Когда я к морю плыл по равнодушным рекам,
Я более не был рабом у бурлаков,
Которых дикари, вдохновлены успехом,
Убили градом стрел, у расписных столбов.
Зачем мне экипаж, колониальный хлопок,
Фламандское зерно... вот не было забот!
Свободу дали мне - вдоль дальних гор и сопок
Я плыл по рекам вниз, вполне счастливый бот.
Я прошлою зимой был глух к морским приливам,
Беспечен, как дитя, не знающее зол,
И полуостровам, что рвались вдаль, ретивым,
Порядка не стерпев, оставил произвол.
Благоволил ко мне бурь грозных повелитель,
Танцуя на волне, как пробка, десять дней -
Хоть прозван вал морской нередко "жертв носитель" -
Не вспомнил берегов и портовых огней.
Нежней, чем плоть дичка для малого дитяти,
Зелёный вал проник в моё нутро не зря -
От синих пятен вин - и бурой рвоты, кстати,
Омыл, отбросив прочь штурвал и якоря.
И я, с тех самых пор, купал себя в поэме,
В поэзии морей, в которой Млечный Путь
Ронял алмазы звёзд, и в звёздной диадеме,
В восторге от себя, топляк мог завернуть.
Раскрасив синеву безумными тонами,
Замедлив ритмы дня, в сиянии лучей,
Вскипает похоть тел чудовищ, меж волнами,
Хмельней, чем алкоголь и наших лир звончей!
Я видел небеса в сетях слепящих молний,
Водоворот и смерч, и штормы всех мастей,
И вечер грозовой, рассвет, восторга полный,
Рой белых облаков, что стайки голубей.
И низкий солнца диск, в зловещей диораме,
Бросая веера сиреневых огней -
Как бы играя роль в какой-то древней драме,
Они носились вдаль, по волнам, всё быстрей.
Скитаясь по ночам, слепящим взор снегами,
Неспешно целовал глаза морских глубин,
И фосфор донных рыб в игривой цветогамме
Распелся желтизной и синью каватин.
Я месяцами плыл, следя за тучным стадом
Беснующихся волн, атаковавших риф...
Святая Дева лишь могла пресветлым взглядом
Заставить сбавить прыть и спеть другой мотив.
К Флоридам ярким плыл, почти невероятным,
Где краснокожих цвет к пейзажу подходил,
Смотря в глаза пантер и тварям травоядным,
Под радугой морей средь стад морских бродил!
Болота - как садки, огромны, полны гнили,
Некстати там увяз морской Левиафан,
И в зарослях густых, где спят и бредят штили,
Тонули воды рек, смывая гной из ран.
Я видел ледники и солнца золотые,
Из меди небеса и блеск жемчужных вод,
Огромных анаконд, чьи кольца завитые
Средь крученых дерев свой охраняют род.
Я б детям показал поющие потоки,
И рыбок золотых, сверкающих дорад,
И пену орхидей, пока, блуждая в шоке,
Без якоря-ветрил, я зрел красот парад.
Как вечный пилигрим, устав от сих скитаний,
Унылый плач волны приняв, как злой удел,
Полипов поцелуй - присосками желаний,
Коленопреклонён, как женщина, терпел.
Я был, как островок, пристанищем для чаек,
Что сеяли помёт, а злобный норов злил,
Под белоглазый взгляд крикливых птичьих шаек
Утопленник подчас, вверх пузом, приходил.
Я, охмелев от вод лазоревых просторов,
Заброшен был в эфир, наивный и простой -
Мог мимо ускользнуть Ганзейский острых взоров,
И мощный монитор не спас бы остов мой.
Свободный, как туман, как пар лиловый мчался,
Сверля небесный свод сквозь охры густоту -
Поэтам на десерт искал, меняя галсы,
То солнца лишаи, то неба бересту.
Безумное бревно! Расцвечен рыбкой лунной,
Морских коньков эскорт меня сопровождал,
Пока Июль громил небесный свод латунный,
И палицею в нём воронки пробивал.
Я, лье за пятьдесят мог видеть блеск Мальстрима,
И Бегемотов гон услышу за сто миль,
Но синь небес в тоску влечёт неудержимо...
Когда ж Европы вод коснётся старый киль?
Космических шаров видал архипелаги -
Был странникам открыт безумный небосвод...
Не в этих ли ночах вспорхнули ввысь, как флаги,
Армады птиц златых, Грядущей Силы код?
Я удручён, увы! Я плакал, полон страсти -
Там горек каждый астр, и лун ужасен вид;
Пьянящая любовь взорвёт мне киль на части,
Коль я не поплыву, куда она велит!
Всего-то мне нужней, из всех лагун Европы,
Та лужа-океан, та детская мечта -
На корточках, над ней, мальчишка, без заботы,
Спускал на воду бриг, воздушней мотылька.
Я не могу теперь, узнав цену свободы,
В кильватере поплыть, открыв купчишкам путь,
Как нестерпимы мне их флаг спесивый, гордый,
И каторжный понтон... уж лучше затонуть!
