ИСКУССТВЕННОЕ В ИСКУССТВЕННОМ

ИСКУССТВЕННОЕ В ИСКУССТВЕННОМ
(обзор конкурса «Я не ревную» на www.svetkidoma.net )

Ах, какие две замечательных цитаты использовал в качестве эпиграфа к своей работе автор стихотворения под №20 – «Салон моей большой души»:
«Жизнь – это комедия для тех, кто думает,
и трагедия для тех, кто чувствует».
Мартти Ларни
«Жизнь – слишком сложная штука,
чтобы разговаривать о ней серьезно».
Оскар Уайльд
Честно скажу: если бы автор мне позволил, я бы тоже предварил ими, как эпиграфами, это свое подобие обзора, потому что ни воспринимать всерьез, ни, тем более, подробно и серьезно разбирать и анализировать ИСКУССТВЕННЫЕ ЧУВСТВА, упакованные в ИСКУССТВЕННУЮ ФОРМУ, хоть убейте, просто не в состоянии.

Целиком и полностью согласен с Эндрю в его общей оценке нынешнего конкурса, и даже с удовольствием его процитирую, поскольку эта его оценка выложена на другой странице:
«Конкурс, честно говоря, не порадовал… Большинство произведений мне показались банальными и неинтересными. Бесконечные пережевывания темы ревности, несчастной любви при отсутствии новых образов, поэтических находок, индивидуального стиля авторов … Если совсем в 2 словах – нестерпимо скучно».
И ведь действительно – скучно! Поэтому – вы уж извините меня, уважаемые Дамы и Господа – я просто пробегусь (как говорится, галопом по Европам) по вашим текстам, но, при этом, постараюсь наговорить вам, по традиции, в минимальном, по возможности, объеме максимально большее количество «вредностей и ехидностей».

Хотел, было, разложить, по привычке, стихи в три папочки – «про любовь», «не про любовь» и «ироническую», но получилось только две. Причем, «ироническая» – с большой натяжкой. Ну, и плюнул я на это дело. Буду комментировать бессистемно, причем – не по порядку, поскольку, что ни возьми – все про любовь. А ведь, как сказано у Ушакова, глагол «РЕВНОВАТЬ» может быть употреблен в трех значениях:
1. кого-что к кому-чему. Испытывать чувство ревности, мучиться подозрением в чьей-нибудь меньшей любви, меньшей преданности, чем к кому-чему-нибудь другому. (Ревновать жену к другому. Ревновать мужа к другой. Ревновать вечно-занятого мужа к его работе и т. д.).
2. чему. Завидовать. К примеру, ревновать успеху и славе своего коллеги и друга (мне – человеку театра это, ох, как знакомо).
3. о чем. Проявлять заботу, стараться о пользе, устройстве чего-нибудь. (Ревновать о благе отечества или, скажем, православной/неправославной церкви, что нынче так модно в пиитической сфере).
Ну, хорошо! Допустим, два последних варианта – сегодня уже формы архаичные, но, сколько возможных вариантов в значении первом! Ан – нет! За редкими исключениями, одно и то же: она ревнует его… он ревнует ее… Ах, пардон!.. Конкурс же называется «Я НЕ ревную». Значит, авторы, вкупе со своими лиргероями и лиргероинями, усиленно ДЕМОНСТРИРУЮТ нам, ну и, разумеется, объектам этой самой ревности, ее якобы отсутствие. Потому что, если ее (ревности) нет, то и чего бы, спрашивается, распинаться по этому поводу?
Но что печальнее всего – эти авторские (лиргероинские) чувства – по большей части, либо абстрактные «вообще», либо выражены в такой вычурной форме, что я, при всем желании, не могу в них поверить.

Возьмем, для начала, стихотворение за №19 – «Простыни» – работу редкой, на данном конкурсе, не любовной тематики, хотя и тоже о любви.

Ресторанную дверь нам привычно откроет халдей,
Ловко сгинет деньга в новой форме из черного драпа,
Раздеваясь в фойе ты назвал меня снова «Андрей»,
Снова просто «Андрей», помню в детстве ты звал меня «папа»…
И бокал не допив, за игрою уже не следя,
Как зеленая простынь подарит заветную карту
Вдруг подумал: «Сынок, я совсем не ревную тебя,
К куражу на игре, да к простому и вечному фарту.»
Простынь штиля морей ты помнешь беспардонно ногой,
Как помнешь белый лен у любовницы где-то на даче,
Вдруг подумал: «Сынок, я уже не ревную…покой
Мне дороже мужской однодневной любовной удачи.»
Но, когда поутру колотушками ножек босых,
Дом разбудит малыш, что сперва говорит: «Папа где ты?»,
Я ревную к тебе. И ценю до полосок косых
простынь будущих дней. Внук в гостях у противного деда!

Вот ведь, казалось бы, вечная житейская проблема взаимоотношений отцов, детей и внуков. Такая по-человечески близкая и знакомая каждому. И сказать о ней, наверное, можно было бы по-человечески просто. Но нет!.. «Ежели просто – так разве это будут стихи?!» – думает, наверное, автор. И придумывает весьма искусственную «простынную» метафору. Придумывает, и очень добросовестно вгоняет в нее простые и понятные отцовские и дедовские болевые точки (неважно, свои или лирического героя), не только выражая их неестественным, вычурным, «ломаным» языком, но и делая их, порой, просто трудными для понимания.

Или, скажем, работа №8 – «Где ты ревность?..».


Где ты, ревность неугасимая,
Доводящая до безумия -
Взрывом бомбы над Хиросимою,
Пеплом дышащего Везувия?

Мне теперь в эту быль не верится.
Только боль прорастает мыслями:
Как живётся, моя соперница?
Муки совести не загрызли ли?..

Смерть змеёю вползла, как гадина,
И безносая, и безглазая…
Всё, что в прошлом, живому дадено.
Не воскреснуть супругу лазарем.

