ПАРИ
(глава из очень НЕнаучно-фантастической повести)
Значит, так: если вы думаете, что я буду врать – можете вообще меня не слушать! И скажите об этом сразу – делать мне больше нечего, кроме как распинаться тут перед вами! Просто я, как дурак, все еще надеюсь, что хоть до кого-нибудь из вас дойдет вся степень опасности, угрожающая человечеству. До кого-нибудь из облеченных властью и способных хоть что-нибудь сделать для его защиты.
Нет, я прекрасно понимаю, что все, о чем я рассказываю, можно принять за бред сумасшедшего, и единственный, кто может подтвердить мои слова – это Сергей, мой бортинженер… ну, может быть, кое-что еще мог бы рассказать старина Чарли – тот самый Чарльз Кауфман, который когда-то вместе со мной крутился полгода на околоземной орбите, а потом командовал вторым, американским кораблем экспедиции. Да-да, я говорю именно о той – самой первой экспедиции на Марс, результаты которой до сих пор почему-то засекречены. Вот только с Чарли-то я общался в последний раз по мобильнику перед самым стартом, и больше его не видел, а где сейчас Сергей – этого, вообще, не знает никто. Я не видел его с того самого дня, когда мы бежали, задыхаясь, по этому чертовому красному песку к своему раскуроченному кораблю…
* * *
– Скорее!.. Скорей, Сережка!.. Да скорей же, черт!..
Схватив еле ползущего по лестнице трапа Сергея за шиворот, Ковалев буквально втащил его обмякшее, отяжелевшее тело в шлюзовую камеру. Загудела гидравлика автоматического закрытия, но ни трап, ни тяжелая крышка люка даже не шелохнулись.
– Ну, блин!.. И тут уже руки приложить успели, сволочи!..
Оставив Сергея, Ковалев рванулся к стене, повернул рычаг, отключив гидравлику, и всем телом навалился на колесо ручника. Штурвал поворачивался туго, с отвратительным скрипом. Скорее всего, механизм был забит тем самым мелким красным песком, что толстым слоем лежал на титановом полу камеры.
– Помоги!..
Тяжело дыша, хватая, как рыба, ртом разреженный воздух, Сергей лежал на красном полу, не в силах пошевелиться.
Ковалев выглянул наружу. Странные и, на первый взгляд, неуклюжие машины преследователей были уже отчетливо видны на размытом, колышущемся горизонте. Медленно увеличиваясь в размерах, они неуклонно приближались, мрачные и зловещие.
Сергей подполз к Ковалеву, с трудом, поднялся на колени и, схватившись за штурвал, повис на нем всей тяжестью своего грузного тела. Напрягая последние силы, Ковалев навалился на рукоять с другой стороны, и лестница трапа, наконец, стала медленно подниматься, складываясь в крышку люка.
– Давай-давай!.. Давай, родимая!.. – бормотал Ковалев, и, словно вняв его умоляющему шепоту, лестница сложилась окончательно, и люк, уже совершенно бесшумно, мягко закрылся. Вспыхнул свет, и на противоположной стене, одна за другой, замигали разноцветные лампочки аппарата очистки воздуха и стабилизации давления: система начала откачивать марсианский воздух, выбрасывая его обратно в атмосферу.
Сдернув со стены кислородные маски, Круглов прижал одну к лицу потерявшего, похоже, сознание Сергея, другую – к своему, и включил резервную подачу кислорода. Дышать сразу же стало легче. Порозовели и бледные щеки Сергея. Он зашевелился, открыв глаза, но Круглов придавил его своим телом, не давая подняться.
– Лежи, дурак! Не шевелись! – прошипел он ему в ухо, – Забыл, что мы без скафандров?!..
Сергей затих, и, в течение нескольких минут, в шлюзовой было слышно только шипение откачиваемого и закачиваемого воздуха.
– Да-а… не хватало еще в полуфабрикаты здесь превратиться… в вакуумной, блин, упаковке… – подумал Ковалев, но все обошлось благополучно: второй люк открылся автоматически. Не обращая больше внимания на очухивающегося Сергея, Ковалев бросился в кабину, включил бортовой компьютер и, обеспечив защитное поле и обзор, попытался настроиться на волну ЦУПа. Постоянный маячок молчал. Связи с Землей не было.
