ЛЁД
Моему дяде Мише,
знакомому мне только по фотографиям,
и всем героическим защитникам Ленинграда,
погибшим, как и он, на Дороге жизни,
посвящается.
Земляки и сограждане!..
Питерцы!..
Братья и сестры!..
Я не стану лукавить,
и фигу в кармане не спрячу —
Я спрошу напрямик…
и вопрос будет жестким и острым,
Потому что
об этом
спросить невозможно иначе.
Как же так, господа?..
Вот, мы рвемся…
мы мчимся куда-то…
Торопясь
потреблять,
наше общество заново строим…
Но скажите:
а помнит ли кто-нибудь скромную дату —
Сорок первый…
промозглый ноябрь…
ночь на двадцать второе?
Я пытаюсь понять:
почему мы о ней позабыли?
Может,
время
ее из сознания общества стерло?..
Я пытаюсь представить себе,
как же все это было,
И сжимается
спазмом
мое пересохшее горло.
И уже —
не мой дядя…
а я —
за баранкой машины!
Это мне
предстоит
прорываться на берег восточный!
Это я
притворяюсь
спокойным и неустрашимым!
Это в жизни моей
скоро будет поставлена точка!
Ржевка-Коккорево —
незаметная автодорога…
Вот Вагановский спуск…
и во рту — неприятная горечь:
Дальше — ладожский лед!..
Перекур…
и, сурово и строго,
По сто грамм фронтовых
разольет капитан Бирюкович*…
И, понюхав сухарь
(ленинградская норма на сутки),
Аккуратно в карман его спрячет…
и скажет устало:
«Значит, так, мужики:
мне, не менее вашего, жутко…
Я пойду головным…
остальные — след в след,
с интервалом —
Метров десять-пятнадцать,
чтоб видеть друг друга —
не ближе.
Дверцы ваших кабин
всю дорогу
должны быть открыты.
Угодил в полынью —
не зевай,
если хочется выжить!
А погибшие…
что ж!..
полагаю, не будут забыты.
Перед нами прошли на санях,
но… машины — не сани.
Мы — разведка.
За нами пойдет основная колонна.
И зависит от нас, —
это вы понимаете сами, —
Чтобы жил Ленинград…
и стоял…
как скала…
непреклонно!
Мы вернемся к машинам,
мечтая о крепком морозе…
Нам начальник колонны —
майор Порчунов**
даст отмашку…
И, на ощупь,
вдоль вешек,
оставленных санным обозом,
Ощущая
спиной
холод взмокших от пота рубашек,
Совершая
все то,
что казалось вчера невозможным,
По хрустящему льду,
что покрыт паутиною трещин,
Объезжая участки открытой воды,
осторожно,
Сквозь порывистый,
шквалистый
ладожский ветер зловещий,
Мы пройдем тридцать верст,
и, к утру, доползем до Кобоны! —
Изможденные,
бледные, как бестелесные духи…
Сон в холодной кабине,
пока не нагонит колонна…
Миска теплой похлебки
(другого нельзя, с голодухи)…
И — в Заборье.
На станцию.
Там уже ждут эшелоны.
Под бомбежкой —
погрузка:
по два-три мешка на двухтонку…
Жаль,
до слез,
оставлять
беззащитные хлеба вагоны,
Но иначе нельзя:
лед на Ладоге слишком уж тонкий.
И, уже загрузившись,
пройдя под защитою леса,
Понимая прекрасно,
что нас засекли самолеты,
Снова выйдем на лед,
от осенней поземки белесый,
И вернемся домой,
сквозь разрывы и треск пулеметов.
Это мы
в Ленинград
тридцать тонн дефицитного хлеба
Привезем, к концу дня!..
Привезем…
на простреленных шинах!..
Это — наша война!
И, хоть я там,
конечно же,
не был, —
Это я
не дойду…
и погибну,
спасая машину!
* * *
Вам —
поклон до земли,
уважаемый отче Геннадий*** —
Настоятель собора
в далеком,
забытом
Заборье!
Я нашел объявление Ваше
в родном Ленинграде,
Среди пестрой рекламы жратвы,
что висит на заборе.
Я приеду в Заборье!..
Приеду в любую погоду!..
Чтоб со всеми, кто помнит,
скорбя,
отстоять панихиду
И, Дорогою жизни,
ликуя,
пройти с крестным ходом,
По веленью души!..
а не просто формально…
для виду.
Глубоко убежден:
это Ваша инициатива
Растревожила власть,
как порыв леденящего ветра,
И поэтому, видно,
дана «на места» директива:
«Посетить
монумент,
что на сороковом километре!».
Привезут к нему
горстку людей,
переживших блокаду…
Приведут туда —
строем —
курсантов военных училищ…
Будет много цветов…
Кто-то выступит с кратким докладом,
Прочитав,
по бумажке
слова,
что сказать поручили…
Будут школьники
слушать стандартные речи,
тоскуя…
Будут,
скорбною группой,
сняв шапки,
стоять депутаты…
А потом —
ИТАР-ТАСС информацию опубликует:
Дескать,
«…город отметил
торжественно
славную дату!..
И народные массы,
почувствовав важность момента,
Не стирали
с обветренных щек
благодарные слезы…».
Я приеду туда.
И цветы положу к монументу…
Только позже…
один…
Чтоб без помпы и официоза.
__________________________________________________________________
* Капитан Бирюкович командовал отрядом из десяти машин, которые 22 ноября 1941 года первыми спустились на ладожский лед и прошли по нему до Кобоны.
** Майор Порчунов — командир первой автоколонны, состоящей из шестидесяти двухтонных машин ГАЗ-АА, открывших в этот день движение по Дороге жизни.
*** Протоиерей Геннадий Беловолов – настоятель Леушинского подворья Санкт-Петербургской епархии, вместе с приходом храма во имя иконы Божией Матери Невской "Скоропослушницы", находящегося в поселке Заборье, выступил в 2007 году с инициативой – отмечать ежегодно День открытия Дороги жизни, совпавший, по божьему промыслу, с днем освящения этого храма.
Из книги «Восьмой десяток».
