Она шла по саду, не понимая, как сюда попала.
Почва плыла под ногами, предательски зыбкая, готовая поглотить.
Вокруг громоздились кусты — черноплодные, перезревшие, набухшие ядовитым соком до треска.
Это была смородина. Но не та, солнечная, из детства, что пахнет бабушкиным вареньем.
Это была СмоРодина — земля, утопающая в грязи равнодушия, выжженная горем, затопленная потоками лжи, загромождённая колючей паутиной обещаний и пустых лозунгов.
Гнилые ягоды лопались, как нарывы, обдавая кислой вонью.
С ветвей сочился сок — густой, маслянисто-чёрный, как нефтяной осадок.
Между листьев копошились пауки: жирные, с мандатами, с галстуками, с прожорливыми планами реформ.
А осы свистели в бешеном рое, впиваясь жалами в каждого, дерзнувшего потянуться к правде.
Она знала — где-то в этой гниющей чаще, в самой гуще кустов, захлебываясь отчаяньем, плачет ребёнок.
Сжав зубы, протянула руку. И тут же — обжигающий укус.
Оса вогнала жало в подушечку пальца — не боль, а раскалённое копье, прошившее плоть и дух насквозь.
Она вскрикнула, задыхаясь от разрывающего спазма.
И сквозь звон в ушах услышала:
— Только не закрывай глаза… Никогда!
Прямо из трясины поднялся ребёнок.
Босой. В рваной рубашке, склеенной из новостных вырезок со лживыми заголовками.
Лицо — как у её сына. Но глаза... глаза были как у старика, видавшего все круги ада.
Голос — хриплый, как у миллионов, затоптанных, забытых и преданных.
— Если ты сломаешься… это отродье скажет, что мы сами этого хотели.
Что страдания были "осознанным выбором".
Что боль — "плата за будущее". Наше молчание им оправданье!
Они врут! Врут, сволочи! Не дай им переврать правду в грязь. Смотри. Не моргай. Ни на миг!
Она стояла. Вся дрожала от ярости и боли. Пульс колотил в висках, как глухой набат.
Жало торчало из пальца, как ржавый гвоздь в плоти памяти.
Но она впилась взглядом в этот мерзкий сад, не отводя глаз от ребёнка.
— Я все вижу!
Я здесь!
Я назову тварей по именам!
Ты — ребёнок. Не "человеческий материал". Не "погрешность" в статистике. Не "издержка".
Ты — живой человек! Им не смыть твоих слез!
Воздух лопнул.
Мир содрогнулся.
Ягоды взрывались и осыпались — омерзительные, надутые ядом лжи.
Пауки поползли прочь, шипя. Осы разлетелись в панике.
А ребёнок сделал шаг, протягивая ей единственную ягоду. Чистую. Настоящую. Как капля утраченной надежды.
Она взяла её другой рукой — той, что еще помнила нежность.
Сжала в кулаке, чувствуя, как холод ярости сменяется огнем решимости.
И проговорила, обращаясь к самой тьме:
— Пока хоть одна женщина не опустит глаз, СмоРодина дышит.
Она не рухнет под сапогом врага — сгниет заживо от нашего молчания!
Но пока хоть один взгляд смотрит не мигая, прямо в лицо мерзости — каркасы их лжи не устоят. Их не сотрут. Не сотрут!