Стыну я в полушубке беличьем.
Точки в чувствах судьба расставила.
Свёрнут вдвое квадрат Малевича
Вдовьим платом, согласно правилам…

Настораживает уже само название. Что это? Неожиданное открытие, во время похорон? Сожаление о том, что нет уже того безумного запала, способного в любую минуту вызвать «ядерный» взрыв? Или, наоборот, – чувство облегчения, возникшее у героини, осознавшей, что она оказалась способна, наконец, воздержаться от очередного скандала? Не знаю, не знаю… А уж какие африканские… пардон… японо-итальянские страсти обуревали, оказывается, совсем недавно печальную вдову, стынущую нынче в беличьем полушубке и вдовьем плате! Уж не эти ли страсти и загнали в гроб несчастного мужика? Да и ревность-то никуда не делась. Она из героини так и брызжет, с той лишь разницей, что прежде это была ревность во времени настоящем, а теперь – это ревность к прошлому.
Впрочем, я ведь хотел вовсе не об этом… Я хотел, опять же, об искусственности.
«Ах, как это ярко и образно!», – могут, наверное, воскликнуть восторженные читатели (в большей степени, читательницы), отметив для себя и Хиросиму, и Везувий, и воскрешенного Лазаря.
Увы… для меня Хиросима – всего лишь, расхожее клише, а «Везувий» с «безумием» – отчетливая реминисценция из первой главы «Облака в штанах».
(С) «…Дразните?
"Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий".
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!..». (С)

Что до Лазаря (неважно, обобщенно-нарицательного или собственного) – с чего бы, собственно, супругу воскресать, тем более, именно, как евангельский Лазарь, а не кто-нибудь другой?
Ну, а уж «Квадрат» Малевича, многозначительно сложенный во вдовий плат, доконал меня окончательно.
Да, в этих стихах, возможно, и простраивается, в какой-то степени, стервозный характер лирической героини, хотя, мне думается, задача у автора была прямо противоположной, но я, к сожалению, вижу в них гораздо больше авторского претенциозного самолюбования: дескать, вот какие мы с лиргероиней начитанные, знающие Евангелие, чтящие христианские традиции и эстетически подкованные! Извините, уважаемые Дамы и Господа, – НЕ ВЕРЮ!

Лишний раз убеждаюсь, читая конкурсные стихи, что писать настоящие, искренние, берущие за душу стихи о любви и всех производных этого замечательного чувства, в том числе и о ревности, можно лишь в том случае, если ты действительно любишь.
Уважаемый Сергей Смирнов в своем обзоре привел замечательный пример подобного стихотворения: «Я вас любил…» А.С. Пушкина. Но ведь это стихотворение, как и ряд других: «Что в имени тебе моем…», «Когда твои младые лета...» и т. д. – имеют вполне конкретный адрес. Они посвящены графине Каролине Собаньской, «роковая страсть» к которой вновь вспыхнула в душе Поэта при новой встрече после шестилетней разлуки, о чем можно судить по его письмам к ней, в которых Пушкин умоляет Собаньскую разрешить ему быть рядом с ней, хотя бы в качестве преданного друга.
Первая глава «Облака в штанах» была написана Маяковским в 1914 году, в Одессе, сразу же (как говорится, «по горячим следам») после его сложных и драматических отношений с Марией Денисовой, а тот факт, что впоследствии вся поэма, законченная в 1915 году, была посвящена Лиле Брик говорит нам лишь о вулканической любвеобильности (прошу не путать с сексуальной озабоченностью) великого лирика.
Впрочем, я опять разболтался, как старый Мазай… а ведь хотел бегом и покороче. А потому продолжаю.

№14 – «Гуляют ливни».

Гуляют ливни по холмам плечистым,
Выводят листья да травинки на поклон,
Играют с солнцем каплею лучистой,
Бросают землю в серебристый перезвон.
Скользит тропинка узкая, виляет,
Бежит волнами в семицветный небосвод,
Кружись вода! Печаль моя растает,
И с первым громом новый день придёт.
Зашью подкладку мокрую, худую,
Латать заплаты — непростое ремесло,
Но улыбнись, я больше не ревную,
И отпускаю, всё что былью поросло.

Если отрезать от этого стихотворения последнее четверостишие, оставив всего восемь строк, получится вполне себе самостоятельное стихотворение, достаточно образно раскрывающее нам суть процесса, изучаемого в третьем классе начальной школы, который называется «круговорот воды в природе». А потому может показаться, что последние четыре строки просто добавлены к нему, дабы привязать его к конкурсной теме. Но, если малость поднатужиться, можно, пожалуй, догадаться, что автор имеет в виду не материальную подкладку, а вовсе даже духовную, что латанная-перелатанная подкладка промокла и прохудилась вовсе не из-за ливней, гуляющих по плечистым холмам, а от авторской печали, от пролитых слез ревности и любви, что речь идет о той – скрытой от посторонних глаз части его души, в которой ему постоянно приходится «латать заплаты». Но автор понимает, что круговорот воды и круговорот любви – суть понятия одного порядка, поскольку все проходит, «И ДОЖДЬ СМЫВАЕТ ВСЕ СЛЕДЫ», как назвал свой знаменитый фильм режиссер Альфред Форер, а потому автор уже научился принимать очередные прорехи, появившиеся в душе, философски. Жаль только, что для того, чтобы это понять, читателю приходится «поднатуживаться». К тому же, и объект авторской любви и ревности весьма неопределенен и невнятен. А потому, прошу автора принять поставленные этому стихотворению баллы, как своего рода аванс, выданный в надежде, что автор, со временем, доведет стихи «до ума».

Продолжая «водяную» тему скажу по паре слов еще о двух стихотворениях:

№5 – «Волна»

Измен твоих хочу не замечать.
Луна осветит призрачность прибоя.
И раковину унесет с собою
волна, смывая с памяти печаль,
чтоб новую историю начать,
освобождая место под луною.
И захлестнув пустующий причал,
остаток боли пеною накроет

и №15 – «Отболевшее».