– Напрасно стараешься. На часы посмотри. Мы в мертвой зоне. Еще часа четыре связи не будет.
Ковалев оглянулся. Сергей, пошатываясь, стоял за его спиной, прислонившись плечом к переборке и, не отрываясь, глядел на панораму экрана, где отчетливо видны были эти приближающиеся уродливые агрегаты, похожие на гигантских медуз или поставленных «на попа» каракатиц. Они шли, осторожно передвигая свои длинные гибкие ноги, и время от времени, словно переговариваясь, подавали друг другу какие-то световые сигналы.
– Что же делать?
– Ждать. Может быть, какое-то время продержимся. Мы им, в принципе, живые нужны…
– Надо бы Кауфмана как-то предупредить. Сказать, чтоб немедленно разворачивался и валил отсюда… обратно… к чертовой матери!
– Если он уже на орбите – попробую с ним связаться, – Сергей, наконец, добрался до своего кресла, выложил на пульт снятые со скафандров миниатюрные видеокамеры, и теперь уже он, включив свой монитор, настраивал передатчик на нужную волну, – ты пока готовь файл с информацией. Да поторопись: судя по скорости, с которой они приближаются, минут через пятнадцать эти нелюди уже будут здесь.
Ковалев подключил к пульту обе камеры и, пока компьютер скачивал информацию, пальцы его с бешеной скоростью летали над клавиатурой. Он знал, что должен успеть составить отчет. Возможно – последний в его жизни… такой недолгой жизни… отчет.
– Я настроил антенну на маячок Кауфмана. Маячок слышен, только Чарли почему-то не отвечает. Но все равно – говори!
– Слушай меня, Чарли! Даже если ты меня не слышишь, слушай внимательно! Прежде, чем ты откроешь посланный мною файл, немедленно меняй траекторию и возвращайся на Землю. Слышишь? Возвращайся на Землю! Это приказ. Приказ, который просто необходимо выполнить. От этого зависит не только наша судьба – судьба всего человечества. Понимаешь? Всего человечества!
Ковалев замолчал, нажал клавишу, и долго смотрел на экран дисплея, проверяя, как их последний мультимедийный файл медленно уходит в пространство. Смотрел, пока не услышал тяжелые удары по корпусу корабля.
– Ну, старина, давай-ка еще раз. Крути антенну в направлении Земли, и сигнал отправляй в самом распространенном диапазоне. Будем говорить для всех, кто только сможет услышать. Открытым текстом. И файл… многократно… до тех пор, пока это возможно. Ну, а когда эти… ворвутся сюда – включай, к едреней матери, двигатель!.. и гори оно все синим пламенем!...
– Я готов, – уже совершенно спокойно произнес Сергей и положил руки на кнопки управления двигателем.
– Всем!.. Всем!.. Всем!.. Всем, кто меня слышит!.. К вам, жители Земли, обращаюсь я – полковник Дмитрий Ковалев, командир корабля, командор первой космической экспедиции к планете Марс…
Тяжелый стук по корпусу превратился в постоянный низкий гул. Он становился все громче, все выше и выше, до тех пор, пока не стал вообще неразличимым для человеческого уха. Корпус корабля завибрировал, и Ковалев, так и не договорив фразы, потерял сознание. Уронив голову на пульт, в неестественной позе застыл и Сергей. И только бортовой компьютер продолжал работать, раз за разом, отправляя, неизвестно куда, собранную людьми информацию.
