Чужая боль
Чужая боль не ходит в грим-уборную,
Чтоб растрепать художественно волосы,
Румяное не наряжает в чёрное,
В метро не лебезит скрипучим голосом.
Не тащит за собой в довольстве тонущих,
Не собирает деньги с населения
И часто, отвергая руку помощи,
В себе находит силы и спасение.
Она взахлёб не причитает в ящике
Припадочной актриской из Крыжополя.
Чужая боль осатаневшим ящером
Свалилась под Донецком в плоском штопоре.
22.08.2006
Искушение
За ярким фантиком теряя главное,
Одни для галочки, другие истово —
Все христианы мы, все православные,
Как раньше были мы все атеистами.
От сердца радуясь, скорбя по-честному,
Бубним молитвочки в платочки-бороды,
Кладём без устали знаменья крестные
Не теми пальцами да в разны стороны.
Из храма держим путь в районы спальные.
В метро пихаемся, в маршрутки ломимся.
В толпе стирается налёт сакрального
С героев Зощенко и прочих комиксов.
В панельной крепости дыра парадного.
Разбита лампочка шпаной безусою.
Для писем ящики в кавычках радуют
(Увы, полковники) рекламным мусором.
На лифте в небо ли? Навстречу Богу ли?
Вопросы праздные. Расслабься, кровельщик.
Вот чёрт! Из ковриков устроив логово,
У радиатора храпит чудовище.
И гром, и молния! Так перекрестимся.
На веси с градами в сердцах досадуя,
Спускаем аспида пинками с лестницы:
— Изыди с глаз долой, исчадье адово!
Присев на лавочку, адепт обочины
Хлебнёт из горлышка водяры липовой,
Закусит (Бог послал сырок просроченный)
И, крякнув, выдохнет: "А не пошли бы вы?!"
мпс (мрак побеждающий свет)
Ни падежей тебе, ни запятых.
Безмолвный мрак слепые уши ломит.
Но — щёлк! — зажглось окно в соседнем доме.
А вдруг остался кто-нибудь в живых?
Ночник включивший, кем бы ни был ты,
Шлю в адрес твой воздушные респекты.
Студент, ушедший с головой в конспекты,
Писака непечатной мудроты,
Над первенцем склонившаяся мать,
Мужчина сам не свой от жажды адской —
Всех вас без исключения (по-братски!)
Готов незамедлительно обнять.
Пускай не устранить нам шум и гам
Друг друга исключивших антиномий,
Пока горит окно в соседнем доме,
Кромешной бездне свет не по зубам.
Бычок
Подальше от компоста, чей
Назойлив аромат,
Бежит по хрупкой досточке
Парнокопытный брат.
Простившись наспех с тёлками,
Во весь несётся дух,
Кнутом с досады щёлкает
Вослед ему пастух.
Рычат культеводители,
Спеша закрыть вопрос:
"Побег производителя
Не разорит колхоз.
Рекордными надоями
Ответим на демарш!
А бузотёлки (двое их) —
Чуть "му" — пойдут на фарш."
Мечты увяли смелые
На ферме без ФермА.
Мироустройство — дело не
Говяжьего ума.
Без панихид изысканных
И пышных похорон
Отправят на сосиски нас,
А в это время он,
Минуя вспышки магния,
ТрусИт, как тур в пальто.
В гробу вздыхает Агния,
Которая Барто:
"Мол, фабула украдена,
И дискурс на нуле.
Стих — жёсткий, как говядина
На завтрашнем столе."
На вкус и цвет приятелей
Искать мне недосуг —
Вполне самостоятелен
Мой полорогий друг.
Пускай не светит подиум,
И волки взяли след,
Пока бежит, свободен он,
Хоть и на красный свет.
жил да был
Приступлю, чтоб не морочить,
Болт забив на риск и страх:
Жил да был один рабочий
В подмосковных глубинях.
Крепкий, небольшого роста,
Он дерзал по мере сил:
Обувь от Рене Лакоста
Азиатского носил.
Не урод, а интеллехтой
Мог бы пристыдить горилл.
На заводе гендиректор
Уважал его, ценил
За моральные устои.
Трудовой не тратя пыл,
Он не жёг себя в запоях,
Марьиванну не курил,
Не топтал сердца девчонок.
Семьянин и однолюб,
Фанател он увлеченно
За, какой не помню, клуб.
Был приятен в разговоре,
Перед органами чист.
И кому какое горе,
Что он гопник и фашист?
Шахид
Ни Курт Кобейн я, ни Василий Тёркин,
Хотя задатки несомненно есть,
Когда лечу по МКАДе на шестёрке,
Известной всем как ВАЗ очко-ноль-шесть.
