Н. П.
-1-
Под оливой
Ни лекарства, ни яда.
Ветра, неба, природы.
Изменение взгляда -
измененье погоды.
Помутнение синей
или серой до цвета
влажных семечек пиний,
и закончим на этом,
языками касаясь,
в говорливые пальцы
наготой забираясь,
сердце - тропкой и фальцем
старой глины, как будто
вот у этой дороги
на последней побудке
архаичные боги.
-2-
В алой юбке
В алой, в такой алой юбке, и в белой блузке,
насквозь догола облитой закатом,
на фоне холмов и фавнов, юная,
невинна, невиновна, нет, теперь виновата
в том, что смертный, старше, чем самый старый
виноградник у древней дороги справа,
и козлоногий при этом, вдыхает улиточный воздух,
потому что он помнит, что это - отрава
не для того, кто летает без тела, кто мимо ложбинки
позвоночной летит пузырьком по аорте.
Девушка на велосипеде - тёплое утро вечером,
buona vita mattina nella buona sera morte.
-3-
Мо-
Сначала все выпадут. Выметут сором.
Потом ни вина, ни (ни-ни) сигареты.
И только оливы во сне за забором,
тосканское лето.
И только пол-слова. И радость, и горе.
Мо - что это, а? Это кровью в аорте
так сладостно стукнуло тёплое море?
Далёкое море ли? Близкая morte?
-4-
Реквием
Н.
Снова танцует моя занавеска,
небо хватает ладошкой открытой.
Так танцевала бы донья Франческа,
если бы не была горем убитой.
Белые стены в потёках шафрана,
стёкла блестят, а глаза остывают.
Как в кинозале целуют с экрана
губы, которые нас убивают,
так эти губы, их нежное мясо,
донье Франческе читают Петрарку.
Автомобиль, просигналивший басом,
бесповоротно въезжает под арку
в облаке розовой утренней пыли.
Я поднимаю звенящую трубку.
- Чтобы Франческу слова не убили,
выпусти сердца немую голубку.
Чтобы летела голубка над сквером,
чтобы вся боль не досталась навеки
нежной любви, есть у карабинера
вечер, голубка, бессонные веки.
-1-
Под оливой
Ни лекарства, ни яда.
Ветра, неба, природы.
Изменение взгляда -
измененье погоды.
Помутнение синей
или серой до цвета
влажных семечек пиний,
и закончим на этом,
языками касаясь,
в говорливые пальцы
наготой забираясь,
сердце - тропкой и фальцем
старой глины, как будто
вот у этой дороги
на последней побудке
архаичные боги.
-2-
В алой юбке
В алой, в такой алой юбке, и в белой блузке,
насквозь догола облитой закатом,
на фоне холмов и фавнов, юная,
невинна, невиновна, нет, теперь виновата
в том, что смертный, старше, чем самый старый
виноградник у древней дороги справа,
и козлоногий при этом, вдыхает улиточный воздух,
потому что он помнит, что это - отрава
не для того, кто летает без тела, кто мимо ложбинки
позвоночной летит пузырьком по аорте.
Девушка на велосипеде - тёплое утро вечером,
buona vita mattina nella buona sera morte.
-3-
Мо-
Сначала все выпадут. Выметут сором.
Потом ни вина, ни (ни-ни) сигареты.
И только оливы во сне за забором,
тосканское лето.
И только пол-слова. И радость, и горе.
Мо - что это, а? Это кровью в аорте
так сладостно стукнуло тёплое море?
Далёкое море ли? Близкая morte?
-4-
Реквием
Н.
Снова танцует моя занавеска,
небо хватает ладошкой открытой.
Так танцевала бы донья Франческа,
если бы не была горем убитой.
Белые стены в потёках шафрана,
стёкла блестят, а глаза остывают.
Как в кинозале целуют с экрана
губы, которые нас убивают,
так эти губы, их нежное мясо,
донье Франческе читают Петрарку.
Автомобиль, просигналивший басом,
бесповоротно въезжает под арку
в облаке розовой утренней пыли.
Я поднимаю звенящую трубку.
- Чтобы Франческу слова не убили,
выпусти сердца немую голубку.
Чтобы летела голубка над сквером,
чтобы вся боль не досталась навеки
нежной любви, есть у карабинера
вечер, голубка, бессонные веки.