Угасла ревность понемногу.
Тебя уводит даль чужая,
И я всё легче, слава богу,
листаю память, ибо знаю:
снега разлуки не растают,
и не наступит наше лето;
чудес на свете не бывает…
Кого прощать теперь за это?
Ведь нет тебя.

Ставлю их рядом, потому что они так же неопределенны, невнятны и неконкретны, как и предыдущее и отличаются друг от друга лишь формой и состоянием составляющей их воды. В первом случае это волна, «смывающая с памяти печаль», во втором – нетающие «снега разлуки». Утешает лишь то, что этой воды не такое уж большое количество – всего лишь 8 и 9 строк.

№3 – «Вместе».

Вместе
Придумали время.
И место.
Придумали «где»
«Почему» и «когда».
Но на «зачем» нам ответ не найти.
Да?
Двое.
Придумали счастье
Без боя.
Придумали смех,
Солнце и сон.
Но на «зачем» нам ответ не найти.
Он?
Вместо
Того чтобы думать
О времени,
Месте
Вместе.
Ответить зачем,
Разобраться.
Придется.
Больше ничего не остается…

Потенциально – очень неплохое стихотворение. Но только потенциально. Пока что это можно воспринимать лишь как любопытный по форме набросок, эскиз или кроки чего-то гораздо более внятного и завершенного. Надеюсь, автор, со временем, определится с тем, что же он(она), в конце концов, хотел(а) сказать, серьезно поработает над текстом (особенно над финалом) и тогда уже представит на суд читателей законченное произведение.

Ну, дальше идет целая пачка стихов, разбирать которые мне совсем не хочется. Ограничусь ехидными шпильками и, возможно, пародиями.

№ 16 – «…шёлковым стежком»

Закрыто сердце предо мною,
Не открывается, хоть плачь.
Ты то с одною, то с другою,
Любовных баловень удач.
Что так влечёт к тебе, не знаю,
И вроде не семнадцать лет,-
Рассудка доводы сметая,
Заведомо пустой билет
Тянуть с упорством бультерьера.
Хоть ты пренебрегаешь мной,
Нет ощущения барьера,
И ты по-прежнему родной…
Пусть в каждодневной круговерти
Не греет твой далёкий свет,
Но в ушко левого предсердья
Ты шёлковым стежком продет.
От всех невзгод своей любовью
Тебя так хочется укрыть
И помолиться в изголовье,
Обнять, согреть и накормить.
Люблю как бархат южной ночи
Глаза твои, улыбку, стан
И голоса живой источник,
И светлой музыки фонтан.

Ну, тут, уважаемые Дамы и Господа, мне вообще нечего сказать. Остается только, вместе с Эндрю, умиляться этой, как он выразился, «теплой, светлой, не требующей «обратной связи», а значит, самой что ни на есть настоящей любви». И что меня лично особенно умиляет – так это «живой источник голоса», «фонтан светлой музыки», а также – любимый, как бархат южной ночи, «стан» этого, по-прежнему родного, «любовных баловня удач» (обалденная инверсия!).

Без всяких внутренних барьеров,
Неутомимо, вновь и вновь
Пишу, с упорством бультерьера,
Стихи про светлую любовь.
И нету времени, с любовью,
Тебя от всех невзгод укрыть,
И помолиться в изголовье,
И обогреть, и накормить…
Я – в стихотворной круговерти!
А чтоб ты не слинял тишком,
Тебя пришила я к предсердью
Прочнейшим шелковым стежком.
Теперь он здесь, со мной – до смерти! –
Твой уникальный, дивный стан…
И не заткнет никто, поверьте,
Моей поэзии фонтан!

№12 – «Ревность отдыхает».

Город умудрились замарать
Мы с тобой иллюзией свиданий.
Выжжет вязь следов в снегах преданий
Пусть и ненадежную печать.
Я себя оставила в залог
Памятью. Центральных улиц стыки
Будут ближе к лету многолики.
Венами Майдановских дорог
Сотни непохожих на меня
Мимо каждый день, как россыпь ртути.
Не измерить ни в какой валюте
То, что фотографии хранят.
Ревность отдыхает. Память мне
Выдаст по весеннему все ярким
(Или же рождественским подарком,
Нереально-сказочным вполне).
Был глинтвейн разлитый в пэт стаканы…
Я заархивирую все даты.
И при этом сказочно-богатой
Буду. Ну и ладно, тараканы
У меня свои. Претендовать
На нормальность — не большое счастье.
Кроме права снова написать,
Или позвонить поближе к часу,
Я себе оставлю право быть
В памяти твоей в таком объеме,
Чтоб в обычном жизненном дурдоме
Лишь слегка присутствовать, как нить
Ариадны. Клавиши в фоно
Западают. В мире желто-синем
Мне по рангу выпало быть сильной,
Быть, хоть я и против так давно.

Целиком и полностью согласен с комментарием Оли Шенфельд. Цитирую:
(С) «Если бы оборвать на строчке «то, что фотографии хранят», стихотворение, по-моему, очень бы выиграло». (С)
От себя добавлю: хотя это все равно не избавило бы его от чрезмерно заумного способа выражения своих – не таких уж и оригинальных мыслей.
Ну, а что до города, который лирические герои «ЗАМАРАЛИ иллюзией свиданий» – ничего. Думаю, в любом городе достаточно уборочной техники.

№6 – «Похожая на солнце».

Твой ото лба небрежно поднят волос
Всё тем же вихрем жёлтого огня.
Но реже всё без отчужденья голос
Когда-то чувством трогавший меня.

Давай забудем в беспечальном лете
Мы страсть,немного стылую уже,
Чтоб не смотреть потом на годы эти,
Как на разбитый вдребезги фужер.

