Рассветом смог аэропортовский горчил,
и божий свет в окошке, по прибытью,
отвешивал нелепо челобитья
полку в атаку поднятых кручин.
И бледность улицы, шипящею змеёй,
ползла между руинами окраин,
меж теми, умертвляли что, не раня
и даже помолясь за упокой.
И парк из детства — рай с кувшинковым прудом,
вязал дубы — оградою — в метёлки
и шелестел в стыдливые потёмки
пока ещё шеве́лящимся ртом,
как будто прогоняя с веток осень,
всё повторял: «если и будет "после",
то никогда не стать ему "потом"...»
И парк был прав. За превращением минут,
я шепоту исснившегося дома
внимал растерянно и незнакомо,
к дождю щекой щетинистой прильнув.
А дождик, звонкий, как эллинский монохорд,
стучал из нарисованных идиллий,
морзянкой мне, оглохшему водиле
и звал, и звал,
и звал в аэропорт.
-
