ВИКТОРИЯ

Однажды, лазая по руинам кирхи, я нашёл плоский кругляш с неровными острыми краями - чуть больше советского рубля. Не придумав ему никакого другого применения, кроме как царапать лак школьной парты, я обменял находку на финский нож, рассудив, что ущерб, причиняемый финкой, для школьного инвентаря будет куда ощутимей. 
Где-то месяц я радовался полученной в результате обмена выгоде – не помечены остались только учительские столы. Но узнав, что безделица, оказавшись в цепких руках конопатого Вайса, превратилась в мальтийский скудо пятнадцатого века, горевал целый год, изредка жестоко выбивая из нового владельца согласие на расторжение сделки. 

Обида разъедала мой девятилетний разум. Почти каждую ночь, во сне, заветный скудо лежал у меня на ладони, а отчеканенный в серебре Иоанн вещал, какой замечательной могла быть моя жизнь, не сменяй я монету. 
В день, когда семья Вайса переезжала в другой район на двух гружёных канделябрами и чешским хрусталём грузовиках, обида уехала в одном из них, показав на прощание длинный розовый язык. Остался страх. Страх упустить удачу ещё хотя бы раз. 

С тех пор я старался не упустить ни единого шанса, который мог хоть как-то улучшить мою жизнь. Если же чутьё пыталось меня подвести, то перед глазами сразу же появлялась наглая, ехидная физиономия Вайса. И я готов был «рыть землю копытом», лишь бы он не высунул язык снова. 

Для сына матери-одиночки из рыбачьего посёлка, к тридцати годам мне удалось добиться немалого. После службы в армии я перебрался в областной центр. Окончил институт, потом работал и снова учился, обрастая нужными, как мне тогда казалось, связями. 

Легко устроившись помощником в юридический отдел серьёзной коммерческой организации, уже через год получил повышение, переступив без сожаления через седую голову начальника. Будучи молодым симпатичным холостяком, я не мог остаться незамеченным дочерью генерального директора – Эммой, которая в конце каждого рабочего дня встречала бухгалтера Фицмана у выхода из конторы, сидя в мерседесе цвета аристократической кости. 

Всё сложилось само собой. На корпоративе в честь моего повышения Фицман самоустранился - быстро опьянел, а я пить не стал. Скучающая прелестница Эмма наконец проявила ко мне интерес в полной мере: то потанцевать, то покурить. А в самый разгар банкета, Эммочка зажала меня в тёмной углу коридора и затолкала упругой грудью в кабинет папы, где отлюбила на столе, фактически на полугодовом отчёте Фицмана. 
Не знаю, завидовал бы мне Вайс, но я почувствовал себя триумфатором, когда через три месяца романтических отношений девица, разумеется сама сделала мне предложение. Взвесив все "за" и "против", я согласился. Будущий тесть по такому случаю прослезился: 

- Обидишь – убью. 

Я не стал оправдываться заранее – промолчал. Вероятно, такой ответ ему понравился: 

- Хорошо. Раз так, завтра отправишься в наш филиал - проконтролируешь ремонт. Бумаги заберёшь у Фицмана. Имей в виду, к десятому сентября филиал должен быть открыт. Свадьба - тоже десятого сентября. Филиал – свадебный подарок. 

Когда Фицман расставался с бумагами, мне показалось, что я слышу рыдания Вайса... 

Всё лето каждый божий день я мотался в прибрежный городок на работу: утром уезжал, вечером возвращался. Генеральный не захотел тратиться на аренду жалкого угла на берегу моря ради удобства будущего зятя. 
В помещении ваялся декор в стиле "Red Bull" руками мультинациональной бригады во главе с бригадиром Збышеком, которого никто из нас в глаза не видел. Я нервничал, зная, что родственники невесты уже приобрели билеты в двух десятках авиакасс мира на первые числа сентября. 

Мультинационалы, вняв моим молитвам, урезали количество совершаемых ими намазов до одного в смену, и я, не заметив как, стал потихоньку разнашивать польский комбинезон бригадира, хвататься за шпателя и подвывать виртуозным исполнителям печальных нашидов. 

И если они находили время сбегать к морю искупаться минимум два раза в день, то я море только слышал: визг купающихся, стук волейбольного мяча, плеск прибоя о волнорезы, и нюхал его, если ветер был северным и между мной и стихией не стоял кто-нибудь из "зодчих". 

