искорки озорства и чистый румянец на щечках, веселый оркестр зазвучал во всю ивановскую - счастливо, счастливо, счастливо!

Через полгода я перестала красить волосы, так как в этом более не было нужды. Все знакомые отмечали перемену, происходящую со мной, я и сама стала открытой и улыбчивой. Это было чудо! Именно тогда вдруг во мне поселилась идея найти того прекрасного юношу, который предпочел мне девочку... Найти и сблизиться с ним. И я совершила ошибку. Я прослушала все записи, которые возвращали мне молодость. В тот же вечер я потеряла сознание. Головокружения с тех пор случались довольно часто, но процесс омоложения ускорился. И уже через полгода я нашла юного принца и соблазнила его. Проблемы пришли оттуда, откуда я их не ждала. Мы с принцем летели за границу и в аэропорту меня остановили при регистрации. Служащая внимательно изучила мои документы и вызвала начальника, который попросил меня пройти с ним.

-     Сколько вам лет, Аида Леонтьевна?

-     В паспорте написано...

-     Это ваш паспорт?

-     Разумеется.

-     Вы делали пластическую операцию? Мы не можем идентифицировать вас и женщину на фото.

-     Нет, я прошла курс омоложения профессора Оного.

-     У вас есть медицинские документы, подтверждающие это?

-     Нет... Но вы можете связаться с профессором. И я назвала номер Дмитрия Андреевича. Офицер ушел в другую комнату, откуда вернулся через некоторое время.

-     Мы приносим вам наши глубочайшие извинения, Аида Леонтьевна. Но по возвращении вам лучше поменять фотографию, уж будьте великодушны...

Офицер долго не решался, а потом все-таки спросил:

-     Простите, а дорого берет этот чудо-доктор? У меня жена вбила себе в голову, будто стареет... Из-за этого трещит по швам наш чертов брак...

Проблемы с документами у меня продолжались и за границей, мне действительно пришлось менять фотографию.

Принц оказался совершенно пустым, да и как мужчина не ах!, я его бросила. Он обрывал телефоны, запрыгивал в окна, потом уехал куда-то – в тайгу. А я наслаждалась молодостью! Напропалую, навзрыд, наугад! Мужчины были щедры со мной, я все время путешествовала. Казалось, они чувствовали во мне вдруг распахнувшуюся бездну юности, и мечтали прикоснуться к этой тайне, почувствовать золотую пыль на обмякших крыльях. Я чувствовала себя превосходно, внутри меня поселился мощный прожектор, я всех вокруг радовала ярким светом и даже била током. А потом я встретила Алика... Яркий горячий южанин, эрудит и достигатор сорока лет – успешно создавал проект за проектом на радио, телевидении, в шоу-бизнесе и политике. Умен, красив, знаменит. Однажды он проснулся и понял, ему нужна семья – это будет его новый и самый важный многоступенчатый проект. Алик начал искать жену. В тот год мы с ним и оказались в одном курортном местечке. Я легко соблазнила его, в одну из ночей он трогательно поведал мне о своей мечте иметь семью, пока неизвестно, большую или нет, но обязательно с детишками, – все, как у людей, но с блеском. Я в шутку (или нет?) предложила себя в качестве жены, Алик воспринял это серьезно и, как оказалось, несколько дней носил в себе мои слова, обдумывал. А потом сказал следующее: «Аида, ты легка и раскована, интересна и мила, но я вижу рядом с собой более взрослую женщину». Я рассмеялась, польщенная, ведь Алик не представлял, на сколько я старше него. Рассмеялась, но звоночек прозвучал тогда для меня впервые...

А дальше моя юность угрожающе нарастала. Взрослые отворачивались от меня, юные уже бесили своей пустотой. Мне приходилось постоянно переезжать, менять работу, так как реверсивная хроника событий понятие фантастическое. Счастье обернулось мучением, я поняла, что мне срочно нужно остановить время и пусть оно начнет ход как у всех. Скажите, Дмитрий Андреевич у вас? Он мне очень нужен! Очень! Иначе...