* * *
...Не знаю, кто вытащил меня из той мясорубки. Скорее всего, это все-таки был Чарли. Больше некому. То ли он, попросту, не слышал моего предупреждения, то ли, как обычно, наплевал на него. Что ж, это было бы вполне в его характере – полезть на рожон, несмотря ни на какие приказы и увещевания. Чарли – он, вообще, парень бесшабашный… и азартный до невозможности. Два года назад – на орбитальной – именно он, без всякой страховки, вышел в открытый космос, чтобы снять болтающегося на пятидесятиметровом фале Алешку Виноградова, когда у того забарахлила система жизнеобеспечения, и он умудрился, теряя сознание, сорваться с солнечной батареи, которую срочно нужно было отремонтировать. Чарльз заявил тогда, что страховка будет ограничивать его движения и, несмотря на мой категорический приказ, отстегнулся и лазил по корпусу станции, как огромная обезьяна, умудряясь цепляться за одному ему известные выступы и углубления не только руками, но и ногами. «Победителей не судят!» – заявил он, с дурацким хохотом, когда, освободив запутавшийся в батарее Алешкин фал, сумел-таки подтянуть и отбуксировать Виноградова к шлюзовой камере. Так вот: я не знаю, Чарли это был или не Чарли, но если там, на Марсе все-таки появился он, то это было как нельзя более кстати.
Когда мы с ним перед самым стартом разговаривали по телефону, он предложил мне совершенно идиотское пари: тот, кто из нас посадит свой корабль первым, получит на Земле от соперника бутылку хорошего коньяку. Идиотское, потому что это никоим образом от нас не зависело – оба корабля шли по своим, заранее рассчитанным траекториям, место посадки было общим, вот только точное время прибытия на орбиту Марса и посадки каждого известно было только специалистам отправляющей страны и ее экипажу. Видимо, хотя мы и делали одно, общее дело, президентов наших стран, как маленьких детей, заботила проблема престижа. Правда я не думаю, что кому-нибудь пришло в голову выяснять этот «секрет» средствами разведки или промышленного шпионажа. Так что и я, и Чарли могли только гадать, держа здоровенную фигу в кармане, о времени прибытия другого, и наше пари имело поэтому характер глупейшей игры в кости.
Мы с Серегой садились марсианским вечером на огромное, в несколько десятков километров, пустынное плато. Поверхность его была идеально ровная, поэтому посадка прошла спокойно, без каких-либо проблем. Непривычно быстро смеркалось. Связавшись в назначенное время с Центром Управления Полетами и получив приказ ничего не предпринимать до рассвета, мы взяли пробы воздуха и грунта, анализы которых ничем не отличались от тех, что были посланы на Землю побывавшими здесь до нас автоматами, на всякий случай, включили защитное поле и стали дожидаться восхода Марсианского солнца…
* * *
Чертовщина началась с первыми же солнечными лучами. Сначала взбесились приборы. Анализы повторных проб воздуха дали совершенно немыслимый результат: окружающая атмосфера была абсолютно идентична земной, разве что плотность воздуха была несколько ниже, но зато приборы не обнаружили в нем ни малейших следов бактерий, вирусов и любых других микроорганизмов. Воздух был кристально чист и вполне пригоден для дыхания.
– Этого просто не может быть! Это… бред какой-то! – вытаращил глаза Сергей, глядя на распечатку анализов.
– Попробуем еще раз, – сказал Ковалев, – возможно, это просто какой-то сбой. – Но и на этот раз анализаторы выдали все тот же невероятный результат.
Ковалев включил круговую панораму и стал медленно осматривать окрестности, то приближая, то удаляя на дисплее идеально ровную, словно вычерченную по линейке, линию горизонта. И вдруг, глаза его наткнулись на что-то совершенно неожиданное… на то, чего здесь попросту не могло быть: там, куда только-только подбирались солнечные лучи, горизонт, словно вздыбленный, поднимался геометрически правильной ломаной линией. Максимально приблизив изображение, Ковалев ахнул: в лучах восходящего солнца – одно за другим, словно проявляясь на фотопленке – возникали странные, явно, рукотворные сооружения. Их становилось все больше и больше – и вот уже город, целый город, словно выросший из красного песка, занимал теперь бОльшую половину экрана.
– Ты что-нибудь понимаешь? – голос Сергея дрожал.
– Черт знает, что!..
– Но ведь этого не может быть! Это же не просто поперек всех известных и неизвестных законов физики, это… это же противоречит элементарному здравому смыслу!.. Ведь только вчера, – мы же видели! – вчера… на этом месте… ничего не было! Понимаешь? Ни-че-го!