И может где-то на игривый смех,
Зря прожигая время и червонцы.
Я вдруг пойму,что ты затмила всех,
С далёких лет похожая на солнце.

Мне тоже, как и Але (Галине Воронковой) не хочется ловить в этой работе ни «бабочек», ни «блох». Но совершенно по другой причине. Наверное, мы просто по-разному понимаем поэзию. И если для наших романтически настроенных дам предложенный текст – это «светлые стихи», то для меня (при том, что я ни на мгновение не сомневаюсь в искренности автора) – это набор штампов конца позапрошлого и самого начала прошлого веков. К тому же, штампов, крепко подпорченных корявыми инверсиями. И здесь, на мой взгляд, уже не обойтись локальной чисткой. Стихотворение нужно просто написать заново.

№6 – «История».

Вначале была любовь,
и ревность – до крови, жгла.
Бежал на звонок любой:
«Куда ты опять пошла?»

Потом от всего устал –
и словно упал на дно.
Разрушился пьедестал –
и стало вокруг темно.

Потом вспоминал, но тишь
в груди. Всё, как мир, старо…
Казалось, порой, стоишь
на выходе из метро,

на нашем, привычном, том, -
но это всегда не ты.
И думаешь: «Как потом?»
И стыдно от пустоты.

И жаль, что вернуть нельзя
наш первый безумный бой,
чтоб снова начать с нуля,
но, главное, не с тобой.

«История» – так назвал автор это свое творение, хотя, собственно, никакой истории, если понимать историю, как цепочку событий, тут и вовсе нет. Есть очередной, среди миллиона подобных, невнятный перепев вечной и неизбывной темы «У нас любовь была, но мы рассталися», в котором и любовь – вообще, и расставание – вообще, и, ко всему прочему, совершенно алогичный, с точки зрения построения фразы, финал. Поэтому хвалить автора за подобную, довольно-таки слабо зарифмованную невнятицу, а тем более, не менее невнятно пересказывать в прозе содержание ее отсутствующего содержания (тавтология сознательная), разъясняя попутно, при этом, «непонятливым» читателям, что же именно хотел сказать автор, и в чем же заключается глубокая символичность и метафоричность его опуса, просто наивно и даже немного забавно. (Это я об одном из комментариев к стихотворению). И ничего кроме улыбки сочувствия, эта попытка поддержать автора, увы, не вызывает. Ну, а нам, попавшим в жюри, – что ж… Хочешь, не хочешь – выполняешь повинность:

Сидишь, на экран глядишь…
Давно на часах «второй»…
Читаешь стихи, но тишь
В груди. Все, как мир, старо.

Терпи! Осталось чуть-чуть! –
И снова читаешь ты…
И думаешь: «Что за чушь?»,
И стыдно от пустоты.

И жаль, что судьба – опять
На конкурсные бои…
И снова стихи читать…
Но, главное… чтоб не твои.

И еще два стихотворения остались в моей «любовной» папочке. Два стихотворения объединенных одной темой – «Нас разделяют рубежи».

№4 – «Сеньора».

Теперь ты стала сеньорою,
детей не моих мать,
единственная, которую
хотелось мне ревновать.
Второе твоё явление
случилось в канун весны.
Ты ищешь со мной общения
из новой твоей страны,
известной с глубокой древности.
И я как поэт — простак,
без зависти и без ревности,
тебя понимаю так:
не стала счастья основою
заморская жизнь твоя;
имея гражданство новое,
ты прошлым живёшь… как я.

Очень хорошо знакомая мне ситуация. Племянница моей жены, уехав в гастрольную поездку с танцевальным коллективом в Италию, осталась там навсегда, променяв нашу российскую захолустную, хоть и областную Вятку (Киров) на ослепительный Палермо. У нее давно уже семья, дети, прекрасная работа, добрый любящий муж-итальянец. Но когда она приезжает (не слишком часто) в Россию – это всегда душераздирающая драма. И семейная – родители до сих пор не смирились с ее отъездом, и патриотическая – каждый раз ей безумно хочется остаться, и, конечно же, личная – первая и, может быть, самая главная любовь ее жизни, как жила, так и живет в Кирове.
Вот именно драматургии мне в этом стихотворении и не хватает. Слишком, я бы сказал, сухо и сдержанно оно для меня. Ну а что до «мелких блох» – предыдущие комментаторы обозначили все достаточно четко.

Ну, и, наконец, последнее стихотворение из этой папочки.

№10 – «А ты опять на дальнем берегу».


А ты опять на дальнем берегу -
в Париже, Осло, Мельбурне, на Марсе,
а я, погрязший в повседневном фарсе,
как будто бы поверил, что могу

жить без тебя: не развалился дом,
тепло, уют, семейные обеды
и, вскользь, для поддержания беседы,
лишь изредка роняю: «Был знаком…»

Да, был знаком… – с проказницей-весной,
с прекрасной сказкой, грустной и не очень,
с бессонницами в лабиринтах ночи,
со счастьем, мне подаренным тобой.

И городом пустеющим бредя,
ловя дыханье северного бриза,
я постигаю тонкости каприза
«сойтись легко и разойтись шутя»…

Цепочкой отпечатков на снегу
очерчиваю грань благополучья
и говорю с тобой … о чем-то скучном,
мешая спать на дальнем берегу.

Самое благополучное и добротно, профессионально сделанное стихотворение из всей этой «любовной тягомотины». Оно совершенно не нуждается в моих комментариях: все уже сказано другими. И я, наверное, мог бы дать ему и побольше баллов, но уж больно вторичными показались мне и сюжетная, и драматургическая его составляющие. Ну и, конечно, песня Высоцкого «Она была в Париже» с юности и до старости, время от времени, звучит в моем доме, записанная, в числе других, почти сразу, после ее появления, на старый (в те времена – шедевр техники) катушечный магнитофон «Тембр».

На этом заканчиваю первую половину своего обзора. Извините, устал. Вторую часть допишу и загружу в ближайшее время. Так что те, кому интересно мое брюзжание – заглядывайте на страничку обзоров.