Bateau ivre. Arthur Rimbaud
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs ;
Des Peaux-Rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
J’étais insoucieux de tous les équipages,
Porteur de blés flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m’ont laissé descendre où je voulais.
Dans les clapotements furieux des marées,
Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants,
Je courus ! Et les Péninsules démarrées,
N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.
La tempête a béni mes éveils maritimes.
Plus léger qu’un bouchon j’ai dansé sur les flots
Qu’on appelle rouleurs éternels de victimes,
Dix nuits, sans regretter l’œil niais des falots.
Plus douce qu’aux enfants la chair des pommes sures,
L’eau verte pénétra ma coque de sapin
Et des taches de vins bleus et des vomissures
Me lava, dispersant gouvernail et grappin.
Et dès lors, je me suis baigné dans le poème
De la mer, infusé d’astres, et latescent,
Dévorant les azurs verts où, flottaison blême
Et ravie, un noyé pensif parfois descend,
Où, teignant tout à coup les bleuités, délires
Et rythmes lents sous les rutilements du jour,
Plus fortes que l’alcool, plus vastes que nos lyres,
Fermentent les rousseurs amères de l’amour.
Je sais les cieux crevant en éclairs, et les trombes,
Et les ressacs, et les courants, je sais le soir,
L’aube exaltée ainsi qu’un peuple de colombes,
Et j’ai vu quelquefois ce que l’homme a cru voir.
J’ai vu le soleil bas taché d’horreurs mystiques
Illuminant de longs figements violets,
Pareils à des acteurs de drames très antiques,
Les flots roulant au loin leurs frissons de volets ;
J’ai rêvé la nuit verte aux neiges éblouies,
Baisers montant aux yeux des mers avec lenteur,
La circulation des sèves inouïes
Et l’éveil jaune et bleu des phosphores chanteurs.
J’ai suivi des mois pleins, pareille aux vacheries
Hystériques, la houle à l’assaut des récifs,
Sans songer que les pieds lumineux des Maries
Pussent forcer le muffle aux Océans poussifs ;
J’ai heurté, savez-vous ? d’incroyables Florides,
Mêlant aux fleurs des yeux de panthères, aux peaux
D’hommes, des arcs-en-ciel tendus comme des brides,
Sous l’horizon des mers, à de glauques troupeaux ;
J’ai vu fermenter les marais énormes, nasses
Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan,
Des écroulements d’eaux au milieu des bonaces,
Et les lointains vers les gouffres cataractant !
Glaciers, soleils d’argent, flots nacreux, cieux de braises.
Echouages hideux au fond des golfes bruns
Où les serpents géants dévorés des punaises
Choient des arbres tordus, avec de noirs parfums.
J’aurais voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d’or, ces poissons chantants.
Des écumes de fleurs ont béni mes dérades
Et d’ineffables vents m’ont ailé par instants.
Parfois, martyr lassé des pôles et des zones,
La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux
Montait vers moi ses fleurs d’ombre aux ventouses jaunes
Et je restais, ainsi qu’une femme à genoux,
Presqu’île, ballottant sur mes bords les querelles
Et les fientes d’oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds,
Et je voguais, lorsqu’à travers mes liens frêles
Des noyés descendaient dormir, à reculons.
Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses,
Jeté par l’ouragan dans l’éther sans oiseau,
Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses
N’auraient pas repêché la carcasse ivre d’eau,
Libre, fumant, monté de brumes violettes,
Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur
Qui porte, confiture exquise aux bons poètes,
Des lichens de soleil et des morves d’azur,
Qui courais taché de lunules électriques,
Plante folle, escorté des hippocampes noirs,
Quand les Juillets faisaient crouler à coups de triques
Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs,
Moi qui tremblais, sentant geindre à cinquante lieues
Le rut des Béhémots et les Maelstroms épais,
Fileur éternel des immobilités bleues,
Je regrette l’Europe aux anciens parapets.
J’ai vu des archipels sidéraux ! Et des îles
Dont les cieux délirants sont ouverts au vogueur :
— Est-ce en ces nuits sans fonds que tu dors et t’exiles,
Million d’oiseaux d’or, ô future Vigueur ?
Mais, vrai, j’ai trop pleuré ! Les aubes sont navrantes,
Toute lune est atroce et tout soleil amer.
L’âcre amour m’a gonflé de torpeurs enivrantes.
Oh ! que ma quille éclate ! Oh ! que j’aille à la mer !
Si je désire une eau d’Europe, c’est la flache
Noire et froide où, vers le crépuscule embaumé,
Un enfant accroupi, plein de tristesse, lâche
Un bateau frêle comme un papillon de mai.
Je ne puis plus, baigné de vos langueurs, ô lames,
Enlever leur sillage aux porteurs de cotons,
Ni traverser l’orgueil des drapeaux et des flammes,
Ni nager sous les yeux horribles des pontons !