– Не ори! Слышишь, не ори!.. – завопил, вскочив, Ковалев, – нечего на меня орать! – и, сжав голову руками, забегал, взад и вперед, по тесному – три на три – пространству кабины.
– Бред!.. Бре-ед!.. Все! Не могу больше! – он резко выключил экран, упал обратно в кресло и закрыл глаза, – Думать будем. Думать!.. Думать!..
– Ну, хорошо… допустим, нас глючит… – после нескольких минут молчания, осторожно начал Сергей, – хотя, спрашивается, с чего? Допустим, это – синхронный всплеск затаившейся до поры до времени коллективной паранойи или шизофрении… Но ведь приборы… этого же просто не может быть, чтобы все приборы, вся аппаратура в одно и то же время сошли с ума.
– Не может.
– Тогда что? Гипноз?
– Какой еще, к черту, гипноз! Кто здесь может нас гипнотизировать? Чарли с Майклом, что ли? Ну, и где они? Ты знаешь? Нет. Я – тоже. И вообще, ты подумай своей лысой башкой: да даже если бы они это могли, на кой хрен им это надо? Еще идеи есть?
– Откуда?
– Тогда, значит, так: ничего пока не предпринимаем, никакой самодеятельности, на всякий случай, ставим защиту на максимум и ждем Кауфмана или ближайшего возможного времени связи с ЦУПом. Тогда и решать будем. И обзор не включаем, пока не чокнулись окончательно.
* * *
…А теперь представьте себе, что было бы с вами… что бы вы почувствовали, если бы, вдруг, посреди тишины, посреди этой чертовой марсианской пустыни вы услышали шум толпы?.. Вы думаете, я шучу? Ей Богу, мне совсем не до шуток… потому что с нами произошло именно это. Сначала мы услышали отдельные негромкие, невнятные голоса, потом, сливаясь, они зазвучали все громче и громче, и, наконец, в динамиках затрещало, запищало, зачирикало множество голосов, и, что самое страшное – в этой какофонии звуков, время от времени, можно было различить отдельные слова… даже фразы… произнесенные – не подумайте, что я сошел с ума – на английском, французском, японском… даже русском языках!..
* * *
– Ты слышишь?..
– Да.
– Как думаешь, что это? – глаза Сергея, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
– Не знаю, – рука Ковалева потянулась к клавиатуре, но, в нерешительности, остановилась, так и не нажав нужную клавишу.
– Ты что?..
– Слушай!.. если там действительно то, о чем мы думаем… – голос Ковалева звучал ровно, похоже, он уже принял решение, – если там действительно… они… дальнейшие решения нам придется принимать самим.
Он вопросительно посмотрел на Сергея, и тот, слегка поколебавшись, утвердительно кивнул головой. Ковалев нажал клавишу, и включил панораму обзора…
* * *
…То, что мы увидели, вообще не поддается никакому описанию. Огромная шумящая, бурлящая, жестикулирующая толпа окружала корабль со всех сторон, и от одного взгляда на эту толпу голова шла кругом. Каких только монстров, одетых, кто во что горазд, в ней не было: маленькие – большеголовые и большеглазые, с тоненькими ручками и ножками; бесформенные гиганты, чьи тела, казалось, переливаясь из одной емкости в другую, то расширялись, укорачиваясь, то, наоборот – сжимаясь, вытягивались; членистоногие, похожие на огромных пауков; ящеры, передвигающиеся на двух ногах и переливающиеся всеми цветами радуги… и среди всего этого скопища, этой… гигантской кунсткамеры… были люди! Понимаете? Люди… или существа, как две капли воды, похожие на людей. Но, что самое удивительное – то тут, то там, над всем этим фантасмагорическим скопищем вздымались плакаты и транспаранты, написанные на самых разнообразных языках… написанные пиктограммами, иероглифами… и буквами… земными буквами!.. латиницей и даже кириллицей! «Привет, Земляне!» – представляете?! А на самом большом плакате огромными буквами было написано: «The grateful inhabitants of a Red planet are happy to welcome the founders!»…
* * *
– Ты можешь это перевести? – спросил Ковалев.