ОБЗОР (часть вторая)

Еще раз, добрый день, вечер, ночь, уважаемые Дамы и Господа!
Вывешиваю, наконец, вторую половину обзора. И сразу скажу: писать ее, как я и предполагал, было намного легче, чем половину первую, потому что в каждом из оставшихся с прошлого раза стихотворений есть то, за что можно зацепиться. Да и писать много, нет необходимости. А потому открываю папочку «Ироническая» и двигаюсь просто по порядку.

№2 – Поцелуй

Окно – мой друг. Окно – мой враг,
Смотря по обстоятельствам:
Во сколько ты через овраг
Придешь, Твое Сиятельство.
Все подслащу и подсолю,
Подам газету свежую,
На «бис» играя роль свою
Единственную. Нежную:
«А, может, хочешь кулебяк?
А к чаю что? Варенье?»
…Исходит счастье от тебя,
А от меня смиренье.
Сто раз открыла чемодан
И столько же закрыла:
Побег уже не по годам,
Да, и лететь… бескрыла!
Истерик нет, воздетых рук,
Словечек вроде «стерва»,
А есть окно – мой враг и друг –
За шелковой портьерой.
Унижена от губ до пят
Подчеркнутой неверностью,
Прислушаюсь — да, дети спят -
И поцелуюсь с ревностью.

Главное достоинство этого стихотворения – самоирония. Горькая… но, все же, ирония, по отношению к самой себе. И это замечательно, потому что, если человек способен увидеть себя со стороны, способен адекватно и трезво оценить ситуацию, в которой предлагаемые обстоятельства (извините за театральную терминологию) сильнее гордости и прочих эмоций, способен осознать свое место в ней и, главное – способен отнестись ко всему происходящему иронически, то именно ирония и придаст ему силы для того, чтобы, несмотря ни на что, жить дальше, выполняя свой человеческий долг. И я говорю сейчас не только о семейных отношениях.
Ну, а что до пресловутого «оврага» – если бы «твое сиятельство» изменял жене тайно, я бы принял и «овраг» (в более точной по смыслу, редакции), но ведь неверность его «подчеркнутая», как утверждает ЛГ, а потому «овраг» и мне кажется притянутым, для рифмы, за уши.
А вот финальный поцелуй с ревностью хорош!

№7 – «Измена».

Я переспал с супругой друга – вышло так…
Друг все узнал. А он любитель драк –
Прибьет меня и замурует в плиты
(Вы видели бы эти габариты!).

Вот влип! Как кур в ощип! Сам виноват, дурак!
Жена моя не вынесет обиды…
Она из клана творческой элиты,
Умна, скромна и внешность Афродиты.
И с ней у нас такой счастливый брак!
Даст чемодан и скажет мне: «Иди ты!..»

Друг бить не стал. Сказал: «Ну что ж. мы квиты».

Да – анекдот. Да – бородатый. Но дело не в этом. Даже самый бородатый анекдот столетней давности можно рассказать настолько легко и «вкусно», что ошеломленные слушатели будут, в восторге, смотреть на эту бороду и видеть, вместо нее, свежее, сверкающее, пахнущее хорошим парфюмом гладковыбритое лицо. Разумеется, это дело вкуса и личных предпочтений, но мне лично анекдот показался тяжеловатым и даже (право же, я вовсе не ханжа) несколько пошловатым. И это при том, что ни к версификации, ни к форме стихотворения у меня нет никаких претензий. Просто – «невкусно». Невкусно… и всё.

№11 – «Предупреждение».

Был поздний май. Уже цвели на клумбах розы.
За мной стояли стеллажи стихов и прозы.
Я в этом царстве пыльных книг была царицей,
Но положением таким смешно гордиться.
…Она сидела предо мной в печальной позе,
Я знала: ей не до стихов и не до прозы.
На вид уже не молода – давно за тридцать,
Но почему-то разговор начать стыдится.
Что привело ее ко мне, совсем девчонке?
И для чего ей говорить со мной о чем-то?
Взглянула пристально в глаза, вздохнула глубже
И завела вдруг разговор со мной о муже.
Подробно рассказала все о первой встрече:
Как нежно он поцеловал, обнял за плечи.
Дарил красивые цветы, встречал с работы…
И как в нем много доброты, любви, заботы!
У них прекрасная семья по всем приметам,
И все бы было хорошо, когда б, не это…
Она запнулась, а глаза пылали гневом:
Как оказалось, муж любил «ходить налево».
Но и она не из простых, других не хуже,
И, не стыдясь, свою борьбу ведет за мужа:
Одной насыпала в глаза сухой горчицы,
Другая с травмой головы лежит в больнице,
А третью вовсе не видать – все больше в доме
С тех самых пор, как муж её краснел в парткоме.
Я, молча, выслушала все, ушам не веря:
Как может ревность пробудить такого зверя?
Спросила только — для чего мне знать об этом?
И так была удивлена ее ответом!
Все очень просто и смешно, и нет интриги:
В библиотеке муж её читает книги.