Хоть завожусь я с полуоборота,
И иногда подводят тормоза,
Просрочен техосмотр, и под капотом
Такой бардак, что не смотри глаза,
На зависть близоруким, дальнозорким
Колдобины миную и буйки,
Ведь я — модель отечественной сборки,
2 Д-формат (дороги-дураки).
Пусть за глаза меня зовут шахидом,
Когда, войдя в необъяснимый раж,
Холёных обгоняю ай-болидов,
Приняв на грудь C2H5OH.
Я — соль земли, хоть родом из ГУЛАГа,
И на вопрос, что слышу иногда:
Как только едет эта колымага,
Я отвечаю: Дамы-Господа!
Пусть иномарки пролетают мимо,
Как Шариков, желаю, чтобы все
Доехали до близких и любимых
Без тет-а-тет на встречной полосе.
Лукоево горе
Не с луковым пером в руке ,
А с верным подражалой — Вордом,
Пишу я стиш на языке
Абстрактном, грамотном и мёртвом.
Пока не выскажусь сполна,
Клянусь не думать о постели.
Темно, как в ж... Зашла Луна —
Не растоптать бы асфодели.
Растёт, как на дрожжах, бензин
В цене по прихоти Лукойла,
И забирает вань и зин
Пастух в заоблачное стойло.
Срывались камыши на крик,
Деревья театрально гнулись,
Скучал задумчивый тростник
На перекрёстке зычных улиц.
Науке неизвестный вид
Был неприкаян, зол и грустен,
Поскольку Нил, оставив стыд,
Впадал в неправильное устье.
И вот, не известив профком,
Решился вегетарианец
Горячим, дерзким шепотком
Фортуну пригласить на танец:
"Богами мы разлучены,
О МЯСЕ думать позабыли —
Ни колбасы, ни ветчины,
Ни фуа-гра, ни грыльев в криле..."
В тустепь его слова летят:
"Очнись, ма шер! Сними беруши..."
Она фигачит карбонад
И, как всегда, не хочет слушать.
Красота
Не мечтатель отвлечённый —
Профи с ремеслом на "ты",
Размышлял один учёный
О природе красоты.
Заказал ему эссешку
Дамский глянец. Мудрофил,
Час - от силы два - помешкав,
Вдохновенно приступил.
Вариантов был запас, но
Выбрал он крутой маршрут:
Безобразное с прекрасным
В головной залил сосуд.
Размешал, встряхнул — порядок!
Но, не ошибиться чтоб,
То, что выпало в осадок,
Отрыгнул под микроскоп.
"Нет ни чёрта, — пробурчал он
И ввернул прямую речь, —
Эмпирическим началом
Нынче надо пренебречь.
Не таким рога ломали.
Отойди с дороги, бес!"
Вверх, по Гегеля спирали,
Он отчаянно полез.
Не упомню, на котором
(На тринадцатом?) витке
Отказали два мотора,
И сорвался он в пике.
Подытожил ньюплатоник,
Оклемавшись кое-как:
"Ни симметрий, ни гармоний —
Полный хаос и бардак.
Здесь беспомощна наука.
Может только идиот
Утверждать, что эта штука
Мир со временем спасёт."
Приводя в порядок нервы,
Травяной цедил настой.
Дрыхла за стеной Минерва
Вкупе с плюшевой совой.
Был подавлен он, сконфужен,
Но в 08-35
Мысль пришла на помощь мужу:
"Не сходить ли ... погулять?"
Подровняв усы и бачки,
Прихватив на всякий зонт,
Вышел. Тишина — на дачный
Все, кто мог, свалили фронт.
Тявкал только шпиц истошно,
За слона приняв "Харлей",
Калачом свернулась кошка
На капоте "Жигулей".
После кабинетных бдений
Надышаться он не мог —
Безотказные сирени,
Подпустив, валили с ног.
Устояв, без явной цели
Продолжал он променад.
Мимо рысью клячу-велик
Гнал безусый азиат.
Ни гвоздики, ни пионы,
Ни полынь, ни лебеда —
Стерегла покой газона
Одуванчиков орда,
Выполняя роль с успехом.
Жёлтоглавым невдомёк:
За косилкою поехал
Смуглолицый паренёк.
От хандры добра не ищут —
Скинув дум тугих баласт,
Птицей Феникс с пепелища
В магазин влетел схоласт.
Подглядев кассирши имя
И отвесив комплиман,
Взял чекушку метахимик
И пластмассовый стакан.