– «Благодарные жители Красной планеты счастливы приветствовать основателей», – перевел Сергей, и тут же поправился, – нет, скорее – «создателей».
– Создателей?
– Ну, да. Создателей.
– Как это понимать?
– Да откуда я знаю! Понимай, не понимай – написано именно так. И, хочешь – не хочешь, а на контакт идти придется. Причем, сейчас – ты же видишь, они сквозь защиту, как нож сквозь масло, проходят.
И действительно, толпа уже вплотную приблизилась к кораблю, и на экране замелькали многочисленные пальцы, присоски и щупальца, пытающиеся дотянуться до объективов телекамер.
– Мда-а… если не выйдем, корабль по винтикам разобрать могут. На сувениры, блин!.. Ковалев поднялся и шагнул в строну шлюзовой.
– Ты куда?
– Пойду скафандр надевать. Как бы хороши ни были анализы, но… чем черт не шутит?
– Почему – ты?
– А кто? Ты, что ли? В конце концов, я – капитан, я за экипаж отвечаю, и вообще – вся ответственность за этот сумасшедший дом на мне.
– Но ты же по-английски не бельмеса…
– Ничего, разберемся как-нибудь. «Привет, Земляне!» видел?.. Ну, то-то.
– Ладно. Идем вместе. Ты первый, а я прикрывать буду.
– Чем прикрывать-то? Нашими пукалками? – Ковалев достал было из оружейного ящика пистолет, но, передумав, положил его обратно, – Так им это – как слону дробина. Вон их сколько!.. Значит, так: я иду, а ты – на стреме. Если что не так – немедленно задраиваешь люк и взлетаешь. Понятно? И не обсуждать! Как я сказал, так и будет.
* * *
…Надев скафандры, мы прошли в шлюзовую. Сергей встал за моей спиной, чуть в глубине, с «Калашниковым» в руках. Он сказал, что так ему спокойнее, и что, в случае чего, он просто шумнет в воздух. Открылся люк, из него спустилась выдвижная лестница трапа, и не успел я сделать первый шаг, как тут же был подхвачен на руки обезумевшей от восторга, оглушительно орущей, ликующей толпой. Передавая меня с рук на руки, толпа качнулась в сторону транспаранта, под которым на каком-то возвышении стояло несколько человек, если, конечно, к ним можно применить это слово, которые были одеты более тщательно, что ли, чем остальные, и их лица (я опять не знаю, какими словами можно обозначить то, что у обычных людей называется лицами)… так вот, их, так сказать, лица несли на себе печать важности и значительности момента. Один из них – видимо, главный – произнес какую-то длинную и непонятную фразу, похоже, по-английски. Я, разумеется, ни черта не понял и, стуча себя в грудь перчаткой скафандра, стал объяснять им, что, дескать, I am Russian, from Russia, что я ни хрена не понимаю в английском, и если они мне хотят что-то объяснить – пусть найдут того, кто говорит по-русски. Тут откуда-то из толпы вылез, расталкивая окружающих локтями, какой-то усатый, белобрысый, загорелый, в выцветшей гимнастерке, галифе и, почему-то, босиком. «Русский!.. – восторженно заорал он, – пропустите… да пропустите же, ребята, не видите, что ли – это же русский!..». Он вскарабкался на помост и тут же полез целоваться. « Ну, здорОво!.. Здорово, братишка!.. – бормотал он между сочными, типично русскими поцелуями в стекло моего шлема, – ну, наконец-то… заждались… заждались…». Он оторвался от меня, держа на вытянутых руках, и долго рассматривал своими смеющимися голубыми глазами. « Да снимай ты свой колпак! Снимай, не бойся: воздух здесь чистый. Почище, чем в моей родной Рязанской губернии будет. «Уверен?», – спросил я. «Да чтоб мне провалиться!», – побожился он и добавил такое родное виртуозное ругательство, что руки мои сами собой потянулись к шлему. «Давай, помогу, – не унимался мой новый знакомый, – не боись, я сумею, я сообразительный… Ну, будем знакомы? Гусев, моя фамилия, – сказал он, протягивая мне руку, после того, как шлем был снят, и я, с удовольствием, вдохнул чистый, чуть разреженный марсианский воздух. « Ковалев», – вместе с крепким рукопожатием, ответил я. «Нет, это ж надо – Ковалев!», – похоже, в восторге от услышанного, повторил Гусев, – Вы слышали?!.. Ковалев!». «Но откуда ты…», – начал, было, я, но он не дал мне договорить. «Потом… потом, братишка! Все объяснения потом, по дороге. Давай, зови своего напарника – вас давно уже ждут. Там… на самом верху… Да ты не бойся: с кораблем ничего не случится. Мы тут тоже… не соплями клееные… Охрану выставим». И я, как дурак, махнул Сергею рукой, и громко крикнул: «Все в порядке! Давай, старик, присоединяйся!»…