В предыдущем выпуске я писал, что папочка «Ироническая» у меня получилась с большой натяжкой. Вот и эта работа попала в нее исключительно потому, что в ней, слава Богу, отсутствует так угнетающая меня зарифмованная душещипательная «любовь-морковь». Но вот определенного – иронического (желательно) либо серьезного отношения автора и ее лирической героини к этой, без преувеличения, анекдотической ситуации мне как-то, знаете ли, не хватает. Действительно, получилась этакая «зарисовочка», как сказала, опять же, так часто упоминаемая мною Оля Шенфельд. Причем, зарисовка чрезмерно, на мой взгляд, подробная но, при этом, почти, я бы сказал, безотносительная. Я ведь так и не понял, а как же оценила, в результате, ЛГ неожиданную угрозу. Ведь, и в самом деле – смешно-то смешно, но… чем черт не шутит.
Но больше всего предложенный текст напомнил мне клишированную многократно – почти в каждом третьем советском фильме, начиная с «Большой семьи (Журбиных)» – конфликтную ситуацию, в которой муж, жаждущий повысить свой образовательный и интеллектуально культурный уровень, общается с молодой и красивой библиотекаршей (учительницей, инженером, и т.д. и т.п), а отсталая ревнивая жена рвет и мечет… и ходит жаловаться в партком, потому что именно партком стоит на страже семейного счастья, и именно партком разъясняет несчастной женщине всю несостоятельность ее подозрений.
Вот и здесь упомянут партком, который моментально уводит меня в те – с ностальгией вспоминаемые времена.
Попутно – вопрос: скажите, уважаемая Автор, а тот факт, что был месяц май, и на клумбах розы цвели, имеет какую-нибудь смысловую нагрузку?

№18 – «О малине с перцем».

Малина – перезрелая, сухая,
Морщинистая… Грош тебе цена!
Сорвать бы спелой! И во рту растает,
И утолит желание сполна.

Стручковый перец – крючковатый, вялый…
Не огорчит… Знать, молодость прошла.
А помнится ядрёным, крепким малым!
Его надкусишь – и сойдёшь с ума!
…
Ты не ревнуешь к молодости дерзкой?
И память не тревожит по ночам?
Как девочке из розового детства
Ты вслед «моя любимая» кричал…
Как мальчика, из дома по соседству,
Твой гордый взгляд тогда не замечал…

Вот ведь кажется, все хорошо. Яркие и ироничные первые восемь строк. Вполне естественный и предсказуемый переход к воспоминаниям о давно ушедшей юности…
И тут возникает совершенно не замеченный другими комментаторами, даже не «блоха», а целый «таракан». Посмотрите сами, уважаемый Автор:

«…Ты не ревнуешь к молодости дерзкой?
И память не тревожит по ночам?
Как девочке из розового детства
Ты вслед «моя любимая» кричал…
Как мальчика, из дома по соседству,
Твой гордый взгляд тогда не замечал…».

Обращение «ТЫ», в первой строке этого шестистишия, дает мне, как читателю, все основания предположить, что ЛГ обращается к кому-то одному. И мне хотелось бы понять, к кому именно – к перцу, к малине, к обоим сразу (но тогда нужно не ТЫ, а ВЫ) или, что скорее всего, к самому себе. Но в любом случае, из-за этого обращения, в четырех, развивающих авторскую мысль финальных строчках возникает двусмысленность: «ТЫ кричал ДЕВОЧКЕ «Моя любимая» и, в то же время, совершенно не замечал МАЛЬЧИКА из дома по соседству». А
Нет, я, конечно, понимаю, что мальчика не замечала девочка, или лирический герой просто гордо не замечал соперника, но… в представленной на конкурс редакции – Вы уж извините меня, уважаемый Автор – это вполне можно воспринять, как проявление бисексуальности.

№20 – «Салон моей большой души».

«Жизнь – это комедия для тех, кто
думает, и трагедия для тех, кто чувствует».
Мартти Ларни
«Жизнь – слишком сложная штука, чтобы
разговаривать о ней серьезно».
Оскар Уайльд

День пролетел, пустой и нервный.
Вдоль хмурых домиков, в тиши, –
Плывет «аквариум» трехдверный
Большой троллейбусной души.
Водитель, тихо сатанея,
В кабинке крутит свой «Шансон».
Он не похож на Моисея,
Хотя сравнением польщен.
Жаль, как ни горько для мессии,
Спиричуэлс не наш «калибр»:
Уж если петь… то, как в России –
Со скрежетом душевных фибр.

… Есть час такой, в блокноте Дамы,
Где не указан список дел;
И, пусть ответит умный самый –
Что значит, в жизни, сей «пробел»?
Пока ж гадает «Заратустра»,
«Куда идет мир с Пятачком»…
Ей замечательно и пусто,
Одной, средь мыслей «ни о чем».
Собрав, в букетик аллегорий,
Все то, что нужного нужней –
Она вдруг входит в «Царство троллей»,
Остановившись у дверей.

Душа открылась без отмычки
И без ключа, как медальон:
В одеждах славной «Большевички» –
Сплошная леди Гамильтон!

У «троллей» есть посыл к браваде
И «беспредел» душевных сил:
Какой-то толстый лысый дядя
Ей тут же место уступил;
Протер студент очки — стекляшки;
Кондуктор встал, а «уркаган»
Чуть заломил края фуражки,
Как дальних странствий капитан.

Настроив взгляд на «полвторого», –
Стою, за поручень держась.
Но, где найдешь теперь «связного»
С тем прошлым, где мой предок князь?
Я, вопреки запретам светским –
Всегда ходил на красный свет.
С таким подходом, «молодецким» –
Вдруг вместо «м-да…» услышу «нет!»?
Хотя, что значат разговоры?
Ведь если сравнивать начнем:
Менты, пожарники, шоферы –
Не хуже рыцаря с копьем!

Пожар… к лицу «Прекрасной даме»? –
Все скажут «Да!», но зуб отдам:
«Толстяк», работая локтями,
Тотчас бы ринулся к дверям;
Студент – лицо на три копейки,
А «урка» вырежет карман,
Пока «малиновые змейки»
Терзают полиуретан…
Где Ланселот? Иль, хоть бы Ржевский?! –

Вот тут бы я возник и спас….
Пока «спасал», проехал «Невский» –
И женщина исчезла с глаз.

Она ушла, храня молчанье
И тайну мыслей «Заратустр», –
Оставив «троллей» «без сознанья»
На углях их потухших чувств.
Шофер, не склонный к забубонам
И знающий цену словам –
Пропел ей вслед «фа-фа» клаксоном…
Ну, что сказать – конечно, хам!