-     Аида... хм... Леонтьевна, насколько быстро идет процесс омоложения?

-     По моим наблюдениям, в последнее время за месяц я становлюсь моложе на год.

-     О, Боже!

-     Дайте мне Оного! Сейчас! Сейчас!

-     Мы сами его ищем и не можем найти. Хотите, вместе будем искать? Мы на вас как на живца ловить его станем.

-     Как это? Объяснитесь.

-     Покажем вас по всем каналам, четко привяжем весь этот научный провал к его имени. Он захочет исправить ошибку...

-     Понимаю. Ему станет стыдно... и он...

-     Нет. Ученые – это особо устроенные люди. Он выйдет на контакт не потому, что ему сделается стыдно. Я уверен, чисто научное любопытство или зуд ученого, если хотите, приведут его к желанию исправить ошибку, которую он допустил... с вами...

-     Вообще-то, я сама прошла курс дважды. Дмитрий Андреевич предупреждал меня: «Только не вздумайте еще раз повторять какие либо упражнения из моего курса!»

-     Так он же не знает, что это вы виноваты. Нам всем нужен Оный. У вас, как я понял, совсем мало времени. Через полгода вы начнете в пеленки писаться, дорогуша!

И уже через два дня по всем ТВ каналам пошли передачи о несчастной женщине, которая скоро... родится. Но уловка Баринова не удалась. Дмитрий много лет не смотрел телевизор.

 

 

 

Друзья, я прошу вас верить мне...

Оный уходил от погони будучи в силе, ему легко удалось два раза растворяться во тьме и однажды воспарить над лесом. Он приехал в Ладь и устроился в контору при рынке дворником. Паспорт у него спросить забыли, так как он применил одну из своих речевых стратегий, после которой завконторой еще три дня ходил в тумане. Более того, он все время, пока Оный работал у них, смотрел на дворника и не мог вспомнить, откуда он взялся и когда был оформлен. Однако данные были вписаны рукой зава, работу дворник выполнял очень хорошо. В четыре утра он приходил на рыночную площадь и принимался кидать снег. К рассвету снег был убран, дворник отдыхал в своем закутке в конторе. А после обеда ходил по базару и подсыпал дорожки от гололеда. Вечером закрывал ворота, шел к себе. Был из образованных, водки не пил. Ходил однажды к учительнице, но та была не замужем, потому тень на плетень наводить не стал, деревня все-таки. Бабы к нему жались – мужние скреблись в двери и заглядывали в окна, а одинокие звали к себе двор от снега очистить. Он смеялся, переходил на древние языки. За это ему однажды подожгли коморку. Он улыбнулся, вынес хлам, побелил заново. Ходил лишь к одной вдове тихой. Неизвестно, что там и как у них было, только весной, когда стало понятно, что Оный исчез навсегда, вдова раздала соседям имущество и ушла в лес.

 

Проходил день, за ним второй и следующий, а Берегова и Жирмунской все не было. Оный закрывал глаза и представлял себя то Георгием, то Верой Павловной – и тогда видел, они на свободе, но им непросто. Ему оставалось только ждать, когда его коллеги преодолеют или отменят в своей жизни трудности и придут в Ладь. Пока же он чистил снег на рынке, продолжал работать. Оному казалось, что уже в ближайшее время он сможет окончательно освоить преодоление времени и пространства и материализовать себя целенаправленно в нужном времени и месте. Не хватало каких-то элементов в единой и четко выстроенной матрице знания. И вот в одно утро, перед работой, когда было еще совершенно темно, Оный отыскал эти элементы. То есть он открыл глаза и понял. Сбылась и произошла абсолютная эврика. Дмитрий рассмеялся, насколько все было просто теперь и стройно. И действительно, две единицы, отбрасываемые изначально по причине отсутствия самостоятельных звуков, на самом деле придавали матрице стройность и завершенность. Оный сделал обязательную зарядку и, распахнув окно в морозную ночь, сказал радостно: «Итак, началось!..» И в тот же день утром он увидел на базаре Георгия Ивановича – его нельзя было не заметить, он приехал на холеной лошадке и в красивых санках.