Преисполненные силы,
Появились тут как тут:
Из-за облака — светило,
Из "Копейки" — любромуд.
Третий глаз на миг прищурив,
Молвил он, успев поддать:
"Красотища ведь, в натуре!
Кантом буду, благодать!"
Девочка
Глупо на время пенять, апеллируя к вечности.
Наши познанья о мире не стоят полушки.
Выпустив шарик из нерасторопной конечности,
девочка плачет, прощаясь с любимой игрушкой.
Ставит рекорд высоты преисполненный гелия,
чтобы фатально пропасть в распрекрасном далёко.
Эта потеря, по Канту и Марку Аврелию,
Фройляйн и римляншам прочим послужит уроком.
Смысла слова лишены, и дела, в общем, так себе —
зло и добро на весах в перемирии зыбком.
Девочке спущена свыше сермяжная максима:
Если играть, то не в куклы, а первую скрипку.
Слёзы с лица утерев, передумав морочиться,
падшее сердце скрепя эмпирическим клеем,
девочка делает шаг из уютной песочницы,
бесповоротно и непоправимо взрослея.
Его жена
Его жена — клеймо, узда и крест.
Его жена — призвание и титул.
Зеваки перепутали подъезд —
Не будет здесь ни драм, ни дольче виты.
Не будет рифмоблудия навзрыд
И прочих краснобайских откровений,
Поскольку не от счастия бежит
Сетературный и лукавый гений.
Неисправим до гробовой доски,
Он будет пропадать у гали с маней.
Шедевры править и стирать носки —
Её второй натурой вскоре станет.
Пузатый пИнгвин реет, мимо нот
Стенают суматошные гагары.
Его жена по-тихому умрёт
И даже не напишет мемуары.
Жизнь забуксует, как кошмарный сон,
Который будет шириться и длиться.
Таких, как он, — один на миллион,
Подобных ей и вовсе — единицы.
Воскресные папы
Седьмой день недели пунцовым бахвалится маркером.
Контрольным звонком застолбив краткосрочные визы,
Воскресные папы нахрапом берут супермаркеты,
Сметая с прилавков игрушки и киндер-сюрпризы.
В парадных камзолах, помывшись-побрившись по случаю,
По ветру хвосты распушив как сигнальные флаги,
Из тени на свет выползают голландцы летучие,
Из греков с добычей к причалам подходят варяги.
Туземки в халатах встречают гостей настороженно.
Зазнобы (но в прошлом — теперь деловые партнёры)
Конверт со шпинатом US принимают как должное.
В пейзажах — по курсу ЦБ. Предпочтительный город —
Хабаровск. Визит к мойдодырам, и вот она — детская.
Обитель невинности! Поросли свежей начало,
Наследн-ик (-ица), шоколадку с печеньками треская,
Вполглаза следит за героями мультсериала.
— Привет! Поиграем? А, может, Корнея Иваныча откроем?
— Спасибо, но что-то не хочется, папа.
— Тогда погуляем — полезны воздушные ванночки!
— Смешной ты, ей Богу. Не видишь, что дождик закапал?
Ни рявкнуть, ни всыпать ремня, ни обидеться — прав они
Лишились, однажды купившись на миф о свободе.
Ни с чем покидая своими неставшие гавани,
Корсары, прощаясь, повинные взгляды отводят.
В распивочной, распорядившись последнею сотнею,
Напитка покрепче, ничтоже поморщившись, треснув,
Воскресные папы спускаются в М-преисподнии,
Надеясь, как максимум, через неделю воскреснуть.
Шарманщик
Давай-ка в сотый раз о том же самом,
Ведь повторенье суть ученья мать.
О, поспеши! Уже созрели дамы
Любить ушами, сопереживать.
Вспорхни в открытый космос с табуретки,
Лети, сгорай с упорством мотылька.
Авось блеснёт разменная монетка
Ещё одной слезой из кошелька.
Тебе всё по плечу, ничто не слишком,
Но зря ты смотришь в сторону мою.
Не рви, шарманщик, в лоскуты сердчишко —
По воскресеньям я не подаю.
Померещилось (?)
Без ветрил плавал,
Детский нёс лепет.
К людям полз лавой —
Сердце сжёг в пепел.
О чужой берег
Бился бой-рыбой,
В ерунду верил,
Соляной глыбой
На глазах таял,
Путал день с ночью,
С озорным лаем
Барби рвал в клочья.
Эскулап в дурке
Под родных вздохи,
Осмотрев, буркнет,
Мол, дела плохи.
Медсестра Роза,
Отыскав вену,
Удивит дозой.
Расступись, стены!
Цирковой номер —
К потолку птицей.