… Путь млечный вдаль бежит, к Аляске,
Под ним – резов, здоров и крут –
На всех и вся ворчит с острасткой
Барбос породы маламут.
Всевышний вату вставил в уши,
Проснулись в окнах огоньки,
И несгораемые души
Летят на них, как мотыльки.
Жизнь, отражаясь в зодиаке,
Плывет вдоль улиц темной мглой.
И где-то там, в вечернем мраке –
Она… супруга ждет домой.

Не обойтись без поцелуя…
Супруг брюзжит, ввалившись в дом, –
Где, возбуждаясь и ревнуя,
Друг кошек, «Цербер», бьет хвостом.
Дух «Nescafe» и нафталина –
Щекочет нюх, дурманит мозг.
Она готовит cappuccino,
Счищая с сыра желтый воск.
Потом сдвигается к экрану,
В показ «Galiano» вперив бровь…
И ей, –
Ей-ей, по баклажану
Ко мне пришедшая любовь.

… Во тьме беснуется собака,
Фонарь налился, как вампир, –
Осталось встретить вурдалака
И заключить с «Тем светом» мир.
Пока же Воланд кривит губы,
(Как будто сам он идеал)…
Пора Барбосу «склеить зубы» –
Его скулеж уже достал!
Хотя… вон двор, вон «леди» в будке…
Ага…
– Тогда, Дружбан, терпи:
Твоей подруге, – маламутке… –
Ей тоже грустно на цепи.

Конечно же, автор узнаваем с самых первых строчек. Но если я не всегда правильно, с точки зрения автора, воспринимаю его «мениппеи», на этот раз я получил от чтения самое, что ни на есть, искреннее удовольствие. И это при том, что я согласен со всеми придирками и замечаниями, высказанными предыдущими комментаторами.
Как хорошо, что это стихотворение последнее в списке. Спасибо, Александр, за то, что Вы своим стихотворением вновь подняли упавшее, было, после прочтения предыдущих текстов, настроение.

Ну, и, наконец, две работы, которые я выделил из общей массы.

№1 – «Ревность и верность» (диптих).

1.Укус музы

Одного поцелуя, муза,
мне бывает довольно, чтоб
лень, сомненье и прочий «мусор»
отлетали, как жабы в топь.

То гневишься, а то жалеешь,
то играешь со мной в любовь.
До сих пор на плече лелею
след жемчужных твоих зубов.

А когда на рассвете синем
покидаешь укромный кров,
я шепчу дорогое имя –
и стихает шальная кровь.

Я совсем не хочу иную,
выпивая тебя до дна,
не злорадствую, не ревную:
вон нас сколько – а ты одна.

Нас немало, и мы в хитонах,
нас, быть может, под миллион.
Но не ждите проклятий, стонов,
упаси меня Аполлон!

Погостишь у других, проспишься
и вернёшься в святом огне,
и когтями парнасской птицы
исцарапаешь спину мне.

2. Царевна

Без тебя-то, моя царевна,
я был глуп и ничтожно мал:
я не знал, что такое верность,
я не знал, что такое ревность,
что такое любовь – не знал.

Как Иона в китовом чреве,
я сидел и глядел во мрак
и не ведал, не знал наверно,
кто такой я, Иван-царевич
или просто Иван-дурак.

Короли за тебя сражались
и цари предлагали трон.
Безуспешно. Какая жалость!
Ревность, где твоё злое жало?
Вырви с корнем и выкинь вон!

В чистом поле кружится овод –
я рукой отведу беду.
Это будет последний довод:
не давая друг другу повод,
верность выведем в поводу.

Оговорюсь сразу: я никак не могу воспринять эти два стихотворения, как единый, цельный диптих, несмотря на предложенное автором обобщающее название. И если бы автор ограничился одним первым стихотворением, я поставил бы ему не десять, а все разрешенные правилами пятнадцать баллов. Хотя бы, за «когти парнасской птицы». Наверное, эта нестыковка возникает в моем восприятии потому, что эти стихи посвящены двум – совершенно разным женщинам. Да-да, уважаемые Дамы и Господа! Именно – женщинам. В том-то и прелесть первого стихотворения, что его можно воспринимать и как метафору, и совершенно приземленно-бытово. Сам, во времена своей студенческой и «богемной» молодости знавал одну такую – совершенно изумительную женщину, которая действительно была Музой, пусть не для миллиона, но, все же, для довольно большого количества моих друзей и знакомых – поэтов, художников, режиссеров, одетых, как и я в «творческие хитоны», и, уходя от одного к другому, находившемуся в этот момент в творческом кризисе, вдохновляла его, придавала ему творческие силы, а потом, с легкостью, уходила к следующему – тому, кто в этот момент в ней нуждался. Поэтому и слово «проспишься» мне совершенно не режет ухо. Оно оттуда – из счастливой «богемной» жизни – с дешевым портвейном и кильками в томате.

Что до второго стихотворения – оно мне показалось традиционно-вторичным и несколько слабоватым для автора, хотя и оно написано той же уверенной рукой мастера, что и первое.

№9 – «Монолог Бланш Дюбуа».

Под слепящим глазом небесной птицы
Поутру особенно сладко спится.
Пусть бедна постель и скрипят ступени,
Ветерок ласкает мои колени.
Как ласкали … Нет, не хочу, не смейте!
Я мечтала в детстве играть на флейте,
Но приличней барышне фортепьяно.
Я читала розовые романы,
Я над ними плакала на ночь глядя,
Отодвинув глянцевые тетради.