-     Лошадь продается?

-     Я бы продал, но она исчезнуть может.

-     Все мы исчезнуть можем.

Они пожали руки и обнялись. А ночью пришла Вера Павловна.

На следующий день был понедельник, не торговали, потому все трое сидели в коморке дворника. Вера Павловна была слаба, но ученые очистили, а потом заново наполнили ее информационное поле здоровьем, уверенностью и радостью. Оный кормил Веру Павловну, отпаивал целебными травами, которые ему дала тихая вдова. На следующее утро днем он как обычно подсыпал дорожки рынка золой, когда рыночную площадь быстро окружили солдаты. Мелкий воришка, возомнивший, будто это за ним охотятся, бросился бежать и тут же был убит. Офицеры на лошадях давали команды, солдаты начали проверку документов у людей. Всех подозрительных уводили в закрытый грузовик. Коморка Оного находилась на территории рынка, он беспрепятственно прошел к себе и закрыл дверь на замок. Ему навстречу встали Берегов и Жирмунская. В контору забежал офицер, запросил список работающих.

-     А где сейчас дворник? Он такой же дворник, как я конь! Где он, ну?

Ему ответили, он крикнул солдат с улицы. И вот уже в дверь стучали и угрожали.

-     Друзья, я прошу вас верить мне. Верить абсолютно, искренне, до конца...

-     Я... я... я еще не готова...

Берегов обнял Веру со словами «А не надо готовиться. Просто верь, любимая». А Оный продолжил.

-     Пожалуйста, повторяйте то, что говорю я.

Они обнялись. Митя начал говорить...

Дверь была железной и не поддавалась грубой силе. Тогда офицер выстрелил несколько раз в замок. Вход стал возможен, солдаты вбежали в помещение.

Там никого не было. Только на полу бегали непонятно откуда взявшиеся в пасмурный день солнечные зайчики. Через минуту солдаты бросились прочь из комнаты, так как на том месте, где только что стоял их офицер, теперь был конь – огромный и рыжий. Солдаты убежали. Конь загрустил и лег на пол каморки. Солнечные зайчики тихо шептались, радостно скользя по его бокам.

 

Золотая Югландия

Эпилог

Это происходило в 27 веке в стране под названием Золотая Югландия. Трое золотых стояли на золотом берегу Золотого моря.

Митя улыбнулся и протянул на прощание руку Берегову, потом обнял Веру.

-     Что вы будете делать, Дмитрий?

Митя улыбнулся еще и пожал плечами.

-     Счастливиться. Искать. А вы? Вы куда теперь?

-     Мы хотим в прошлое. Вполне вероятно, что в итоге с нами снова случится баринов. И мы не выпутаемся и не вернемся... Но мы хотим назад, ведь у нас был роман. Самый настоящий роман – с разлукой, погонями, злодеями! – Вера и Георгий обнялись.

 

Митя медленно пошел вдоль берега. Через несколько шагов он обернулся, но Берегова и Верочки уже здесь не было. Все с вами ясно, голубчики. Тили-тили-теста, жених да невеста! Митя посмотрел на золотую кромку рассвета на еще темном небе и решил заняться тем, ради чего он и затевал все это. И редкие рыбаки на берегу завороженно смотрели, как некий человек ходит по воде. Утром шел на рассвет, вечером – на закат. Среди рыбаков был один, очень похожий на Баринова. Он сидел на отмели и ловил бычков. Кажется, был счастлив ровно настолько же, как и ходивший по воде человек.