То ли впрямь помер,
То ли сон снится(?)
круги
Была задумка глубока!
Смотрите сами:
Река, а по-над ней рука,
В которой — камень.
Худрук не упускал из рук
Ключи к успеху:
Мол, отдыхают и Виктюк,
И Мишка Чехов.
Не как мультяшный крокодил,
А человеком
Он штурмовал и бороздил
Всё ту же реку.
Он труппу трупов вдохновлял
Живым примером,
И вот — битком набитый зал,
А-ля премьера!
А после третьего звонка —
Беда-начало:
Рука зависла, а река
Течь не желала.
Завпост, как полотенце, бел,
Радист — под газом.
Булыжник в ложу просвистел —
Три трупа разом.
Рабочий сцены, криков шквал
Приняв за бис-ы,
На кнопку красную нажал,
Закрыв кулисы...
В полглаза проводив круги
Сценичной жисти,
Главреж, хлебнув на ход ноги,
Погиб в статисте.
Визави
Ты мне лазаря не пой,
Винни-veni-vedi-вицин.
Не разжалобишь столицу
Биографией такой.
Угораздило ж родиться,
Чтоб из полымя — в запой?!
Твой подельник Пятачок
За углом дрожит в испуге
И чуть что, забыв о друге,
Под собой не чуя ног,
Компас поменяв на флюгер,
Тельце бросит наутёк.
Хватит корчить дурака!
Или я тебе обязан?
Третью жизнь, поди, под газом?
Вот исполнишь гопака —
Сразу выдаст горсть алмазов
Благодарная рука.
Не криви в ухмылке рот
Воспалёнными губами.
Пазуху не греет камень.
Пусть, по-твоему, я жмот
И не вижу толку в храме,
Если Бог в нём не живёт.
Мой зеркальный визави,
Мученик в пальтишке сером,
Хоть лети в эдем фанерой,
Кирпичом хоть в ад плыви,
Ни гроша не стоит вера,
Если в сердце нет любви.
Пасюки
Брось куркулятор, вселенский Главбух,
Лишнего нам не предписывай.
Главное — острые зубы и нюх,
Если родился крысой.
Взяли нахрапом богемный Царьград
Жертвы иллюзии массовой.
Будут наказаны сват, кум и брат,
Если смердят не в кассу.
Не тормоши тишину, муэдзин.
Тема молитвы простая ведь:
Чтобы дожить до пасючьих седин,
Надо держаться стаи.
Стикс, ожирев, берега потерял,
Лета взлохмачена вилами.
Снится букмекерам полуфинал —
Два грызуна на рыло.
Спите на лаврах, раздав имена
Сущему? Сами вы серые!
Чтобы послать в Катманду или на...
Много ли надо веры?
Не окрыляют ветра перемен
Тех, кто хоть раз и воочию
Видел, как свора двуногих гиен
Рвёт иноверца в клочья.
Монолог Воланда
Готов был записать я в тётки голод,
А тут, откуда ни возьмись, сюрприз.
Салям-гут ивнинг-бонсуа! Я Воланд,
В твоих краях известный как Иблис.
Да ты присядь, а то стоишь, как дурень.
Прозренья час, крушение химер?
Ни рек молочных, ни красавиц гурий?
Раз в год меняем кондиционер,
А толку нет. Жара и запах смрадный.
Ну и дела! Ты молишься, май френд?
Я отпустить тебя, сердешный, рад бы,
Но ты убийца — значит мой клиент.
Смотри-ка лучше, что творится в блогах,
А вот и первый репортаж готов.
Оперативно. Правда, треска много,
Да не велик Распятого улов.
Всего с десяток душ. Бывало хуже.
Расслабься, парень, и держись меня.
Однако заболтались. Слуги, ужин!
Прошу к столу, герой и блюдо дня.
Пусть выдалось общение коротким,
Когда-нибудь, бог даст, договорим.
Коровьев, принеси-ка сковородки.
А впрочем, стой. Я съем его сырым.
На смерть Карабаса-Б.
Печальней не припомню сцену:
Вдоль в чёрном бархате витрин
Маршировала под Шопена
Толпа зарёванных мальвин.
Сносили терпеливо давку
Лиса Алиса, Дуремар,
И даже Артемон не гавкал,
Как будто что-то понимал.
Гнусавил контрабас убойный,
Бил мимо такта барабан.
"Весь мир — театр, — учил покойный, —
А на поверку — балаган".
Неважно, водка ли, цикута ль
Свели болтайгеноссе в гроб, —
Отмерив семь — счастливых — футов,
Труды окончил землекоп.