* * *
Медленно и осторожно, чуть покачиваясь на ходу, странная машина двигалась по направлению к городу, аккуратно, одну за другой, переставляя свои длинные ноги. Большеголовый щупленький марсианин, сидя в высоком кресле, ловко орудовал рычагами. Ковалев сидел рядом с Сергеем на кольцевом диване в круглой, открытой со всех сторон для обзора, кабине, с любопытством оглядываясь по сторонам с высоты, примерно, пятиэтажного дома. Стесняющие движение скафандры были давно уже сняты, и стояли рядом, совершенно бесполезные, и только миниатюрные видеокамеры, вмонтированные в них, продолжали работать, фиксируя все происходящее с того самого момента, когда был покинут корабль. Кроме них, на диване сидели Гусев, еще несколько весьма колоритных представителей местного населения, и мрачный молчаливый темноволосый мужчина, представившийся, как Джефф Спендер.
– Спендер, Спендер… Откуда, интересно, мне знакомо это имя? – совершенно непроизвольно, ломал голову Ковалев.
– Не утруждайте себя, сэр, я вам напомню, – голос Спендера прозвучал совершенно неожиданно (до этого, за все время путешествия, он не произнес, практически, ни слова), – именно так звали одного из героев «Марсианских хроник» вашего писателя Рея Бредбери, точнее – не вашего, а американского.
– Вы говорите по-русски? – удивился Ковалев.
– Обычно мы здесь говорим, каждый на своем языке, но, при этом, прекрасно понимаем друг друга. Ну, а в данном случае, я просто автоматически использую лексику и способ построения фраз, используемых в языке вашем.
– Но как вы догадались, о чем я думаю? Это что, что-то вроде телепатии?
– Если угодно, сэр, можно сказать и так. Первая сигнальная система, как вы, наверное, знаете, одинакова у всех, ну, а что касается второй – каждый из нас говорит на том языке, на котором думал его Создатель. Вот мы и используем между собой первую, лишь слегка ее усовершенствовав.
– Что значит – Создатель?
– Как? А разве вы все еще ничего не поняли? Мне казалось, это не так уж сложно. Создатель – это тот, который создает. Каждый из нас, живущих здесь, кем-то создан. Наши генетики давным-давно с этим разобрались. Видите ли, в генетическом коде землян существует, как мы предполагаем, один малоизученный ген, который мы назвали «ген созидательного воображения». И при определенном стечении обстоятельств, в совершенно определенной, благоприятной среде, продукт вашего воображения способен материализоваться. И чем сильнее развита способность воображения Создателя, тем более подробным и законченным воссоздается продукт его интеллектуальной деятельности. Очевидно, Марс, как вы его называете, оказался именно той благоприятной средой, в которой этот принцип проявился с наибольшей яркостью.
– То есть, вы хотите сказать, что и вы, и… Гусев, и все они…
– Ну, конечно. Я, как вы уже начинаете понимать, – один из продуктов мыслительного процесса Бредбери, Гусева создал ваш Алексей Толстой, любой из них, – Спендер кивнул в сторону окружающих монстров, – тоже кем-то создан. Да и все, что вы видите вокруг, все, что вы ощущаете…
– То есть, и эта машина…
– Правильно. Герберт Уэллс – «Война миров»…
– …и этот город…
– …Сигурд Олафсон…
– …и все эти, извините… уродцы… – Ковалев указал вниз, туда, где, спотыкаясь, и толкая друг друга, бежали следом за машиной многочисленные «продукты интеллектуальной деятельности».
