Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари...
Там далёко, за Невою,
Вижу отблески зари.
Александр Блок
Светлеет ночь на рушнике зари, туманится в безмолвии канала…
По-блоковски шагают фонари под строгим взглядом мима-ювенала…
…
Из полночи к грядущему полудню.
Отчаянные чайки гулки, как дворы.
Их толпы – в небо! Немо и безлюдно…
Пар от воды задёрнул до поры
Чернявость вод и неба – обоюдно…
…
Немые улицы, немытые… Не мы ли?!
Мой друг “Гораций”, хочется сказать? Да только рано или слишком поздно…
Терпение известно Образам, но не молящим перед ними о незвёздном…
…
Известно – друг Горацио дороже:
На реку рук – не за слезинки власть,
На редкость рук, в сердцах черкавших прожиг,
На ревность чистых рук моих, Пилат…
На то, что не прожил, а только прожил.
Немы. Не мы снимали…
И омыли
Черкавши, не чиркнувши о сердца.
Чуть мерцают фонари...
Там далёко, за Невою,
Вижу отблески зари.
Александр Блок
Светлеет ночь на рушнике зари, туманится в безмолвии канала…
По-блоковски шагают фонари под строгим взглядом мима-ювенала…
…
Из полночи к грядущему полудню.
Отчаянные чайки гулки, как дворы.
Их толпы – в небо! Немо и безлюдно…
Пар от воды задёрнул до поры
Чернявость вод и неба – обоюдно…
…
Немые улицы, немытые… Не мы ли?!
Мой друг “Гораций”, хочется сказать? Да только рано или слишком поздно…
Терпение известно Образам, но не молящим перед ними о незвёздном…
…
Известно – друг Горацио дороже:
На реку рук – не за слезинки власть,
На редкость рук, в сердцах черкавших прожиг,
На ревность чистых рук моих, Пилат…
На то, что не прожил, а только прожил.
Немы. Не мы снимали…
И омыли
Черкавши, не чиркнувши о сердца.