И числиться в поэтах иллюзорно,
и Слово – что? во мне уж нынче осень…
а божья сень всё спрашивает: кто ты…
…Снова он читал разных поэтов, и снова убеждался, что пишет другое! Может, не поэзию?
Не лирику, точно! А что тогда, и к каким жанрам отнести его жалкое творчество? Мучаясь в неведении, в неизвестности, доходил в своих муках до полного отрицания какого ни было в себе таланта и рад был всяческому торможению в писании. Дни и месяцы без раздумий на белых страницах всё увеличивали счёт; с печалью, а то и злорадно думал он о наступившей кончине вдохновения; всматриваясь в былые строчки, видел в них серое, никчемное, ненужное никому упражнение духа. Жизнь была другой, люди вокруг него были другими, и с приходом понимания этого происходила констатация факта: он сам, в своей воображаемой сфере эго, был другим, а стало быть, – чужим для своих же, истекающих слезами строчек…
Что тогда эти его стихи и от имени кого написаны они, если он стыдился признать в них своё внутреннее «Я», размышляя «по-другому» и так, как все? Наверное, он не любил свои стихи – все, от первого и до последнего, и стихи не любили его – он смел сравнивать их с другими и сомневаться в их праве на существование!
…Время шло, да что время – уходила навсегда Муза, возненавидевшая его за попытку променять талант быть поэтом на талант жить! Он же, в метаниях между тем и другим, сыпал на раны соль недооценок и пережимов…
Издать книгу за свой счёт, отсылать рукопись в редакции, знакомиться с нужными людьми – ничего не хотелось художнику слова. Лень, либо неумение продвигать себя, всё равно, — прозябать в неведении на свой счёт было лучше, чем вдруг оказаться несостоявшимся поэтом. Не верил он и в этакое «однажды»: вот, кто-то, вдруг, и… Ему хотелось, конечно, чьих-то ласковых слов, откликов, восторженных эпитетов, но опасался Поэт, что от настоящих ценителей и критиков услышит лишь сквозьзубье, в лучшем случае – неискренность пожеланий и напутствий…
И страстью странной томился он – непознанным быть, и наслаждался этим томлением…
С возрастом же пришла к нему совсем уже глупая идея: никто и ничего не даст ему – ни классики литературы, ни разношёрстные собратья по перу, ни философы… И ещё: всё просто в мире, однообразно и не ново, и всё зиждется на инстинктах и инсинуациях! Художники слова – есть мастера тривиальное, земное, натуралистическое превращать в Высшее, а поскольку с методикой таких превращений наш герой был знаком и умел (хотя и не был циником), то отсюда и муки.
Дни и годы… Зачем же тогда Всё, — всё чаще задавал он себе сакраментальный вопрос, а, может, сакральный, а, может, не вопрос вовсе… «Зачем же тогда?» — являлось уже кредо и объясняло в нём всё. И этим он был и есть в жизни…
----------------------------
иллюстрация автора
----------------------------
1991
