Наталья Троянцева пишет:
Наталья, Вы даже не представляете, какую чушь порой несёте вместо того, чтобы просто ответить на вопрос. Начав с определения стыда, усердно списанного, видимо, из учебника по психологии для старших классов, привычно поиграв с кубиками абстрактных словечек и как всегда не сумев ничего толкового из них построить, вы перешли к главному блюду - "чувству безотчётной вины", справедливо посчитав, что только такое высокое и глобальное переживание способно по-настоящему Вас увлечь. Упомянув всуе Кафку, дабы придать себе большей значительности и будучи уверенной, что редкий читатель до конца его "Процесса" доползает, Вы, с каждым многоточием всё больше входя в образ, приступили к "выволакиванию" этого самого чуйства. В результате долгой и мучительной борьбы с дикими воплями Вы таки вытащили монстра на свет и разложили перед собой... Занавес! Публика в театральном буфете, запивая бутерброды кока-колой, теряется в догадках: "Чем закончится противостояние главной героини с её внутренним чудищем? Неужели она его съест?!" Держу за Вас кулаки, Наталья, и уверен, что в третьем акте Вы всенепременно будете бисировать.)

Какая радость, что на свете есть Сергей Обедиентов, человек из плоти и крови, при этом еще и поэт, и поэт хороший. Когда я читаю его эмоциональные рацеи, продиктованные одним-единственным желанием - исключить мое существование практически в любом аспекте , мне становится физически очевидно, как и каким образом людей превращали в лагерную пыль.

Разве Сергей не прав в своих умозаключениях, допуская, что я могу где-то что-то "списать", играть в кубики абстракции или - упиваться дешевой театральщиной? Или в том, что я, как и он сам, ни черта не понимая в Кафке, использую это имя как ширму?

И, допустим, во время "большого террора" публикация в газете, в этой стилистике выдержанная, с незначительной редакторской правкой - ну ей-богу, совсем незначительной, где-то парочка фраз, уместно вставленных бдительным и честным редактором, что-то вроде "опасная близорукость" или "настораживающая беспечность" плюс - отточенный заголовок типа "Абстрактная чепуха вместо высокой простоты" - и все, билет в ГУЛАГ выписан

Виктор Шкловский как-то очень кстати опубликовал статейку про Мандельштама, искренне осуждая его поэтическое кредо. Лишился семьи. И, в старости, утешал себя лапшой, которую вешал на уши восторженным неофитам - мол, что толку говорить о гастрономических изысках с теми, кто всю жизнь привык жевать сапожные шнурки... Подразумевая свою никем так и не признанную исключительность...

Помню, как читал "Процесс" с упоением, в каком-то эстетическом восторге от проникновения в текст Кафки, и это было после "Замка" который был прочитан так же.
А вот "письма" шли медленно, осторожно и добавили много понимания и уважения к личности этого грандиозного писателя.
Ну это так, к слову.
Не всегда, и не для всех "Процесс" нудятина, а Кафка - фигня, как говорил Довлатов.

Антон Деникин пишет: Познакомили меня с развитой девицей Фридой Штейн.
Мы провели два часа в ресторане. Играла музыка. Фрида читала меню, как Тору, — справа налево. Мы заказали блинчики и кофе.
Фрида сказала:
— Все мы — люди определенного круга. Я кивнул.
— Надеюсь, и вы — человек определенного круга?
— Да, — сказал я.
— Какого именно?
— Четвертого, — говорю, — если вы подразумеваете круги ада.
Довлатов...
А "Процесс" для меня нудятина, Кафка почти фигня... У каждого свои тараканы, у меня Довлатовские.
Наташа, не скучайте по "человеку из плоти и крови, при этом еще и поэту". Оно Вам надо. Скучайте по Берегову, по Антону, по мне на худой конец. Мы не будем пытаться исключать Ваше существование. Думаю, Сергей и Антон не против.

Ребята, огромное спасибо за поддержку!!!

Поделюсь своим ощущением Кафки. "Замок" - это блуждание человека внутри "научного атеизма". "Процесс" - осмысленный поиск выхода в то, что именуется "вера".

Когда читаешь "Замок" - впечатление, что видишь тяжелый давящий сон и во сне задаешь вопрос и точно знаешь ответ: это наяву. Похожее ощущение я испытывала на заводах, куда меня время от времени направляла чужая необходимость, родительский произвол. Тот же произвол направил Кафку в структуру государственного управления. Для меня завод был олицетворением грандиозного и бессмысленного насилия.

И у меня был свой "процесс" блуждания в лабиринтах социума. Но нашелся выход. А у Кафки - не нашелся, он до этого не дожил просто и потому просил своего друга и издателя уничтожить все написанное. Так же, как Гоголь, не нашедший этого выхода в свободу безграничной веры, мучился "перепиской" в конце жизни...

Кафка - это невыносимая мука самоопределения вне стереотипов и внутри непременной их (стереотипов) провокации. Когда институт конфессиональной принадлежности разрушен, а вне его ты быть не умеешь. Ты стоишь на руинах и не знаешь: это - радость или - трагедия. Понимаешь - и то, и другое. Отыскиваешь свой "замок".
Описываешь свой "процесс"...