К концу июля, решив, что на заключительном этапе разумнее не отрываться от коллектива – мыться в море, есть "как придётся", ночевать в машине (в строительном вагончике и без меня было тесно), я стал приезжать домой раз в неделю. Невесте роптать было некогда – она думала о свадебном платье. Если она не успевала ко мне приехать на предбрачную ночь, то я засыпал и просыпался под сладкий голос любимой, которым постоянно разговаривал мой телефон. 
Физический труд, непривычная мышечная усталость оказывали странное действие: получая огромное удовольствие от процесса созидания, я потерял конечную цель. 
Эммочка, которую я и так не знал толком, становилась для меня чем-то абстрактным, далёким, как снега Антарктиды. 

Десятого августа, когда я, обмотав голову чёрной футболкой Збышека, итожил "Red Bull" санузла, восседая на пирамиде тротуарной плитки, в двух шагах от её подножия прошлёпала Она - в загорелом теле и маленькой одежде, утопая красными каблучками в расплавленном зноем асфальте. 

Сигарета прилипла неприкуренной на отвисшей губе - я впал в транс, как туарег, увидевший мираж водопада Виктория после векового блуждания по Сахаре в обществе обезвоженных верблюдов. 
Дальше – хуже. Оказывается, напротив филиала был припаркован её красный "гольфик". Открыв машину, она, улыбнувшись мне (я осмотрелся - больше никого не было!), плюхнулась на заднее сидение и принялась бессовестно переодеваться. Я же, как настоящий кель-куммер, невозмутимо созерцал красоты струящегося водопада. 
Развесив яркие тряпочки на подголовниках, Виктория - уже в джинсах и футболке, вышла из машины и пересела на водительское сидение. Я наконец-то закурил: если бы она вдруг появилась в одном загаре – я остался бы в песках Сахары навечно. 
"Гольфик" сделал "фа-фа" и растаял в мареве полуденного зноя, помахав на прощание худенькой ручкой Виктории через открытый лючок. 

Спотыкаясь о руины обрушенной мной пирамиды, я кинулся к своей машине, затем оглянулся: в дверях почти моего офиса стоял Вайс, подкидывая на ладони мальтийский скудо, рядом - Эммочка в диадеме и декольте, за её спиной - тесть в смокинге. 
Через секунду я летел по шоссе, повторяя наугад траекторию "гольфика". 
Наитие не обмануло - слева, у придорожного кафе стояла кукольная колесница моей Виктории. Я крутанул руль... не глянув даже в зеркало заднего вида. 

…Находясь в коме, я как-то умудрился разыскать Вайса. Он стоял на развалинах той самой кирхи – огромный, в чёрном плаще с белым крестом на левом плече. Не испугавшись, я подошёл к нему и, зажмурившись, потребовал: 

- Гони скудо, Вайс! 

Тогда он улыбнулся во всю ширь мужественного бородатого лица и высоко подкинул монету: 

- Лови, Сидоров. 

И я рванул! Замахал отчаянно руками и взлетел, заметив, что не руки у меня совсем, а маленькие такие воробьиные крылышки. Скудо, казалось, был настигнут - поворачивался ко мне то решкой, то орлом и я, пытаясь поймать его, щёлкал и щёлкал огромным клювом. А монетка вдруг стала уменьшаться и уменьшаться, покуда не исчезла из вида вовсе. Я посмотрел вниз и увидел как-то всё сразу – всю землю и свой посёлок на ней, всех людей и невиданного прежде бригадира Збышека среди них. Задрав голову, маленький, он махал мне большим кубинским флагом и командовал: 

- Левее возьми, левее, говорю! 

Спикировал, но оказался летящим над прозрачно-зелёным морем. Поразился сначала обилию разноцветных рыб, снующих по дну, а затем тени, скользящей на поверхности его – огромные-преогромные крылья, длинный хвост… Тут я засомневался – моя ли тень? Принялся осматривать себя и, найдя вместо привычного тела прозрачную перломутровость медузы, испугался – да я ли это вообще? Отяжелел, упал, захлебнулся солёной водой. Пошёл было ко дну, но вспомнил, что отлично плаваю - вынырнул. И пришёл в сознание… 
Явился генеральный с дочерью и апельсинами: 

- Он нас не узнаёт, - скорбно изрёк он. Эмма всхлипнула. 

Я решил, что не узнать их будет неправильным и простонал: 

- Не будет свадьбы. Не могу, простите. 

На следующий день приехала мама, через неделю - делегация мультинационалов с бригадиром Збышеком, бутылкой водки и шаурмой. 
Врачи меня собрали: "Повезло, хорошо отделался". И работу я не потерял - после случившегося несостоявшийся родственник меня отчего-то зауважал и назначил директором того самого филиала. А Эммочка вышла замуж за Фицмана. 
Виктории я никогда больше не видел.