– А вот это уже, целиком и полностью, ваша вина. В самых первых фантастических романах марсиане почти ничем не отличались от людей, и наша жизнь была, более или менее, сносна: мы пережили все придуманные вами войны, даже попытку Великой Марсианской Революции, которую пытался организовать этот «мыслитель», – ткнул он пальцем в сторону Гусева, – потом, по мере развития вашей науки и техники, наша жизнь стала благополучной: наука стала развиваться и у нас, и мы во многих ее областях шагнули, вполне возможно, намного дальше, чем вы, но вот в последнее время…
– Что – в последнее время?
– А то, что благодаря появлению у вас того, что вы называете «Интернет», теперь любой, кому это придет в голову, может написать любую ахинею, опубликовать ее, и продукт его интеллектуальной, если можно так выразиться, деятельности немедленно появится у нас, как пошлая, примитивная пародия на представителей нашего высокоинтеллектуального общества, разрушающая его и грозящая демографической катастрофой. Можете себе представить, с каким нетерпением ждали мы первого прибытия вас – землян – на нашу, искуроченную вашими доморощенными фантастами, планету.
– Но почему же мы…
– Ничего не знали о нашем существовании? А это очень просто. Мы этого не хотели. Нам не нужно было общение с вами при помощи искусственных средств коммуникации – нет!.. мы ждали общения прямого. Столетия ждали. И дождались.
– Выходит, вы… бессмертны?
– Нет, к счастью, мы, как и вы, стареем и умираем. Но мы возрождаемся вновь! С каждым новым тиражом ваших книг, с каждым новым их переводом, с каждой новой экранизацией…
– Но то, что мы видели в телескопы, то, что показывали наши приборы…
– Просто и вы, и ваши приборы видели только то, что мы хотели вам показать. Существует несколько видов реальности. Вы видели, всего лишь, одну из них. Мы знали, что именно вы хотите увидеть, и показывали вам именно это. Потому что мы знаем о вас все!
– Благодаря вашим летающим тарелкам и прочим НЛО?
– Ничего подобного! НЛО – это тоже материализованный продукт вашего воображения. Именно поэтому они так неуловимы. Но когда мы узнали об их существовании, мы поняли: ваша Земля – такая же благоприятная среда для воображения нашего. И, несмотря на то, что в нашей генетической структуре пока не обнаружен «ген созидающего воображения», наши генетики смогут теперь лабораторно выделить его из вас, и мы намерены, как можно скорее, использовать эту возможность!
Голос Спендера звучал громко и торжествующе, и Ковалев понял… понял, какая участь ждет их с Сергеем, какая участь ждет ничего не подозревающее человечество, какая участь ждет планету с таким родным и близким именем «Земля».
– Значит, вы хотите… – Ковалев поднялся, и, сделав вид, что смотрит куда-то вниз, шепнул молча слушавшему весь этот диалог Сергею, – Упакуй водителя, а главное – камеры вынуть не забудь. Остальных беру на себя.
– Да! Мы отомстим вам за все! – как глухарь на току, витийствовал Спендер, – Мы заселим Землю чудовищами! Мы заполоним ее жестокими монстрами! Мы…
– А вот это, дорогие вы наши гостеприимные хозяева, у вас вряд ли получится, – медленно разворачиваясь, и глядя прямо в ледяные, фанатичные марсианские глаза, негромко сказал Ковалев, и, в ту же секунду, его крепко сжатый нокаутирующий кулак вписался в Спендерову физиономию.
* * *
…Помните: «К чему ж задаром пропадать? Ударил первым я тогда. Ударил первым я тогда: так было надо», – пел когда-то Высоцкий. Вот и я тогда ударил первым. Потому что так было надо. Потому что иначе было нельзя.