Вот, кстати, Наташ, всегда у меня вызывала недоумение попытка связать произведения Кафки с мироустройством и социальной политикой, да и политикой вообще.
Исследовать социальное устройство общества и без Кафки охотников навалом. Его же мысли направлены на человека, это человеческий выбор и абсурд и желание и не желание выбора одновременно, это не безликая общественная машина, как может показаться, это человек в себе и для себя выход ищет.
И казнил он себя сам.

Вот и опять мы тут единомышленники, Антон!

На самом-то деле, вся серьезная литература двадцатого столетия - это сплошные апокрифы, новые евангелия или гильгамеши... Человек, утративший веру и ищущий ее, путь из пункта А, в котором "Бог умер!" в пункт Б, к "Дневнику Мессии". Джойс, выпускник иезуитского колледжа и создатель нового античного эпоса, Беккет с его шедевром "В ожидании Годо", атеистическое царство платоновского "Чевенгура"...

О Довлатове, кстати... Как же утешали меня его "Соло на ундервуде"! Как развлекали "Заповедник", "Невидимая книга", "Невидимая газета"!.. То, что он - не гений, было для него страшным горем. Но - блестящий бытописатель, превосходный писатель, умный и тонкий ценитель чужого гения. Как тонко, с долей самоиронии, он воздавал должное Бродскому - как никто!

Отодвинули тему, а она, между прочим, лидер просмотров!

Внимательно читаю Верлена. И понимаю, что он по-настоященму интересен мне только в редчайших переводах ( в общем массиве таковых) Ариадны Эфрон. В свое время Тухманов именно на перевод Эфрон написал свою "Сентиментальную прогулку". Для тех, кто не знаком, цитирую:

Струил закат последний свой багрянец,
Еще белел кувшинок грустных глянец,
Качавшихся меж лезвий тростника,
Под колыбельный лепет ветерка...
Я шел, печаль свою сопровождая,
Над озером, средь ив плакучих тая,
Вставал туман, как призрак самого
Отчаянья, и жалобой его
Казались диких уток пересвисты,
Друг друга звавших над травой росистой...
Так между ив я шел, свою печаль
Сопровождая; сумрака вуаль
Последний туманила багрянец
Заката и укрыла бледный глянец
Кувшинок, в обрамленьи тростника
Качавшихся под лепет ветерка.

Вообще, по-настоящему удачные переводы редки. Переводчик должен быть на одной ментальной и душевной волне с поэтом, только тогда он сумеет прочитать и воспроизвести чужую мысль. И вообще - должен быть личностью сопоставимого масштаба.

Или вот еще нашла стих немецкого поэта Георга Гейма. Он умер в двадцать пять, как наш Венивитинов или - в двадцать шесть - Лотреамон.
Стих совершенно необычный по замыслу и раскрытию темы.

ГЕОРГ ГЕЙМ
1887-1912

ПРИЗРАК ВОЙНЫ

Пробудился тот, что непробудно спал.
Пробудясь, оставил сводчатый подвал.
Вышел вон и стал, громадный, вдалеке,
Заволокся дымом, месяц сжал в руке.

Городскую рябь вечерней суеты
Охватила тень нездешней темноты.
Пенившийся рынок застывает льдом.
Все стихает. Жутко. Ни души кругом.

Кто-то ходит, веет в лица из-за плеч.
Кто там? Нет ответа. Замирает речь.
Дребезжа сочится колокольный звон.
У бород дрожащих кончик заострен.

И в горах уж призрак, и, пустившись в пляс,
Он зовет - бойцы, потеха началась!
И гремучей связкой черепов обвит,
С гулом с гор он эти цепи волочит.

Горною подошвой затоптав закат,
Смотрит вниз: из крови камыши торчат,
К берегу прибитым трупам нет числа,
Птиц без сметы смерть наслала на тела.

Он спускает в поле огненного пса.
Лясканьем и лаем полнятся леса.
Дико скачут тени, на свету снуя,
Отблеск лавы лижет, гложет их края.

В колпаках вулканов мечется без сна
Поднятая с долу до свету страна.
Все, чем, обезумев, улицы кишат,
Он за вал выводит, в этих зарев ад.

В желтом дыме город бел как полотно,
Миг глядевшись в пропасть, бросился на дно.
Но стоит у срыва, разрывая дым,
Тот, кто машет небу факелом своим.

И в сверканье молний, в перемигах туч,
Под клыками с корнем вывернутых круч,
Пепеля поляны на версту вокруг,
На Гоморру серу шлет из щедрых рук.

Когда прочла, первая мысль - чей же такой превосходный перевод? Оказалось, Пастернака.

В 1977 издательство "Художественная литература" микроскопическим по тем временам тиражом - 15 тысяч - выпустила пятитомник поэтических переводов высокого качества. Три тома из пяти я обнаружила рядом с мусорным ящиком года три назад. И теперь наслаждаюсь...

У каждого из европейских поэтов было взято 1-3 стиха, по-сути - антология. То есть, собственно, выпуск - это чистый триумф переводчиков. А в СССР, как известно, малотиражные издания расходились по рукам идеологических лидеров и гебешников. Так что оценить этот триумф тогда было некому.

ни чорта я не варю в переводах, а кажется мне, что Пастернак обесточил этот мощный, судя по всему, стих как только смог. получилась нежная рифмовочка с только к концу проявившимся и тут же затухшим истинным мордом стиха.