Влача оборванные нитки
И прицепившийся к ним хлам,
Мы расходились по кибиткам —
Марионеточным домам.
Изведав многая печали,
Мы забивали на понты,
Когда на входе нас встречали
Осиротевшие кнуты.
Летят бесцельно стрелы-годы.
Тоску о прошлом не унять.
На кой такие нам свобода,
Фигалитэ и демократь?
Пылимся мы на дне комода,
Нас утешать — напрасный труд,
Пока другого кукловода
На свято место не пришлют.
Монолог Шахрияра
Могла бы кровь пролиться здесь рекой, но
Всё обошлось. Персидская весна
Сошла на нет. В Багдаде всё спокойно,
И только Шахрияру не до сна.
Он по дворцовым анфиладам бродит
И чёрт-те что бубнит себе под нос:
— Ни веры, ни смирения в народе,
Национальный не решён вопрос.
Рядятся в прорицатели халдеи,
Верхи продажны, неустойчив низ.
Тошнит от государственной идеи,
Визирь (паскуда!) в Твиттере завис.
Кого бы отмутузить для острастки?
Чью кожу намотать на бигуди?
Достали пышнотелые гимнастки!
Шахерезаду, евнух, приведи.
Уже привёл? Какой, однако, шустрый?!
В кальян заправь забористый гашиш
И магом шарш отседа заратустрой!
О чём сегодня твой рассказ, малыш?
Ну что глядишь, как кролик на Годзиллу?
Мозги вскипели, иль язык отсох?
Я твой халиф на полчаса от силы
И президент на триста третий срок.
Коль ублажишь, то жизнь тебе дарую,
А коли нет, то будут шах и мат.
Трави, плутовка, тысяча вторую —
Я слушать и обманываться рад.
Прогулки по пустыне
В мозгах — туман, а на зубах — песок.
От манной каши глючит и воротит.
Тому лет 20 с лишним, как Генсок
Не удержал народ на повороте.
Который год с бархана на бархан
Слоняемся, дорог не выбирая,
И скоро (может, в этом — Божий план?)
Любой аид покажется нам раем.
Пока тайм-аут взяли небеса,
Вдрызг разругались щука, рак и лебедь,
И получать скрижали наш Муса
Идёт не на Синай, а в Горки-9.
По данным Академии Наук,
Пустыня с каждым годом хорошеет.
Всё призрачней — совковый Учкудук,
Мулатки с красным чем-нибудь на шее.
Неисправимый шут и однолюб...
(Тут на три точки послана реклама!)
Не слышу я иерихонских труб
И новостройку не считаю Храмом.
До той поры блуждать нам в темноте
И прятать от песчаной бури лица,
Пока под корешок не вымрут те,
Кому Египет пионерский снится.
Мантра
Не буду спорить, поверив на слово,
Что есть фанаты у Коли Баскова,
Что много дури в сознаньи массовом.
Какое время, таков пророк.
Нет дела нам, дикарям непуганым,
Что редко в ближнем встречаем друга мы,
Хотя одним папой карло струганы,
И вместо храма идём в ларёк.
Ещё бытует в народе мнение:
Мол, всё, что сверху, давно до фени нам.
В гробу видали мы Маркса с Лениным.
Не выдаст Путин, Китай не съест.
По горло сыты подобной пищей мы!
Гурманов здесь вы напрасно ищете —
В краю, где духом торгуют нищие,
И homo homini lupus est.
В среде эстетской другая мания:
Огрех сокрыт в изначальном плане, и,
Как домик карточный, рухнет здание,
Живых накроет из меди таз...
Как жаль, что рты нам заштопать некому.
Шаг в шаг за древними прёмся греками —
Галдим, кудахчем и кукарекаем,
Пока есть нефть и природный газ.
Смурные думки бьют ниже пояса
Точней Сильвестра, проворней Норриса.
К чертям свалить бы из мегаполиса,
Сменяв на редьку несладкий хрен,
И пусть виски серебрятся инеем,
Твержу как мантру: "Долой уныние!
Трава — зелёная, небо — синее,
And world is wonderful..." Прав джазмен!
Как бестолковы эти старики
Как бестолковы эти старики:
Она и он вдвоём в осеннем парке.
Казалось бы, судьбой лимит подарков
Давно исчерпан, шансы велики
Фатально слечь с банальной инфлюэнцей,
А им хоть кол на головах теши.
Плывут в неспешном танце две души
Под ля-мажор классического вЕнца.
Не оскорбят их злые языки.
Что им до нас, увязших в топи буден?
Они-то знают, что зимы не будет.
Как невозможны эти старики!