…Да, тетради…мерзкие, в пятнах, в кляксах.
На передних партах лгуны и плаксы,
А на задних мерили скользким взглядом,
Рисовали …Кончено, нет, не надо!
Я забыла гиблое это место.
Нам в квартирке скромной ничуть не тесно.
Домик чахлый, сгорбленный, ах бедняжка.
Храбрецу-сестренке, должно быть, тяжко.
Говорит, она не могла иначе.
И не плачет, детка. И я не плачу.
Я однажды стану еще невестой.
Нам не тесно, право, ничуть не тесно.
Этот домик создан лечить печали…

Был любимый Аллан – «мальчишка Алли»,
Бриллиантик сердца сверкал в колечке.
Мне казалось, молодость длится вечно
И счастливей нет никого на свете…
Как назойлив утренний липкий ветер.
…Я сказала Алли…потом забыла…
Я должна пойти на его могилу.
Я поеду завтра…потом…не нужно,
Пусть не видит сломленной и недужной.
Я ни в чем нисколько не виновата…
Как красиво свищут в окно солдаты,
А сержант…довольно, забыть, забыться!
Отовсюду сплетни, записки, лица.
Целый мир – тупицы с последней парты.
…Сколько стоит комната рыжей Марты?…
Золотые перстни на толстых лапах…
Бедный мальчик очень боялся папы,
Воровал у мамы духи и пудру…

Я сбежала розовым летним утром,
Отказалась в пошлом играть спектакле.
На траве сверкали цветные капли.
Покидала бабочка пыльный кокон.
…Ах какая жалость, развился локон.
Папильотки. Щетку. Сначала ванну.
Нет, пожалуй, позже немножко встану.
Ах какое счастье, на самом деле,
Просто так валяться в своей постели,
Улыбаться, нежиться, точно в детстве,
Эликсир покоя больному сердцу.
Никаких уроков…торговцев…судей.
Как сплелись причудливо наши судьбы.

Как в романе – «барышня и рабочий».
Мой Ромео, тоньше и чище прочих.
А сестренка, звездочка, как поверю?
И душой, и телом прильнула к зверю
И довольна. Счастлива. Пьет из лужи…
Снизойти. Смириться. Могло быть хуже.
Здесь под слоем сажи живые лица.
Мне пора в ладони сжимать синицу,
Журавли летают в иные дали.
Я должно быть выкована из стали
Если столько времени их искала.
Не блистать вчерашней царице бала,
Но покой. Забота. Своя лачужка.
Будет мама – чистенькая старушка.
Он, конечно, сделает предложенье.
Вот прекрасный повод – ко дню рожденья.
Изойдет Ковальский бессильной злобой
(Я не буду слишком рыдать у гроба) .
А малышке Стелле, ее младенцу
Мы откроем двери, откроем сердце.
И семья, и детство, и все как прежде….
Целиком отдаться одной надежде
И она тогда не покажет спину…

…Отослав отца, я бежала к сыну.
Глупый мальчик очень боялся папы….
Пауки…присоски на хищных лапах…
Эти взгляды, сальные точно свечки…
Эти жены – блеющие овечки
С ядовитым жалом под мягкой шерсткой…
Как кнутами, с каждого перекрестка…
«Оскорбляет нравственность»…день на сборы…
Пусть сгорит в геенне ваш гнусный город!
Я невеста,слышите, я – невеста…
Было слишком весело. Неуместно.
Я кружилась с Алли. Кровавый танец…
Я полнею, кажется. И румянец.
Словно дочка фермера. Впрочем, мило…
Я должна вернуться в его могилу
Бледной тенью, ведьмой, полночной птицей…

Может, каплю виски? В глазах двоится.
Только каплю виски и каплю солнца.
Все прошло. Растаяло. Не вернется.
Это нервы, морок, туман, усталость…
Я могла исчезнуть,но я осталась.
Я исчезну, радуйтесь, я исчезну.
Этот жалкий домик висит над бездной,
Мой недолгий сон ничего не значит…
Я не плачу. Я безобразно плачу.
Будет толстый нос, краснота на веках…
Я невеста честного человека!

А тут – вообще, совершенно особый случай. И, конечно же, я никак не мог пройти мимо этой попытки автора проникнуть в душу одного из сложнейших и противоречивейших женских персонажей мировой драматургии, увидеть изнутри героиню одной из лучших пьес «великого и ужасного» Теннеси Уильямса, пьесы которого, вместе с пьесами Юджина О’Нила и Эдварда Олби, являются для меня вершиной всей американской драматургии.
И пусть эта попытка, с моей точки зрения, несколько, чисто по-женски, розовата и однобока, но Уильямс, вообще, сложнейший для анализа драматург, и даже Элиа Казану, с его замечательными Вивьен Ли и Марлоном Брандо, не удалось до конца расшифровать и реализовать весь «букет» конфликтов (психологических, социальных, эротических, наконец) заложенных в пьесу автором, и его выдающийся фильм, несмотря на потрясающую игру актеров, все равно, в результате, свелся к традиционной голливудской мелодраме. Впрочем, в то время и не могло быть иначе. Главное достоинство настоящей драматургии в том, что каждый ее интерпретатор может найти в ней именно те болевые точки, которые, в тот или иной момент, волнуют и его, и общество. Поэтому, скажем, блестящий спектакль Гончарова с Джигарханяном и Немоляевой 70 года совершенно не похож на сегодняшний спектакль Генриетты Яновской. Что уж говорить об одном стихотворении. А потому – эта авторская попытка собственного прочтения и собственной интерпретации пьесы и образа не только имеет право на существование, но и заслуживает всяческого уважения.
К технике претензий нет. Как сказал бы один из моих сетевых знакомых: «Почерк, как у радистки Кэт». ;

Что до «Трах-тата «О ревности», то чего еще, кроме зубоскальства, можно было ожидать от автора, с такой «нежной любовью» относящегося к сетевой «любовной лирике»?
Нет уж, уважаемые Дамы и Господа! Как было когда-то мною написано:

«В «любовной теме» лавров не лови! –
Давным-давно известно умным людям:
Чем больше мы талдычим о любви,
Тем меньше мы, в действительности, любим».

Ну, вот, пожалуй, и все.

Всего вам доброго, уважаемые Дамы и Господа.

До следующего конкурса.

© Владимир Безладнов, 2011 г. Саров.