Спендер упал, как подкошенный, и, в тот же миг, вся эта марсианская сволочь кинулась ко мне со всех сторон, пытаясь повалить меня и скрутить мои руки. «Живым берите его! Только живым!..», – орал, размахивая кулачищами, Гусев. Что-что, а драться этот здоровяк умел – не зря, наверное, был рязанского происхождения. Но он не учел того, что сила тяжести на Марсе значительно меньше нашей – земной, и потому мои удары здесь приобретали особую силу. Он орал до тех пор, пока не наткнулся на мой прямой левой. Пока я стряхивал с себя нависших монстров, Сергей, успевший уже извлечь из скафандров видеокамеры, бросился сзади на водителя, вцепился в него, как клещ, и, резким рывком, стащил на пол. Неуправляемая машина сделала, по инерции, несколько шагов, споткнулась обо что-то и, с громким воем, очевидно, означающим опасность, стала заваливаться вперед и набок, сначала медленно, потом – все быстрее и быстрее.
Удар был страшен, и если что и спасло нас с Сергеем, то это именно уменьшенная сила тяжести, да мягкие диванные подушки, скатившиеся во время падения в одну – нужную сторону.
Мы неслись по красному марсианскому песку, как кенгуру, гигантскими прыжками, и толпа, как гигантская свора, неслась за нами. И не зря говорится, что страх и отчаяние прибавляют силы: через какое-то время, у нас словно открылось второе дыхание, и, несмотря на разреженный воздух, мы бежали к кораблю, не снижая скорости, оставив догоняющих далеко позади…
* * *
– Нет… ты видишь?.. ты видишь, что эти гады удумали? – в глазах еле держащегося на ногах Сергея стояли слезы, – Теперь мы не то, что улететь – взлететь, и то не сможем.
И ему было, отчего заплакать: две дюзы двигателя из четырех, косо срезанные каким-то неизвестным инструментом (скорее всего, чем-то вроде лазера), валялись рядом с кораблем, в одном из топливных баков зияла здоровенная дыра, и вокруг корабля растеклась огромная грязная лужа топлива пополам с впитывающим его в себя песком.
– Да, если двигатель включить, здесь все разнесет, к чертовой матери… Ладно, думать потом будем, а сейчас – давай-ка наверх, пока у нас хоть какая-то фора есть. Время не ждет. Давай, старина!.. Давай!.. – поднявшись первым, и протянув карабкающемуся следом Сергею руку, подбадривал его Ковалев, – Скорее!.. Скорей, Сережка!.. Да скорей же, черт!..
Схватив еле ползущего по лестнице трапа Сергея за шиворот, Ковалев буквально втащил его обмякшее, отяжелевшее тело в шлюзовую камеру…
* * *
…Я не знаю, сколько времени провел в бессознательном состоянии. Я очнулся уже здесь, на Земле, в госпитале. Я пытался говорить, но меня никто, почему-то, не желает слушать. У меня отобрали телефон. На окне моей палаты решетка и небьющееся стекло. Мне не дают ни газет, ни каких-либо других источников информации. Несколько минут назад, я сумел, обманув санитаров, пробраться сюда – в кабинет дежурного врача – и забаррикадировать дверь, чтобы никто не смог помешать мне озвучить эту информацию. Поймите: я совсем не уверен, что посланный мною с Марса файл дошел до Земли. А я должен предупредить!.. Вы слышите, должен!.. Ну, вот… опять они ломятся в дверь… Слышите? Они скоро войдут, и я не смогу больше говорить. Я умоляю вас: поверьте мне!.. Ради всего святого, поверьте!..
* * *
Два дюжих санитара, разрушив баррикаду из столов и стульев, вломились в кабинет и, отобрав у больного телефонную трубку, ловко и аккуратно надели на него смирительную рубашку и, подняв его обмякшее тело, как на носилках, на шести парах своих рук, бережно и аккуратно понесли его к палате, на двери которой была прибита табличка «Летчик-космонавт, Герой России, полковник Дмитрий Александрович Ковалев». Они шли не спеша, и их синие лица с большими, всеслышащими ушами и чуткими носами, похожими на хоботы, были серьезны и сосредоточены.
©Владимир Безладнов, 2005 г. Саров.
©Владимир Безладнов, 2005 г. Саров.
